Среди «дрессированных тюленей»

Среди «дрессированных тюленей»

Человеку, недавно перенесшему инфаркт, не следует покупать воскресное издание газеты «Нью-Йорк таймс».

Вообще-то говоря, при сердечно-сосудистых заболеваниях особенно противопоказана «Дейли ньюс», где на первой странице крупные снимки жертв очередного зверского убийства или автомобильной катастрофы. Но поскольку воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс» весит несколько фунтов и топорщится громоздкой кипой, сердечно-больные вправе остерегаться и его, как чисто физической нагрузки.

Обычно я покупаю газету не в холле гостиницы, а в киоске на ближайшем углу, где у меня давняя дружба с продавцом. Газетные киоски даже на Бродвее — это разномастные, но чаще зеленые неуклюжие ящики-норы, не застекленные, без прилавков. Кипы газет и журналов лежат на подставках, а то и прямо на тротуаре, придавленные сверху кирпичом или куском железа. В непогоду продавец пляшет вокруг них, отсчитывая сдачу и бормоча каждому покупателю: «Благодарю вас, сэр».

Уродливые ларьки торчат у подножия великолепных небоскребов по той же причине, которая сохраняет Нью-Йорку допотопное метро: зеленые ящики приносят доход без затраты лишних долларов на их переделку, пусть же остаются такими, какими сляпаны.

Итак, дружбы ради я лишний квартал тащу кипу «Нью-Йорк таймс» в свой «Тюдор», где в холле гостиничный продавец газет провожает меня презрительно-отчужденным взглядом.

В моей маленькой комнатке (восемь долларов в сутки) вместо письменного стола стоит крохотный комодик с откидной доской секретера. Просто стыдно вносить солидную респектабельную газету в такую тесноту! Охапка воскресного выпуска «Нью-Йорк таймс», распавшись на десять отдельных изданий — секций, быстро устилает пол, занимает стул, кровать. Еще бы — 492 страницы!

Тут есть все — от советов картежникам, увлекающимся игрой в бридж, до обзоров важнейших международных событий за неделю. Для биржевика — тридцать страниц с курсами акций; домашней хозяйке — советы по воспитанию кошек и уходу за кактусами; на любителя поэзии строго смотрит с полосы объявлений Евгений Евтушенко, сборник избранных стихов которого издан в Нью-Йорке; фотографии в хорошо иллюстрированном приложении журнального типа покажут вам внутреннее убранство нового отеля «Американа», обыск торговца наркотиками, Аденауэра на богослужении…

«Таймс» — так сокращенно именуют газету — выделяется из множества американских изданий. Это влиятельная газета с репутацией неофициального официоза, в выступлениях которой чувствуется хорошая осведомленность как в делах Уолл-стрита, так и в политике Белого дома. Она не печатает комиксы и не употребляет «дров» — жирного афишного шрифта для заголовков, как можно крепче бьющих по нервам читателя.

При мне в Нью-Йорке взорвался котел кафетерия на телефонной станции. «Дейли ньюс» во всю первую полосу напечатала всего одно слово: «Кто?» Вторую, третью и часть седьмой страницы занимали снимки погибших при взрыве, которых пока не удалось опознать. И своим «Кто?», напечатанным черными афишными буквами, газета как бы спрашивала: кто эти люди? Всмотритесь — может, это ваши родственники или знакомые? Взгляните, скорее взгляните!

«Нью-Йорк таймс» чужда подобной дешевой сенсационности. Она просто сообщила, где произошел взрыв, сколько человек погибло, сколько погибших опознано и что делается для того, чтобы опознать остальных.

Возле названия газеты — девиз объективности и беспристрастности: «Вся информация, пригодная для опубликования». И «Таймс» действительно печатает, например, тексты важнейших советских заявлений и выступлений. Но как они комментируются!

Впрочем, политическая физиономия «Нью-Йорк таймс», известной давними связями с семейством Морганов, знакома советскому читателю. Ведь именно эта газета в первые послереволюционные годы 91 раз «свергала» советскую власть, дважды «сжигала» Москву и с помощью скорострельных перьев собственных корреспондентов помогла Колчаку и Деникину «взять в плен» в четыре раза больше красноармейцев, чем их вообще было в Красной Армии. Она же утверждала позднее, что пятилетки — блеф, что коллективизация позорно провалилась, что русские не способны противостоять гитлеровцам. Она же, взявшись защищать политику «с позиции силы», годами коснела «все в той же позиции».

