Глава 2 Смерть
Глава 2
Смерть
В заповедных и дремучих, страшных муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх.
Воет воем, что твои упокойники.
Если есть там соловьи — то разбойники.
Владимир Высоцкий
Они были бандой по выбору, не по образу жизни. Их видели в лицо, их знали по именам. Они никому не внушали страха.
В деревянном павильоне красногорского стадиона была раздевалка с печным отоплением. После окончания работы там нередко собиралась молодая компания, известная на стадионе, заводе и в Зимнем клубе: Иван Митин, высокий парень с авиационного завода № 34, светловолосый гравер с КМЗ Александр Самарин и его друг Агафонов, хоккеист заводской команды Вячеслав Лукин; Григорьев и Коровин, также с КМЗ. Стадион был местом общения — здесь обсуждали спорт, говорили о жизни вообще. Здесь назначались свидания.
Когда проводились хоккейные матчи, из Тушино приезжали друзья Митина с военного завода № 500 Аверченков и Болотов. Иногда в этой же компании видели Агеева, курсанта военно-морского училища, появлявшегося дома на отпускные. Вплоть до полуночи тушинские болельщики уезжали домой с автобусной остановки рядом со стадионом, смешиваясь с вечерней сменой КМЗ, которая возращалась домой.
Однако Россия недолго выдержала без вышки. Двухгодичный мораторий на смертную казнь был отменен в январе 1950 года. И почти сразу, как страшный вызов, в столице произошло убийство сотрудника милиции.
Банда обнажила клыки.
В тот день, 1 февраля 1950 года, стоял жестокий мороз. Старший оперуполномоченный поселкового Краснооктябрьского района А. Кочкин и местный участковый В. Филин совершали обход территории в Химках и решили свернуть к продуктовому магазину, чтобы погреться. Там находилось трое покупателей. Зал был полупустой (до закрытия оставапось несколько минут), и появление молодых людей, купивших коробку конфет, обратило на себя внимание. Выйдя из магазина, двое остались у входа курить, а третий снова вошел в зал. Кассирше это не понравилось. На ее распросы молодой парень ответил, что он сотрудник милиции, просто сейчас в штатском. Но бдительная продавщица, заподозрив неладное, сказала о своих подозрениях вошедшим милиционерам. А. Кочкин подошел к стоявшим у входа — высокому, с удлиненным лицом, и другому, с льняными волосами и водянистыми глазами. Это были Митин и Самарин.
— Попрошу ваши документы.
Поверх милицейского кителя на А. Кочкине было надето гражданское полупальто. Митин резко ответил:
— А ты кто такой?
Кочкин сохранил спокойствие и показал свое удостоверение.
— Старший лейтенант милиции Кочкин.
Это были его последние слова. Митин сунул руку во внутренний карман. Самарин опередил его.
— Вот мои документы! — Он выхватил из-за пазухи наган и выстрелил в упор.
Кочкин замертво упал в сугроб.
Второй милиционер отскочил и стал лихорадочно доставать оружие из кобуры. Митин и Агафонов бросились бежать через пустынное темное шоссе. Через мгновение раздался еще один выстрел. Но стрелял не милиционер, а Самарин. В этот раз он промахнулся.
До Красногорска бандиты добрались разными путями, и только утром стало известно, что все трое уцелели. Так на белый снег была нанесена их первая кровавая татуировка.
В 1950 году убийство сотрудника милиции было чрезвычайным делом (оговорюсь: оно и должно быть чрезвычайным, но ведь наша страна прошла через криминальный коридор 1990-х годов…). Статистика 1950-х показывает, что в столице бандитская пуля гасила жизни оперативников очень редко. В 1951 году в Москве было убито 4 милиционера, среди них — младший лейтенант М. Бирюков, застреленный Митиным. В 1952 году погибнут пять сотрудников правопорядка, включая лейтенанта Ф. Грошева — тоже жертвы митинского ТТ. Даже после смерти Сталина и амнистии, спустившей с цепи тысячи уголовников, МУР терял не больше двух сотрудников «при исполнении» за несколько лет.
А. Тарасов упомянул банду Митина в сборнике «Обожженные зоной». Он пишет, что первое убийство произошло в 1951 году, когда они набрались дерзости спустя год после преступного дебюта. Это ошибка. Документы говорят другое. К несчастью, их дебютом сразу стало самое тяжкое преступление. И нравственно, и юридически. И это меняет всю картину дела. Расстреляв сотрудника милиции, даже не совершив ограбления, они преступили последнюю черту. После этого возврата не было. Еще одну женщину Митин сделает вдовой только через год, но Московский уголовный розыск сразу почувствовал присутствие опасного, сильного зверя и днем и ночью пытался выйти на его следы.
Расследование проходило в условиях секретности: убийство милиционера случилось за несколько недель до выборов в Верховный Совет. Газеты пестрели предвыборными обязательствами и достижениями в экономике: электрозаводцы в едином порыве демонстрировали свою беззаветную любовь к великому Сталину, а на фабрике «Заря» нашли способ использовать старую кинопленку для производства дамских гребней, пудрениц и булавок. В этой обстановке трагическая гибель милиционера прямо на глазах у людей обнажила бы слишком мрачную реальность. Были приняты меры, чтобы слухи о кровавом нападении не вторглись в агитационную суету Москвы. Но тем не менее МУР принял вызов, и на дело об убийстве оперуполномоченного были брошены лучшие следователи уголовного розыска.
То, что он чудом избежал немедленного расстрела, не отбило у Самарина желания достать денег сразу и по-крупному. Митин был ему нужен. Через месяц один из знакомых Митина достал для него пистолет, попросив в обмен охотничьего щенка, крутившегося у Красногорского стадиона. Правда, у пистолета не было щечек, но ведь и щенка еще предстояло разыскать. На заводе, во время обеденного перерыва, Митин сделал на станке щечки, и 26 марта Самарин, Митин и его старинный приятель Григорьев вошли в промтоварный магазин Тимирязевского района.
