15. Soft-допрос

15. Soft-допрос

Владимир Федорин, один из лучших редакторов и интервьюеров, с которыми мне доводилось работать, вспоминал, как однажды, еще репортером, заменял коллегу в правительственном пуле. И оказался в лифте с тогдашним премьер-министром Михаилом Касьяновым. «На клерка я был совсем не похож и, видимо, что-то выдавало во мне журналиста, — рассказывал Володя на лекции, посвященной технике интервью. — В конце концов Касьянов не удержался и говорит: „Вы меня ни о чем не хотите спросить?“ Я не спросил. Я был не готов».

Будь Федорин дзенским учителем, он бы на этом лекцию и закончил. Пожалуй, одна из главных премудростей нашего ремесла — задавать вопросы, только когда хорошо понимаешь, от кого и какие именно тебе нужны ответы.

Известно, что от основателя группы «Аквариум» Бориса Гребенщикова ни один журналист не сумел добиться по-настоящему откровенных ответов на вопросы. Получали или вовсе непрозрачные, в которых не содержится ни крупинки информации, или ироничные и издевательские. В 1996 году к Гребенщикову пришел Валерий Панюшкин — явно с намерением «сломать карту» и перейти на другой уровень. Тактика его становится очевидной с первых ходов: задавать максимально личные и резкие вопросы.

Панюшкин: Вы когда последний раз плакали?

Гребенщиков: По крайней мере, такой вопрос мне не задавали. Скорее всего… когда? полгода назад, ну, в течение года… это могло быть вызвано просмотром какой-нибудь кинокартины…

Панюшкин: Вас можно обидеть до слез?

Гребенщиков: До сих пор никому не удавалось либо никому не приходило в голову. Может, написать историю «Как Гребенщиков меня выгнал взашей, обидевшись на то, что…»?

Панюшкин:…Музыку за вас пишет группа, а тексты вы передираете из предисловий к умным книгам?

Гребенщиков: Меня вполне устраивает такая тема. «Аквариум — это черный ящик». […]

Панюшкин: Но ведь «Аквариум» состоит из живых людей. Как, например, ушел Гаккель? — я имею в виду Всевеолода Гаккеля, виолончелиста и одного из центральных персонажей «Аквариума» восьмидесятых.

Гребенщиков: У меня такое ощущение, что он никуда не уходил.

И так далее. Вопросы-то личные и резкие, да ответы на них пустые и бесполезные. Вдруг Гребенщиков, который все это время, видимо, слушал диалог как бы со стороны, начинает его вслух анализировать: «У нас получается очень интересная беседа, — говорит Гребенщиков, — я пытаюсь отвечать на прямые хорошие вопросы и понимаю, что у меня это не выходит. Простой вопрос: почему ушел Гаккель. И масса неудовлетворительных ответов: я говорю, что он не уходил. Однако в „Аквариуме“ его нет. Следовательно, вероятно, ушел. Я помню по крайней мере три момента, когда он точно уходил. После этого он все равно продолжал играть. Из чего я заключаю, что мой метод ответа на вопросы какой-то неправильный».

Нет, Борис Борисович, проблема в методе задавания вопросов. Такой с вами не работает, нужен другой.

Игорь Свинаренко, ветеран «Коммерсанта» и один из самых литературно одаренных журналистов в современной России, умеет брать интервью. Как-то он читал про это лекцию во Львове, в Украинском католическом университете. Свинаренко говорил: «Один журналист, Сергей Митрофанов… приписал мне творческий метод, который я использую. Я, может быть, его действительно использую, я просто не думал над этим. Он говорит, что Свинаренко прикидывеется идиотом, дураком малограмотным, таким каким-то Ваньком, вахлаком, и начинает с людьми разговаривать, типа: да что там с меня взять, я с Макеевки, прочитал одну книжку… И люди с ним начинают как-то разговаривать, выбалтывать. И он как-то прикидывается: у-у-у, у нас в Макеевке такого не было. И Митрофанов пишет, что потом они спохватываются, а уже поздно. Уже вся фактура выдана».