В общем утверждение, что «Таймс» располнела до нынешнего своего объема исключительно «на диете чистой информации», звучит для нас остротой из популярного раздела «Хотите — верьте, хотите — нет». Но как они ухитряются этот располневший объем продавать за 30 центов, тогда как только бумага и типографская краска, расходуемые на воскресный номер, стоят 32 цента? Как и кем делается груда воскресного чтива? Кто и как потребляет ее?

Легче всего ответить на последний вопрос. Покупатель воскресной «Таймс» обычно ищет ближайшую урну. Он разгрузился бы от части приложений прямо у газетного киоска, но его останавливает надпись: «А вы уже рисковали сегодня уплатой штрафа?»

Итак, приложения, которые неинтересны покупателю, летят в ближайшую металлическую решетчатую корзину для мусора. Оттуда их, возможно, извлечет другой прохожий. Это делают без стеснения даже вполне процветающие господа. Дело еще и в том, что газета, купленная вами рано утром, отличается от своих же дневных выпусков. В них могут появиться несколько новых сообщений. Но стоит ли ради этого снова покупать газету?

Даже редактор не читает «Таймс» от первой строки до последней. Потребители «роются» в груде, терпеливо отыскивая кое-что для себя. Ведь сногсшибательное число страниц в американских газетах — величина мнимая. Солидные издания отдают рекламным объявлениям три четверти своего объема, а в некоторых газетах информация, не связанная с рекламой прямо или косвенно, занимает лишь один процент площади!

Вот и ответ на вопрос, почему продажная цена американских газет в несколько раз ниже их полной себестоимости: разницу оплачивают рекламодатели. Они с лихвой возвратят свое, когда, соблазненные искусительницей-рекламой, читатели отправятся за покупками в магазины.

А о том, кто и как делает воскресный выпуск «Таймса» и шестьдесят страниц обычного будничного номера газеты, я узнал кое-что во время визита в редакцию.

Она помещается недалеко от Таймс-сквера: знаменитая площадь названа именем газеты. Это произошло давно, в начале нынешнего века, когда стоявшие здесь склады топлива и конные дворы для его развозки были уже снесены и посреди довольно-таки невзрачных домов поднялась семнадцатиэтажная башня. Сюда и переехала редакция «Таймса». Башня стоит до сих пор, все знают ее. Но в ней теперь только некоторые второстепенные отделы газеты, а главная редакция занимает целый квартал в переулке поблизости. Там, над главным входом, — американский флаг и почему-то большой голубой флаг ООН.

Так вот, журналисты из «Таймса» пригласили советских коллег ознакомиться с производством. Не было ни речей, ни споров, ни виски: нам показывали, мы смотрели.

Нас встретил и сдержанно приветствовал г-н Гаррисон Солсбери. Он бакалавр искусств, член масонского братства, начинал репортером тридцать пять лет назад, прошел огни, воды и медные трубы. Г-н Солсбери — ответственный за внутреннюю информацию по Соединенным Штатам. В прошлом он не раз бывал у нас в стране. Он знает русский язык достаточно хорошо для того, чтобы прочесть в оригинале статью Михаила Шолохова, в которой писатель публично отчитал его за всяческие домыслы относительно последней части «Поднятой целины».

Я познакомился с г-ном Солсбери в то осеннее утро, когда в Нью-Йорке встречали «Балтику». Худой, остролицый, в рыжем старом плаще, он горбился под проливным дождем среди толпы репортеров, внимательно поглядывая сквозь очки с тонкими золотыми дужками. Потом я увидел эти поблескивающие дужки в глубине машины, стоявшей возле советского представительства — резиденции нашей делегации. Было начало третьего часа ночи. Г-н Солсбери дремал, должно быть, но, когда стукнула дверь, подался вперед. Он ждал: а вдруг ночью произойдет что-либо важное, связанное с пребыванием советских представителей в Нью-Йорке?

Гаррисон Солсбери до сих пор считается специалистом по советским делам; во многих случаях правильнее было бы сказать — по антисоветским. Он служит делу, враждебному нашему. Но служит без лени, без барства: ведь сам коротал ночь в машине, не послал начинающего репортера.

Г-н Солсбери ведет нас на фабрику-кухню, где из информационного сырья и полуфабрикатов готовят острые блюда для читателей.

Главный цех занимает почти целиком один из этажей. С низкого потолка льется мягкий отраженный свет: не нужно настольных ламп, экономится место. Пролеты меж квадратных колонн заняты поставленными почти впритык небольшими металлическими столиками. Есть, впрочем, и общие деревянные столы в форме разогнутой подковы.