— Всем стоять! Мы из МГБ!
Психологически они рассчитали точно. Посетители вросли в пол. Общее замешательство позволило всем троим быстро овладеть толпой. Оставшийся у входа магазина Григорьев, в военной шинели без погон, вызывал у прохожих доверие и в случае чего мог без подозрений отвести внимание. После грабежа преступники загнали посетителей в подсобку и заперли магазин на навесной замок.
Добыча оказалась существенной — 63 тысячи рублей. В 1950 году бутылка хорошей водки стоила 27 рублей, автомобиль «Победа» — 16 тысяч. И это при средней красногорской зарплате 500–550 рублей. Но бандиты не могли купить автомобиль. Не могли купить дом. Не могли купить холодильник. Деньги связывали их так же, как и их отсутствие.
Милиция все еще искала белобрысого преступника, столь безжалостно расстрелявшего милиционера. Но они гонялись за тенью. Летом того же года Самарин сидел в лагере под Свердловском, случайно попавшись на Украине за хранение пистолета. И он сам, и остальные были вне подозрений по делу об убийстве сотрудника милиции. Хотя все случилось при свете уличного фонаря, оставшийся в живых участковый и случайные свидетели не разглядели особую примету Самарина — на его правой руке отсутствовало два пальца.
Банда не подавала признаков жизни до осени, а потом за несколько недель совершила сразу пять вооруженных ограблений. До этого другие преступления в орбите угрозыска не совпадали по почерку и внешнему виду преступников с дерзким ограблением в Тимирязевском магазине. В МУРе решили, что это были заезжие гастролеры. Налет в тихой Опалихе прошел почти незамеченным, хотя по чистой случайности Митина узнал один из посетителей — Петр Болотов.
Пристань канала имени Москвы. 1950
Шестнадцатого ноября 1950 банда вместе с новым участником — передовиком Тушинского завода Болотовым — влетела в промтоварный магазин Пароходства канала имени Москвы. Посетители оторопели от вида страшилища с выпученными глазами — боясь быть узнанным, Болотов вырезал маску из противогаза. В руках у него была учебная граната, которой его вооружил Митин, и при виде ее кассирша упала в обморок. Касса была опустошена на 24 тысячи рублей. Все произошло в считанные минуты. Забрав деньги, Митин выбросил мелкие купюры.
— Через десять минут звоните куда полагается.
Еще на взводе от ноябрьского дела, через три недели банда ограбила магазин № 69 на улице Кутузовская слобода. Несчастная кассирша была в шоке, она смотрела на них как завороженная и повторяла: «Я боюсь, я боюсь…» Митин раздраженно приказал:
— Отвернись! Лезь в печку — головой!
Разумеется, печка не топилась.
Женщина повиновалась. Когда на место происшествия приехал Владимир Арапов, он так ее и увидел — закрывшуюся руками, на коленях, ничего не видевшую, ничего не помнящую. Обчистив кассу на 62 тысячи рублей, преступники скрылись.
О банде снова услышали 11 марта 1951 года. Пивной павильон в поселке Войковец, на 12-м километре Ленинградского шоссе, был всегда забит, и касса также была полна. Надеясь на легкую добычу, Митин, Аверченков и Агеев, вооруженные двумя стволами, вошли в «Голубой Дунай» (пивную так называли за голубую окраску) — вошли как посетители, спрятав пистолеты в карманы. Проведя время за разговором под водку и пиво, Митин откинулся на спинку стула и отдался тяжелой, пьяной тоске. В этот вечер он быстро пошел ко дну. В конце концов Аверченков и Агеев бросили мысль о грабеже, но Митин не реагировал на их уговоры уходить. Не решаясь оставить его одного, Агеев взял у одного из посетителей гармонь, чтобы скоротать время. На гармони он играл еще с ранней юности, но своей у него никогда не было. Когда старший брат и сестра погибли на фронте, он один помогал родителям по хозяйству и уже давно не видел денег. Поэтому, когда Митин предложил ему поехать в Москву, Агеев согласился не раздумывая. Но теперь Митин как будто забыл и о нем, и об Аверченкове. Наконец, почти силой заставив себя очнуться, он выхватил пистолет и с угрозами подошел к кассиру.
Магазин на Кутузовской слободе, где был совершен налет. 1953
За одним из столиков сидел с женой младший лейтенант милиции Михаил Бирюков. В «Голубом Дунае» он находился не случайно: только недавно закончил проверку своего участка, территорию 100-го отделения милиции. По одним данным, он имел при себе оружие, по другим — уже сдал его дежурному. Так или иначе, его попытка остановить бандита стоила ему жизни — раздались два выстрела, и молодой милиционер был убит. Следующая пуля сразила насмерть заводского рабочего за соседним столиком, В. Посохина. Поднялся крик, началась паника, и Митин бросился вон из помещения. Заметив в темноте мужчину и женщину, движущихся по направлению к нему, он снова выстрелил — к счастью, оба были только ранены. Женщина едва успела забежать в подъезд ближайшего дома, как последняя пуля засела в двери.
Не успели муровцы разработать поисковые версии, как уже 27 марта 1951 года Аверченков и Митин, вооруженные пистолетами ВИС, ТТ и наганом, врезались в толпу покупателей Кунцевского торга. Агеева оставили на входе, и он спокойно объяснял, что в магазине переучет. Митин подошел к стеклянному боксу кассы и потребовал деньги, но кассирша все еще не понимала происходящего.
— А как же директор?
— С директором согласовано, — ответил Митин и вырвал дверь в кассу.
Кассирша закричала, на глазах у всех у нее поседели волосы. Забрав деньги, Митин вошел в кабинет директора и вывел находящихся там трех мужчин в торговый зал. Но один из них, директор Карп Антонов, выскочил в соседнюю дверь. Митин попытался ворваться вслед за ним, с пистолетом на боевом взводе, однако директор сумел прижать его руку дверью. Пистолет непроизвольно выстрелил, и Митину удалось распахнуть дверь. И директор, и Митин были высокого роста, крепкого телосложения. Завязалась отчаянная борьба. С грохотом опрокинулся стол, но Антонов не отпускал железной хватки, продолжая крепко держать барабан пистолета. Митин ударил его головой в лицо, чтобы оторваться, и выстрелил в упор.
МГБ трясло. Кунцевский магазин находился всего в нескольких километрах от ближней дачи Сталина.
Москва. Ленинградское шоссе. 1950-е гг.
Министр госбезопасности Виктор Абакумов не сразу придал значение информации о новой бандитской группе. Ее поглотила гигантская волна других агентурных сообщений. В его руках была сосредоточена огромная власть — над системой, разведкой, правоохранительными органами. Проработав в юности санитаром и грузчиком, он сделал молниеносную карьеру и стал начальником Управления особых отделов уже в 33 года. Во время войны Виктор Абакумов был заместителем наркома обороны (т. е. Сталина) и возглавил военную контрразведку — Смерш. Высокий, с густыми русыми волосами, Абакумов имел особую власть. Он обладал силой, которая опиралась и на страх, и на уважение своих же смершевцев. Сейчас многих удивит тот факт, что родной брат В. Абакумова был священнослужителем храма Святителя Николая на Новокузнецкой улице (кстати, советский инквизитор Андрей Вышинский, теоретик и практик большого террора, был родственником кардинала Стефана Вышинского, теоретика и практика антикоммунизма). Всесильный Абакумов не только не скрывал и не боялся этого родства, а даже умело использовал его. В ноябре 1941 года, в праздник Казанской иконы Божьей Матери, в Богоявленском соборе состоялась литургия, на которой отец Иаков Абакумов впервые произнес многолетие Сталину:
— Богохранимой стране Российской, властям и воинству ея… и первоверховному Вождю…
Сотни молящихся подхватили:
— Многая лета!
Генерал-полковник В. Абакумов был предан Сталину и душой, и телом, но и ему ничто человеческое не было чуждо. В 1950 году сорокадвухлетний Абакумов был в самой гуще столичной жизни. Министр проводил свободное время не только в клубе НКВД на Лубянке. Его видели на лучших столичных танцплощадках: в ресторане «Спорт» на Ленинградском шоссе и на танцверанде «Шестигранник» в Парке Горького (сослуживцы Абакумова называли его за глаза «Витька Фокстротчик»). Большой поклонник грузинской кухни, министр госбезопасности требовал, чтобы охрана доставляла ему шашлыки из ресторана «Арагви». Абакумов любил сам садиться за руль своего спортивного белого «фиата», а также подавать по стольнику нищим старушкам. Когда они крестились в благодарность, он чувствовал себя богом. Несмотря на то что он жил в гражданском браке уже десять лет, он никогда не отказывался от женского внимания и в конце концов встретил свою настоящую любовь в лице собственной секретарши. Узнав о ее беременности, он подарил ей внеочередное звание капитана госбезопасности и отправил специальный самолет в Берлин для покупки всего необходимого для будущего ребенка.
Абакумов мог все. Поэтому провал в поисках дерзкой банды молодых налетчиков скоро стал действовать ему на нервы. Уголовные преступления входили в его компетенцию — ведь к этому времени в составе МГБ уже находились и военная охрана объектов, и пограничные войска, и милиция.
Абакумов создал в столице агентурную сеть, при которой, казалось, даже мелкая рыбешка не сможет проскользнуть незаметно. Но как раз большая неизвестная рыба обходила его сети стороной. К нему на стол летели докладные записки об очередных налетах. Агентура и сотрудники МГБ сообщали и другое: москвичи в панике, слухи о банде налетчиков разлетаются бесконтрольно. В Москве многие считают, что вернулась «Черная кошка». Комиссар госбезопасности третьего ранга Макарьев счел необходимым довести эти сведения до Абакумова в докладной записке. Он не скрыл, что в МГБ колеблются, какую выработать линию в создавшемся положении. Но министр знал, как избавить людей от слабости сомнения.
— Не знаешь, что делать? Сажать всех за распространение антисоветских слухов!
Прокатилась волна арестов.
Генерал-полковник В. Абакумов, министр госбезопасности
Однако Абакумов был человеком дела. Он понимал, что снять, как пенку с варенья, нескольких «болтунов» со дворов и очередей еще не значит устранить реальную проблему. Поспешные аресты просто посеют панику. А нужен был результат. Для розыска неуловимой банды усилили оперативную работу милиции, были проведены тайные проверки и облавы. Вскоре интенсивный труд сыщиков принес результаты — совершенно неожиданные.
В 1951 году военная прокуратура раскрыла крупную аферу в Советских вооруженных силах. Некий Николай Павленко, бывший дезертир и растратчик, уже находящийся в розыске, основал в 1944 году целую сеть лжестроительных воинских частей. Под новую крышу он собрал дезертиров и бандитов и путем взяток и даже самочинных расстрелов занимался присвоением трофейного имущества. Следуя за районом авиационного базирования, банда Павленко официально участвовала в прибыльном строительстве дорог и аэродромов. После войны Павленко привез все награбленное в Москву, но и в мирное время не успокоился. Переехав в Молдавию, он по уже испытанной схеме создал там военизированную строительную артель и стал полковником.
К моменту разоблачения Павленко и его пятьдесят приближенных присвоили и награбили почти 30 миллионов рублей. Секретность этого дела была супервысокой. После скорого суда Павленко вместе с его сообщником Константиновым — известным в криминальном мире как Константинер — так же скоро расстреляли.