Цех, или, если хотите, кабинет на триста пятьдесят персон, сдержанно гудит, и в слитном гудении этом тонут отдельные голоса. Персоны сидят на вращающихся табуретах. Один репортер бешено стучит на машинке, другой прижал ухо к телефонной трубке, третий склонился над фотокопией рукописи и, посыпая ее сигарным пеплом, что-то вычеркивает, что-то подчеркивает.

Здесь быстроногие «легмены», готовые по первому сигналу мчаться к месту происшествия, и выдвинувшиеся из их среды «трейнед силс» (дрессированные тюлени), которым поручаются наиболее сложные дела, требующие опыта, хладнокровия, находчивости. Здесь же полсотни специалистов мира бизнеса, «своих парней» на бирже, и изрядный отряд спортивных репортеров.

Всю эту публику, как говорится, ноги кормят. И не так уж плохо кормят: «легмен», репортер с пятилетним стажем, получает 167 долларов в неделю.

За общими столами-подковами друг против друга восседают литературные редакторы, умеющие дать заметке притягательный заголовок и сформулировать ее первый абзац, знаменитый «лидинг параграф», таким образом, чтобы занятой человек мог уяснить из заголовка и этих нескольких строк как суть события, так и отношение к нему редакции.

Уильям Ледерер, большой знаток американской журналистики, доказывает, что американцы очень небрежно читают газетные новости. Для них кричащий заголовок и есть новость, а важные сообщения в тексте, иногда противоречащие заголовку, просто не удостаиваются внимания.

У нас редакция, прежде чем напечатать статью или заметку, старается проверить ее по существу. В Америке же самому читателю предоставляют устанавливать, где истина и где ложь. Скажем, печатается выступление какого-либо конгрессмена. Чем больше вздора он наговорит, тем больше места уделят его речи, тем хлестче будут посвященные ей заголовки.

Однажды небезызвестный Маккарти заявил, что госдепартамент превратился в гнездо крамолы и что 205 его чиновников носят в кармане партийные билеты коммунистов. Его слова набрали «дровами» на первых страницах. Ни одна буржуазная газета не потребовала доказательств. Сенатор сказал — газеты напечатали. Проверяется лишь, действительно ли такой-то сказал именно это. Правдиво ли, правильно ли по существу высказывание — редакцию мало интересует. На языке американской журналистики это называется «новость, как она есть».

Американское слово «ньюс» не просто новость. Желательно, чтобы эта новость заставляла читателя расширить глаза и простонать: «Боже мой!» Собака, укусившая человека, — разве это новость? Вот если человек укусит собаку… На худой конец, новость — собака, укусившая кинозвезду или кардинала Спеллмана.

На фабрике-кухне информации «Таймса» — беспощадный ритм гигантского конвейера. Не видно праздношатающихся, болтающих. Все при деле!

Три огромных циферблата показывают разное время: нью-йоркское, парижское, лос-анжелесское. Газета выходит в трех местах с разным текстом: ведь если в Париже три часа ночи, туда нет смысла гнать важное короткое сообщение, которое немедленно попадает в очередной нью-йоркский выпуск газеты. В парижскую редакцию пойдет уже более полная корреспонденция, возможно с комментариями и откликами. Такая же будет напечатана в следующих нью-йоркских изданиях. Бывали горячие денечки, вернее горячие сутки, когда «Таймс» выходила двенадцатью выпусками, каждый раз чем-либо дополненная или исправленная, если второпях наделали опечаток.

Слитно гудиг огромный зал. Все при деле, некогда разогнуть спину, стрелки часов гонят, торопят! В боковых помещениях непрерывно постукивают телетайпы, принимая сообщения десятков информационных агентств. В зажимах, двигающихся вдоль полых труб, ползут от стола к столу — по конвейеру! — листки с новостями. Магнитофоны, присоединенные к телефонным аппаратам, записывают скороговорку иногородних корреспондентов. В отдельной комнате непрерывно слушают радио и смотрят на голубые экраны: вдруг кто-то опередил газету и раздобыл интересную новость? Тогда — сигнал тревоги, и машины помчат «дрессированных тюленей» в погоню за упущенной сенсацией.

Некоторые сенсации «Таймса» все же отличаются от того, что понимается под этим словом в редакциях большинства желтых бульварных газет. Именно «Таймс» первой опубликовала в свое время «Теорию относительности» Эйнштейна, получив полный текст по телеграфу из Цюриха. В «Таймсе» нашлось место для полного текста протоколов Ялтинской конференции трех держав, для 200 тысяч слов, переданных из Вашингтона по четырнадцати арендованным на ночь телеграфным линиям. Затраты были огромными, но редакция сочла, что репутация газеты дороже.

Особенно же любят в редакции вспоминать о том, как в 1912 году, через два часа после гибели «Титаника», на улицах уже продавали «Таймс», где подробно рассказывалось о судне, был напечатан список его пассажиров, биография капитана и научно-популярная статья об айсбергах, один из которых оказался виновником трагедии в океане.

Это возможно только при отлично поставленной справочной работе, при умении готовить «сырье» впрок на все случаи жизни.

Переходим из помещения в помещение, то поднимаясь в верхние этажи, то спускаясь глубоко под землю, туда, где по соседству со стрелками «Бомбоубежище» печатаются 700 тысяч экземпляров газеты в будни и вдвое больше — по воскресеньям. Попадаем в длинный-предлинный коридор. В его стенах бесчисленные выдвижные ящики справочных картотек. Это так называемый «морг»: миллионы справочных газетных вырезок на разные темы. Слышим:

— Если кто-либо хотя бы раз упоминался в нашей газете, вы можете найти его здесь…

Наши журналисты-старожилы вспомнили, что «Нью-Йорк таймс» однажды вскользь писала о корреспонденте советского радио Калугине, не помню уж, в какой связи.

— А ну, взглянем!

И что вы думаете? Есть Калугин! Вырезка с указанием на карточку и папку за номером таким-то! Н-да-а…

— Скажите, а сколько папок?

— Около трех миллионов. В каждой — от одной до ста газетных вырезок за последние тридцать лет.

Интересуемся воскресным номером. Когда все-таки успевают его подготавливать? Оказывается, трудятся всю неделю. Мы ходили по редакции в четверг, а в типографии на металлических столах уже лежала большая часть сверстанных, готовых к печати воскресных страниц-полос.

Тут кто-то обратил внимание на полосу, возле которой белели оттиски со свежими корректорскими пометками. «Черчилль творил и описывал историю, говорил от имени Великобритании в минуту опасности», — гласил заголовок во всю страницу. Тут же было несколько клише: семилетний Черчилль в коротких штанишках, Черчилль-юноша в гусарской форме, он же — первый лорд адмиралтейства, еще с густой шевелюрой, но без всемирно известной сигары…

— Юбилейная дата? — спрашиваем у сопровождающего. — Почитаем в воскресном номере?

В воскресенье? О нет! И дай бог, чтобы эти полосы еще не скоро пошли в печатную машину! Дело в том, что они заготовлены впрок. Все люди смертны, не так ли? И если злодейка-смерть, гм… выберет мишенью кого-либо из знаменитых людей, печальное событие не должно застать газету врасплох.

Выясняется, что предусмотрительной редакцией давно подготовлены страницы с подробным жизнеописанием трехсот наиболее популярных деятелей земного шара. Время от времени, когда становятся известными какие-либо существенные детали, полосы обновляют. Это и происходит сейчас с полосами, посвященными Уинстону Черчиллю. Кстати, замечает мимоходом сопровождающий, известно ли вам, что мать этого крупнейшего деятеля Великобритании была дочерью одного из первых главных редакторов «Нью-Йорк таймс»?

Не надо ханжествовать: любая крупная редакция имеет о всех выдающихся людях подробные материалы, которые могут быть использованы, увы, не только к юбилеям. Но все же странно было видеть здешний «некрополь» — полки с совершенно готовыми к печати полосами, где живущих людей уже оплакивают, как покойников.

По числу полос «некрополя», посвященных отдельным деятелям, можно представить, какое значение придает им «Нью-Йорк таймс» в нынешней бренной жизни: Трумэн — четыре полосы, де Голль — две, Никсон — одна…

В скитаниях по этажам «Таймса» забредаем вдруг в музей. Там наскальные фрески, привезенные из Сахары. На фресках — изображения животных: специальный выпуск последних известий для охотников, посвященный появлению стада антилоп. Тут же глиняные обожженные таблички с клинописью, найденные при раскопках Вавилона. Уж не опубликованы ли на них важные придворные новости, сообщенные секретарем по печати при Навуходоносоре II, царе Вавилонском? Собраны старинные печатные станки из разных стран мира и, наконец, первый номер «Нью-Йорк таймс» от 18 октября 1851 года — по формату скромненькая районная газета на четырех небольших полосах.

«Нью-Йорк таймс» сегодня не только 500 страниц воскресного выпуска. Это огромное капиталистическое предприятие: почти 6200 рабочих и служащих, свои дома, контроль над бумажными фабриками, своя широковещательная радиостанция, свое агентство, снабжающее переваренными новостями свыше 70 газет в Соединенных Штатах и за границей. Это предприятие, которое оценивается во многие десятки миллионов долларов и приносит немалый доход своим хозяевам.