Но банду высокого налетчика вычислить не удавалось.
Когда в 1951 году произошла кража полумиллиона рублей в Центральном доме Советской армии, МУР раскрыл тонкое преступление за несколько дней.
Однако преступник в кожанке продолжал оставаться инкогнито.
В докладных записках Сталину Иван Серов критиковал абакумовскую политику в отношении МВД. Старший следователь Лубянки по особо важным делам Михаил Рюмин пошел еще дальше. Он обвинил Абакумова в том, что тот не давал хода «делу врачей», процитировав его высказывание, что «там нет ничего, решительно ничего». Главный гэбист недопонял, чего от него хотят. Советская Россия, с готовностью признавшая государство Израиль, скоро убедилась, что оно развивается не союзником СССР, а союзником США. Требовалось громкое дело для доказательства существования международного сионистского заговора при поддержке американцев. Антисемитизм был почти дореволюционным явлением в глазах послевоенного поколения. А прошедшая война тем более сделала антисемитизм фашистским словом. Для борьбы с космополитами в 1946–1947 годах требовалось серьезное социально-политическое обоснование. Антисемитская кампания начала 1950-х годов была не целью, а средством. Руководству страны нужны были не друзья, а враги. Недаром ключевая фигура дела, профессор Яков Этингер, сказал незадолго до ареста: «Меня арестуют не как еврея. Меня арестуют не как врача. Меня арестуют как еврейского врача, у которого брат живет в Израиле».
Владимир Арапов. 1951
В Красногорске я была в гостях у замечательной женщины — педагога и краеведа Нинель Игошиной. В ходе разговора она предложила посмотреть альбомы выпускников школы № 1. Я листала фотографии и слушала, слушала… Какие лица, какие судьбы! Каждый выпуск пестрел разнообразием фамилий — русских, украинских, еврейских, армянских, грузинских, даже испанских. И это в подмосковном городе с одним из важнейших закрытых заводов! Когда мы заговорили о начале 1950-х, я спросила, как отразились на Красногорске и лично на ее семье «дело врачей» и антиеврейские обращения.
— Никак, — спокойно ответила Нинель. — Я вообще ни разу за свою жизнь не испытала ничего даже близкого к антисемитизму. До перестройки. А когда мой отец ушел с поста главврача — так это просто по совету близких друзей: «Пережди на всякий случай, пока солнышко не покажется». Я выросла в известном в Красногорске «образцовом доме» для рабочих — все жили одинаково, в тесноте, но дружили, помогали друг другу.
Такого же мнения придерживается и автор романа «Эра милосердия» Георгий Вайнер. В одном из интервью он сказал, что при Сталине «тоталитарный режим не позволял развернуться антисемитам. На бытовом уровне антисемитизма было меньше».
Но люди и политика — не одно и то же. Последствия «дела врачей» перекинулись на милицию и литературу. Отстранили от работы в угрозыске одного из лучших сыщиков — Владимира Иванова. Только в 1955 году он вернется в ряды МУРа. Запретили публикацию романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», о котором еще недавно с энтузиазмом говорили А. Фадеев и А. Твардовский, а М. Шолохов заявил: «Писать о Сталинграде лучше Гроссмана я не смогу, а хуже не положено».
Весной 1951 года в Лефортове умер профессор Я. Этингер. Умер от тюрьмы, от старшего следователя по особо важным делам Рюмина. В панике Рюмин пишет Сталину письмо-донос, в котором обвинял министра госбезопасности Абакумова в преднамеренном убийстве заключенного. Дескать, таким образом Абакумов саботирует расследование антигосударственного заговора и отмежевывается от курса великого Сталина.
Дело Абакумова закрутили весной 1951 года, но он еще ни о чем не подозревал и вчитывался в донесения о неуловимой банде. Ее безнаказанность и безымянность подрывала авторитет его сыскного ведомства.
— С Абакумовым я встретился при любопытных обстоятельствах, — вспоминает генерал-майор Арапов. — В 1951 году я был начальником 37-го отделения милиции. Как-то весной ко мне в кабинет вошел дежурный.
— Там какой-то тип, у него сломалась машина неподалеку. Говорит, что он министр.
Открыв дверь, я похолодел, узнав министра госбезопасности.
— Ты что, совсем обалдел? — только и смог я сказать дежурному и быстро пошел навстречу Абакумову. Высокий, в кожаном пальто, министр МГБ спокойно ждал в холле. Я представился по-военному, и он попросил соединить его с начальником райотдела госбезопасности, чтобы тот распорядился прислать другую машину. Я набрал номер.
— Это 37-е отделение. С вами будет говорить генерал-полковник Абакумов.
— Дурак! — На другом конце все приняли, конечно, за шутку.
— Вот ему ты это и скажи!
Я протянул трубку министру. Можно только представить состояние начальника, когда он услышал этот голос. Вскоре Абакумов уехал. До его ареста оставалось несколько месяцев. Никакие молитвы его брата не смогли бы изменить судьбу министра госбезопасности — на Абакумове поставил крест сам Сталин.
Митин и его банда не особенно поддавались страху перед всесильным, но, казалось, далеким МГБ. Страх был ближе — а вдруг водка развяжет язык? А вдруг рука потянется к пистолету в драке из-за девушки?
Летом банда не рисковала: пожить есть на что, темнеет поздно и оружие прятать надо получше. В июне 1951 года Митин получил этому подтверждение. Он теперь редко уезжал из Красногорска без пистолета в кармане, даже когда ездил к отцу, работавшему в лесничестве в Кратове. В этот день, не застав его на месте, он сошел на станции Удельная вместе с Агеевым и Аверченковым, чтобы купить выпивку в станционном буфете. В связи с усилением охраны поездов теперь на станциях нередко появлялись сотрудники милиции. Однако трое красногорцев увидели их рядом только тогда, когда уже устроились за столиком. Бандиты заметили, что милиционеры внимательно их разглядывают. Агеев занервничал.
— Надо уходить. Здесь крутится слишком много милиции!
Но Митин и ухом не повел. Решив, что уход внушит еще большее подозрение, он не двинулся с места, спокойно снял пиджак и продолжал пить. Это сыграло с ним злую шутку. Вечер был жаркий. На нем были брюки и летняя рубашка, и пистолет ТТ ясно очертился в его кармане. Спокойствие Митина было почти вызывающим. Милиционеры поняли, что дело принимает опасный оборот.
— Иван, уходим! Мусора ствол увидели! — настаивал Агеев.
— Знаю.
Милиционеры не хотели подвергать опасности окружающих и поэтому не задержали подозрительную группу внутри буфета. Они смотрели, как Митин и Агеев спокойно прошли мимо. Но выйдя на перрон, Митин быстро спрыгнул на железнодорожный путь и побежал в сторону леса.
— Стой! — Милиционеры обнажили оружие и бросились за ним. Митин выхватил пистолет, и в считанные секунды развернулась настоящая перестрелка.
Пули упрямо летели мимо бандитов. Всем троим удалось бежать. МУР снова потерпел поражение.
Красногорский стадион. 1950-е гг.
На лето вся группа залегла на дно. Это — для МУРа. В родных стенах Красногорска они были на самом виду, в самой гуще событий.
Тем временем научно-технический отдел МУРа провел экспертизу гильз, разбросанных по железнодорожному полотну на станции Удельная. Сотрудников милиции ждал жестокий удар: пули, обнаруженные на месте двойного убийства в «Голубом Дунае», а также гильзы с недавних ограблений были из оружия, которым отстреливался высокий преступник. Значит, они были лицом к лицу с главарем банды, за которой охотился весь МУР. Он спокойно пил пиво прямо у них на глазах. Он прошел мимо них на расстоянии вытянутой руки. Он отстреливался один. И все-таки он снова скрылся.
Вскоре после этих событий Агеев с безупречной характеристикой поступил в Военно-морское авиационное училище в Николаеве. В банде появилась вакансия. Но ненадолго. Митин привел на дело двадцатичетырехлетнего Николаенко, неприкаянного после тюремной отсидки. Как только он вступил в банду, Митин перестал брать на ограбления Болотова, и описания «темноволосого худощавого мужчины лет под сорок» исчезли из сводок уголовного розыска почти на целый год. В угрозыске обратили внимание, что показания свидетелей противоречивы. В одном случае описывали невысокого парня лет двадцати, в другом — парня плотного сложения с крестьянским лицом, потом описывали налетчика спортивного вида и так далее. Они были как оборотни. Лица менялись, кроме одного — высокого главаря в кожаном пальто.
О неуловимой банде докладывали в МУР и МГБ. Но на этот раз информацию потребовал глава Московского горкома партии Никита Хрущев. После очередного налета Хрущев собрал начальников всех милицейских управлений на особое совещание и свойственным ему языком угрожал им разжалованием и арестом. Угроза не была голословной. МГБ арестовало начальников двух отделений милиции, на чьей территории произошли грабежи.
Молодежный бандитизм выводил Хрущева из себя не просто как «антисоветское явление». Еще перед войной его сын, сын первого секретаря ЦК Украины, не раз появлялся в сомнительных компаниях, получал выговоры по комсомольской линии, попадался по пьянке. Хрущев надеялся, что война восстановит доброе имя его сына (Леонид Хрущев, выпускник военной авиационной школы, сразу попросился на фронт летчиком), но тот скоро вновь сорвался. Подружившись в госпитале с сыном Долорес Ибаррури (Рубен Ибаррури вскоре погиб в битве за Сталинград), Леонид Хрущев, накачавшись водкой, предложил пострелять по бутылкам и застрелил соседа по палате. Тогда Никите Хрущеву с трудом удалось выбить сыну восемь лет тюрьмы, а его собственная карьера висела на волоске. Но тюремный срок был заменен фронтом, и Леонид Хрущев погиб в воздушном бою.
Все эти события могли всплыть и напомнить о себе в любую минуту. Поэтому, когда в начале 1950-х годов Хрущев узнал, что сведения о новой бандитской группе доставляются не только в МГБ, но и Берии, он почувствовал, как земля закачалась у него под ногами.
Вечный «романтик» коммунизма, крестьянин, умевший бойко и по-простому говорить с народом, Хрущев всегда пользовался особым покровительством и доверием Сталина. «Дорогой Иосиф Виссарионович! — писал Хрущев летом 1938 года. — Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2–3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры. Любящий Вас Н. Хрущёв» (на этот трогательный документ я наткнулась в книге писателя В. Павлова). В декабре 1949 года Сталин переводит Хрущева в Москву. Новое назначение Хрущева было серьезным испытанием для властолюбивого Берии, хотя он и был только недавно награжден двумя орденами Ленина. За бомбу. И даже не за одну. Но успехи атомной индустрии и успехи в московском аппарате власти не всегда идут рука об руку. Возвышение Хрущева, также как, в свое время, и Абакумова, стало для Берии зубной болью. Он начал потихоньку нащупывать слабые стороны нового секретаря горкома. Безнаказанность дерзких грабителей давала для этого благодатную почву. На этом могли погореть и Абакумов, и Хрущев — Берия не исключал вероятности, что оба его противника могут пасть, объединенные одним обвинением: неспособностью справиться с бандой, которая расшатывала уверенность в том, что жить стало лучше, жить стало веселей.