Я рад, что могу теперь подкрепить цифрами и фактами утверждение, на котором мои американские коллеги особенно настаивают. Да, теперь и я смело заявляю: все американские газеты располагают равными возможностями, причем у рабочей печати имеются даже преимущества!

Доказательства? Пожалуйста. «Нью-Йорк таймс» приходится платить деньги 935 журналистам, тогда как в рабочей газете «Уоркер» всего 9 сотрудников и, возможно, ее расходы на содержание штата еще сократятся: заботливое государство не раз обещало взять этот штат на тюремное довольствие. «Нью-Йорк таймс» живет в тесноте, занимая всего квартал да еще старую свою семнадцатиэтажную башню, тогда как редакция «Уоркер» расположилась в целых четырех комнатах. Хозяевам «Нью-Йорк таймс» материально помогают лишь несколько банков на Уолл-стрите, в то время как для «Уоркера» собирают деньги десятки тысяч рабочих. Видите, совершенно равные возможности. За «Уоркер» даже некоторый перевес.

Мы не видали г-на Артура Сульцбергера, издателя и одного из главных совладельцев «Таймса»: он не заглянул на редакционное совещание, напоминающее наши планерки.

Хозяева газеты обычно собираются в небольшом тихом зале при великолепной библиотеке, вокруг которой расположены также кабинеты «передовиков» — авторов редакционных выступлений на самые ответственные темы. Здесь заказывается и делается газетная политика.

Нас тоже посадили ненадолго за хозяйский полированный стол и познакомили с приглашенными сюда редакторами отделов. Четверо из них бывали в Советском Союзе, а остальные надеются побывать. Это руководители рабочего аппарата редакции, исполнители хозяйской воли, погонщики «легменов» и «дрессированных тюленей». Г-н Солсбери заметил полушутя, что он и его коллеги сидят здесь не по чину, и предложил перебраться из хозяйского святилища в кабинет редактора.

Кабинет г-на Кэтледжа — при главном журналистском цехе. По традиции дверь открыта настежь, и редактор может обозревать своих подчиненных. В кабинете — карта мира, фотопанно современного Нью-Йорка и гравюра, изображающая город во времена, когда вышел первый номер «Нью-Йорк таймс».

Пока редакторы отделов торопливо перечисляли, какие биржевые, спортивные, международные и прочие новости они хотели бы напечатать в следующем номере, я старался по убранству кабинета определить характер его владельца. На согнутом полуподковой столе лежала стопка книг. Среди них выделялось сочинение Эдгара Гувера о коммунизме, две-три другие антисоветские книжки и сборник статей о Кубе. Позади столика с тремя телефонами на книжной полке стояли портреты двух женщин и античная ваза с искусственными цветами. Возле аналоя для чтения полос «Таймса» висела картина отнюдь не абстракционистского толка, а весьма реалистически изображающая коровье стадо посреди зеленого луга с обильным травостоем. За приоткрытой дверью виднелась другая комната, с диваном для отдыха и телевизором.

Не успел я все разглядеть получше, как планерка кончилась: ровно полчаса, секунда в секунду. Г-н Кэтледж поблагодарил нас за внимание, и мы направились к выходу. Негр-привратник убирал флаги: закапал дождь.

«Нью-Йорк таймс» относят к числу лучших газет страны. По подсчетам одного американского публициста, в США на каждую хорошую газету приходится не менее двадцати пяти посредственных. Это утверждается в статье, характеризующей состояние американской культуры в целом и выразительно озаглавленной: «Духовные ничтожества царят везде».

Автор жалуется, что те новости, которые во многих пухлых газетах едва занимают шесть-семь страниц, представляют собой просто смесь пестрых сплетен, гороскопов, намеков, советов безнадежно влюбленным, комиксов, кроссвордов и глупых статей вроде: «Вы счастливы в замужестве? Проверьте вот на этом».

Он желчно порицает корреспондентов, которые используют официальные сообщения, а когда они оказываются неправильными, «с дурацким видом начинают преподносить прямо противоположное к великому недоумению читателей».

Статья принадлежит перу деятеля, выполнявшего весьма ответственные поручения в пропаганде «американского образа жизни». Ее написал Дэвид Саскайнд, один из популярнейших комментаторов американского телевидения.

Тот самый Саскайнд, который осенью 1960 года перед камерами телестудий атаковал позиции нашей делегации в ООН, затеяв политический спор, закончившийся, как тогда писала «Нью-Йорк таймс», в атмосфере ликования русских и уныния Запада.

Должно быть, время, протекшее с той поры, заставило даже г-на Саскайнда внимательнее приглядеться к тому, что он так защищал и отстаивал.