Абакумов не был хорошим интриганом и всегда предпочитал бить напрямую, в прямом и переносном смысле. Его нисколько не волновало то, что он нажил много врагов внутри МГБ — ведь он всегда выполнял волю самого Сталина и был лишен всякой мысли о захвате политической власти. Но, как нередко бывает и в политике, и в уголовном мире, Абакумову нанесли не смертельный удар, а смертельный укол. Этим уколом и стал следователь Рюмин, ничтожество и карлик в физическом и моральном смысле. Он трясся от страха собственного разоблачения — его сестра и брат осуждены за уголовные преступления, тесть был снабженцем у Колчака, сам Рюмин недавно потерял папку с важными документами. В обмен на обещание замазать эти обстоятельства, ему была предложена роль «разоблачителя» министра МГБ. И небожитель Виктор Абакумов не избежал участи простого советского смертного. От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Судьба Абакумова, в сущности, сравнялась с судьбами обыкновенных уголовных авторитетов, о которых через много лет споет Высоцкий:
Ни разу в жизни я не мучился
И не скучал без громких дел, —
Но кто-то там однажды скурвился, ссучился,
Шепнул, навел — и я сгорел.
Руководство страны обезглавило Министерство госбезопасности не столько для возмездия, сколько для острастки. В июле 1951 года министра МГБ посадили вместе — а точнее, отдельно — с его молодой женой Антониной и новорожденным сыном. Участники следственной бригады по делу Абакумова тяжело восприняли заточение тридцатилетней женщины с младенцем и пытались, как могли, облегчить положение обоих. Военные юристы — не мясники из Лефортова, они прошли войну, многие имели семьи.
В книге «Абакумов — начальник Смерша» приводятся любопытные свидетельства полковника юстиции в отставке А. Лискина о характере военных юристов (сам А. Лискин непосредственно участвовал в следствии по делу Абакумова). Военные прокуроры — народ образованный, даже церемонный. Они умеют ставить вопросы и добиваться ответов без издевательств и побоев. Протоколы тоже ведутся с точностью. Сам Лискин жил с женой, детьми и тестем в одной комнате в коммуналке и работал почти без выходных. Пораженный великолепием особняка Абакумова в Колпачном переулке, которым тот обзавелся незадолго до ареста, Лискин сравнивал эти условия со скромными коммуналками сотрудников военной юстиции.
Следственная бригада работала без сна и отдыха. Как говорят и блатные, и милиция, Абакумов был в несознанке. Его вызывающее, прямолинейное поведение в тюрьме привело его на проверку в лефортовские казематы с холодильной камерой-пыткой и избиениями (официально — острыми методами допроса). Но заключенный № 15 проявил железную волю и не подписал ни одного признания в измене, до конца отказывался от обвинения и адвоката.
Он стал обычным камерником, причем раньше таинственной банды — о ней он так ничего и не узнал.
Теперь дело о банде взял под личный контроль новый министр госбезопасности — Семен Игнатьев, человек Хрущева и покровитель Рюмина, маленького Рюрика (в МГБ тоже были в ходу клички). Его первые действия? «Встав во главе МГБ, — пишет Ф. Раззаков, — С. Игнатьев сделал все, от него зависящее, чтобы усилить партийный диктат над органами госбезопасности. Сотни партийных чиновников пришли в МГБ, вытесняя оттуда чекистов-профессионалов». Такой кадровый поворот, инициатором которого был Хрущев, не улучшил сыскную работу.
Разговор о банде Семен Игнатьев начал запросто — с мата. Руководство московской милиции выслушало от чиновника (Игнатьев никогда не служил ни в армии, ни в контрразведке) угрозы посадить всех без разбора, и милицейские комиссары вернулись к работе — не сажать, а защищать людей.
Тридцатого октября 1951 года, около восьми часов вечера, поступило новое сообщение — ограблен магазин горпромторга «Ткани» в Сокольническом переулке. Грабители унесли отрез ткани и заперли входную дверь навесным замком, который заранее принесли с собой. Все случилось по-быстрому, по-страшному.
Налетчики никогда ничего не брали, кроме денег. Только однажды они сорвали с прилавка наручные часы «Салют» и «Молния» и пару бутылок коньяка. На этот раз один из них не удержался и уволок отрез дорогого текстиля. Владимир Арапов стал подозревать, что, если бандиты унесли товар, а не деньги, они стали слишком самоуверенными и начнут совершать ошибки. Вряд ли они сами работают на барыгу, но ведь посредник может попытаться сбыть товар на Тишинском рынке. Оперативники упорно искали след банды в уголовной среде.
Чистка Тишинки несколько лет назад не уничтожила это торговое месиво до конца. Здесь крутились солдаты-огольцы и авторитетные воры, совершались кражи и сделки, происходили встречи уголовников и сбыт краденого. Милиция держала Тишинский рынок под прицелом. Здесь работала ее агентура, выспрашивая, наблюдая, присматриваясь. Но все было безрезультатно: о банде не было ни слуху ни духу. Никаких вещей с ограблений также не всплывало. Нигде не было зафиксировано крупных трат. Прочесав городские рынки, Арапов выехал со своей агентурой на другие торговые точки — в Малаховку и Тулу. Безрезультатно. Криминальная среда не дала никаких сведений о высоком светловолосом грабителе.
Старый Новый год был отмечен очередным налетом. В милицию поступила информация, что банда снова объявилась в Тушине — ограбила магазин № 5. Для Митина из ограблений ушло и само чувство риска — налеты стали обыденной частью его существования. Как разминка. Внутри него был мотор, который гнал его на полной скорости к пропасти. В этот же день первый шаг в эту пропасть сделал его близкий друг Лукин, которому было всего двадцать лет. Оставив Лукина на входе, остальные ворвались в магазин и сняли кассу на 17 тысяч рублей.
Остыв и набравшись сил, банда снова стала осматриваться в поисках дела. 5 марта Лукин и Николаенко приехали в Рублево и разработали план нападения на промтоварный магазин № 88. Сообщив о рублевской точке Митину и Аверченкову, они договорились о распределении ролей, и Лукин достал для Николаенко парабеллум. 7 марта красногорская четверка ворвалась в намеченный магазин. Митин оттолкнул кассиршу к стене и выхватил пистолет ТТ.
— Будешь кричать — убью!
Не успели Николаенко и Лукин открыть сейф, где было около семи тысяч рублей, как в магазин вошли двое мальчишек, лет двенадцати-тринадцати. Кассирша, забыв о Митине, громко закричала:
— Ребята, бегите отсюда!
Но Митин втолкнул их внутрь и приказал лечь на пол за прилавком, где уже находилось несколько сотрудников и посетителей магазина. После ограбления все четверо побежали по лесу в сторону станции Трикотажная и сгинули в темноте. Красногорский район они знали как свои пять пальцев. Они хорошо подготовились к Международному женскому дню.
Хрущев понял, что пора принимать экстренные меры. Действовать путем арестов и запугивания было все равно что стрелять холостыми патронами. Терять время стало слишком опасно. Берия следует по пятам и наступает на больные мозоли: в столице грабят как на рынке, убивают как на войне, милиция третий год не может поймать обнаглевших налетчиков, а первый секретарь не способен обеспечить безопасность москвичей. Хрущев катастрофически проигрывал в борьбе за московские позиции. Страх банды карабкался все выше — от районного отделения милиции до Хрущева, МГБ и Берии. Неизвестно, скрыл ли Берия криминальную ситуацию в докладах Сталину.
— Я думаю, Сталин знал, — осторожно говорит генерал-майор В. П. Арапов.
— Когда я расследовал убийство одного крупного военного инженера, то несколько раз сопровождал Берию его в «бьюике» на ближнюю дачу. О громких преступлениях всегда докладывали.
Розыск преступников возглавляли яркие погоны: начальник Управления московского розыска полковник Константин Гребнев и начальник его 1-го отдела подполковник милиции Семен Дегтярев, подполковник госбезопасности Иван Парфентьев (он возглавит МУР в 1953 году). Позже подключили Андрея Холомина, начальника Уголовного розыска Московской области, и его заместителя Игоря Скорина. Все ходы расследования докладывались лично главе МГБ С. Игнатьеву. Дело было у него на контроле, а он предпочел бы держать его под колпаком. Это раздражало, нарушало тонкий баланс власти. Любой донос мог оказаться роковым и для нового министра госбезопасности.
Бериевский лагерь добился падения Абакумова (хотя, по иронии судьбы, его, заклятого врага Берии, прокурор Р. Руденко назовет на суде членом банды Берии). Но Хрущев был по-прежнему сталинским фаворитом: у Никиты Сергеевича нельзя было даже под микроскопом разглядеть хотя бы небольшое морально-бытовое разложение. Берии оставалась последняя козырная карта — в столице Хрущев воюет с преступниками и воры одерживают вверх.
Так уголовные игры нескольких подмосковных парней смешали все карты в политической игре компроматов.
Двадцать четвертого марта 1952 года черная правительственная машина вплыла на Петровку, 38. Это был Никита Хрущев. Больше часа он выступал перед начальством московской милиции. В результате был организован оперативный штаб по розыску банды, о которой было так же мало известно, как и два года назад. Штаб возглавил заместитель министра МВД Александр Овчинников, комиссар милиции второго ранга. Биография комиссара Овчинникова — и типична, и все-таки удивительна. Родившись в бедной крестьянской семье в Пермской губернии, он познал и крестьянский труд, и опасности красноармейской службы, и терпение делопроизводителя в отделении милиции. Он знал не просто жизнь, а нашу жизнь — вдоль и поперек. Проработав помощником руководителя наружной службы Свердловской области, в 1942 году Александр Овчинников возглавил Управление уголовного розыска, а в 1949 году стал заместителем министра внутренних дел.
На 24 марта 1952 года положение муровцев было не из легких: изнурительная разыскная работа, чувство бессилия, давление вышестоящих начальников, ожидание следующего налета, после которого грабители опять не оставят следов. Но Овчинников умел работать и требовал того же от подчиненных. Он ценил и людей, и добросовестное отношение к делу. В отличие от министра госбезопасности Игнатьева, он корректно разговаривал с подчиненными ему сотрудниками и обладал проницательностью. Комиссар сразу почувствовал, что расследование идет по штампу и посмотрел на дело по-новому, сразу отметив одну деталь: в банде никогда не мелькали ножи — непременный атрибут блатной группировки.
— Будут созданы две группы, которые займутся расследованием всех — понятно? — всех происшествий, в которых замешаны компании молодых людей, — заявил замминистра. — Московскую группу возглавит подполковник Дегтярев, а работу по Подмосковью возьмет на себя подполковник Скорин. Сейчас главное — хорошо отоспаться. Все свободны.
Игорю Скорину было отведено утреннее время для краткого доклада и неограниченное обсуждение хода дела начиная с одиннадцати часов вечера. Оперативники воспряли духом. Описания высокого главаря были снова разосланы во все отделения милиции. Был отдан приказ докладывать о любых необычных действиях и правонарушениях со стороны компаний молодых людей. Хрущев остался доволен результатами встречи и решил, что слышит о ненавистной банде в последний раз.
Однако партийному руководству Москвы нанесли пощечину уже через два дня после совещания. 26 марта 1952 года четверо примелькавшихся бандитов пометили Бабушкинский район: вынесли 25 тысяч из магазина № 7 на Советской улице. На этот раз Митин даже не подумал заранее, куда положить деньги, а просто одолжил сумку у самого продавца. Взяли магазин без крови, хотя Митин сразу выстрелил в воздух, чтобы ни у кого не было сомнений, что пистолет заряжен. После ограбления они бросились в разные стороны и встретились, как обычно, у метро «Сокол». Никаких фургонов «Хлеб» или «Скорая помощь», грузовиков, тем более такси… Знакомый автобус № 42 по маршруту Сокол — Красногорск довез ж до дома среди других красногорцев, с которыми они спокойно разговаривали.
При осмотре места преступления, у входа в подсобное помещение, была обнаружена гильза от патрона калибра 7,62 мм, а в торговом зале была найдена еще одна гильза от патрона того же калибра. Это подтверждало показания очевидцев, что главарь преступной группы стрелял почти всегда из ТТ, хотя одновременно носил при себе пистолеты и других систем. Но эти улики не сдвинули дело с мертвой точки.
Этим же летом в МУРе началось еще одно расследование. Была убита супружеская пара Лаврецких — подпольных миллионеров и торговцев «камешками». Они претерпели жестокую смерть — после ограбления были прибиты гвоздями к столу. Убийство Лаврецких смешало все кадровое распределение МУРа. Почти все сотрудники были заняты бандой Митина. Но зверская расправа с известной парой вышла на первое место в графике убойного отдела. Игорь Скорин разрабатывал всевозможные версии. Однако бандит скоро сам наследил новым кровопролитием, совершенным тем же методом. Блатные часто допускают промахи. У них формируется почерк, но самое главное — на любого искусного блатного найдется способный милицейский агент. На этот раз распятой жертвой оказался неприкасаемый — скупщик краденого, главный гарант и правая рука блатных. А расправа со скупщиком краденого — дело почти небывалое в моральном кодексе блатного мира. Воровская Москва была обозлена не на шутку. Игорь Скорин умело это использовал. Он лично переговорил с нужными людьми — авторитетами криминального мира.
— В то время в МУРе было около девятисот платных агентов, — рассказывает Владимир Арапов. Видя мое изумление — ну и цифра! — он решает его подогреть: —… и шестьсот из них — женщины. Однажды мой агент Машка спасла мне жизнь. Я оказался в магазине на Крестьянской Заставе во время ограбления и был в штатском. Однако один блатной узнал во мне муровца и направил на меня пистолет.
Машка быстро отвела дуло, и пуля пролетела мимо. Машка сказала бандиту, что сделала это, просто испугавшись, что за сотрудника им была бы стенка, и ее подельник ничего не заподозрил.
Арапов на стадионе. 1950
Я перебираю фотографии начала 1950-х.
Владимир Арапов в элегантном пальто у служебной машины. Он же в костюме с иголочки у кинотеатра. В шляпе и с голливудской осанкой у стадиона. Даже на работе он выделяется прекрасным гардеробом. И это при зарплате старшего лейтенанта и комнате в милицейском общежитии. Интересуюсь. Вместо ответа он показывает фотографию стройной молодой женщины с большими глазами и тонкими чертами лица.
— Моя жена работала модельером мужской одежды, — поясняет генерал-майор.
Любуясь красивой парой на отдыхе в Кисловодске, перевожу взгляд на следующий снимок, сделанный в Большом Гнездниковском переулке. Темная косоворотка, подпоясанная ремнем. Стриженая голова. Контраст — просто разительный.
— Это я после выхода из одной банды. И по моей наводке банду обезвредили, — спокойно говорит Владимир Павлович, как будто поясняет, как пройти к ближайшей булочной.
— Значит, легендарного Шарапова все-таки внедрили?
— Да нет, это совсем другая история. Это было раньше, мне было около двадцати двух лет.
Араповы в Кисловодске
Подполковник Игорь Скорин тоже понимал, что соль оперативной работы — не в погоне и стрельбе, а в умении разговорить нужного человека, суметь подчинить блатного своей воле, своему заданию. Разговор по делу Лаврецких произошел в Сандуновских банях. Баня была местом, где интересы муровцев и блатных традиционно пересекались. Это была нейтральная, безопасная территория. Без оружия, без арестов, без «жучков». Как говорится, в бане все равны. Разузнав, что можно и нужно, от представителя криминалитета, Скорин понял, что уголовный мир ведет свое собственное расследование и ему, Скорину, надо вырваться вперед. Ниточка потянулась: номера облигаций, проданный мотоцикл, телефонная будка, назначенная встреча. Жестокого рецидивиста — убийцу Лаврецких и скупщика краденого — арестовывали подполковник Игорь Скорин и майор милиции Сергей Дерковский. Однако премия и похвала самого комиссара Овчинникова были недостаточны для того, чтобы почувствовать некоторый подъем — ведь другая, неизвестная, банда продолжала сжигать за собой все мосты и не оставляла ни следов, ни запаха. Убийство Лаврецких раскрыли за два месяца. За бандой молодых налетчиков охота велась уже два с половиной года.
Митинская банда не унималась. И не давалась. На следующий раз они отступили от правил и сработали летом, хотя уже без Николаенко, только полгода назад снявшего зонный клифт. «Помыкался он в гордости и снова загремел…» Теперь он загремел в лагерь за отсутствие прописки. Но к этому времени у Митина под рукой была замена: Коровин, его приятель по Брусчатому поселку.
Тридцать первого августа 1952 года банда ворвалась в чайную на станции Снегири. Чайная — только звучит невинно. В те времена в столовых не подавали горячительные напитки, а в чайных можно было купить алкоголь, поэтому касса работала бойко. Последний вечер лета, теплый и светлый. Приветливое деревянное строение в стиле сказочной избушки. Когда высокая темная фигура Митина загородила вход и раздался резкий крик «На пол!», от неожиданности и ужаса все словно оцепенели. Митин обнажил оружие и в считанные секунды принудил всех повиноваться. Но сторож, крепкий мужчина лет сорока, не растерявшись, бросился в подсобку и сорвал со стены ружье. Увидев направленное на него дуло, Митин выстрелил. Сторож скончался в больнице через несколько часов.
Кровавая развязка не оправдала себя. В кассе было всего около четырех тысяч. Для многих — целое состояние. Для митинцев — риск впустую.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.