И правда, Свинаренко паясничает, изображает своего в доску парня, травит анекдоты, потому что вроде бы не может остановиться. Он принижает себя и льстит собеседнику уже самим этим тонким самоуничижением. И вообще: он беззастенчиво льстит при первой возможности. Но только в начале разговора. Вот посмотрите, что у него получилось с Гребенщиковым в 2007 году (интервью для журнала «Медведь»). Примерно первая четверть интервью проходит в бессмысленном трепе про возраст и восприятие мира. Постепенно Свинаренко начинает переводить разговор на действительно интересную ему политическую тему.

— В твоем новом альбоме есть строки о нефти, кокаине, высоковольтных линиях и прочих очень актуальных вещах. Ты решил отразить современность?

— Я просто пишу о том, что мне попадается на глаза. И всегда так делал. «Поезд в огне» — яркий тому пример.

— Ты актуален, но откуда ж ты узнаешь про жизнь, если не читаешь газет и не смотришь ТВ?

— Так существует же Интернет!

— Борис! Мы разговариваем с тобой буквально в юбилейные дни. Исполняется 20 лет твоей песне «Поезд в огне».

— Да, по-моему, это был 1987 год. Насколько я помню, мы сняли клип за одну или за две бутылки. Песня была написана во время долгих гастролей. По-моему, в Махачкале. Она была вызвана к жизни временем…

— Да, конечно. Мне представляется, что Сурков вспомнил тот клип и решил вызвать тебя для беседы — как человека, чувствующего дух времени, специалиста по революционным настроениям. Про ту встречу (на ней были и другие музыканты) много писали в том духе, что Кремль пытается обезопасить себя от возможной оранжевой революции и для этого подтягивает деятелей искусства.

Всё, — Свинаренко вывел собеседника на разговор о встрече рок-музыкантов в Кремле с тогдашним политическим демиургом Владиславом Сурковым. Гребенщиков понимает, что его привели не туда, куда он хотел бы идти, и злится, отчего теряет обычный самоконтроль:

— Меня восхищает, как в Москве у журналистов устроены мозги! Если журналистам так хочется заниматься властью, почему они не идут в Думу? Я много езжу по стране, и у меня есть твердое ощущение: нигде, кроме Москвы, политикой не интересуются. А почему? Могу сказать: потому что политика — это не справедливость, не забота о народе, а в первую очередь очень большие деньги. И вот люди, которые занимаются политикой, таким образом компенсируют у себя отсутствие денег. Мне кажется это нездоровым, мне кажется это болезнью… Не устаю говорить одно и то же: нет разницы между политиком и ассенизатором, или сантехником, или продавцом. Все они получают деньги за то, что они нас обслуживают! Мы же не говорим так много о сантехниках, мы не знаем, как их по имени-отчеству, мы не обсуждаем их личную жизнь.

Выслушав эту эмоциональную тираду, Свинаренко никуда не торопится — он знает, что Гребенщиков теперь далеко от темы не уйдет. Нефть уже хлынула, теперь только качай.

Свинаренко: Я думаю, публике вот почему неинтересно говорить про сантехников: они не делят деньги. В отличие от политиков.

Гребенщиков: Ну, мы не знаем, что делают политики. Исходя из того, что мы о них знаем много, они плохие политики. Вот мне очень нравится наш президент…

Свинаренко: Серьезно?

Гребенщиков: Да! Про Ельцина я знал все, про Хрущева я знал все, про Брежнева я знал вдвое больше, чем все, а про Путина я не знаю ничего! И он не вызывает у меня желания знать! Поэтому, по моей шкале ценностей, этот президент на голову выше предыдущих. Потому что он делает свое дело лучше, чем предыдущие, и я не желаю о нем знать ничего.

Свинаренко: К тому же в отличие от предыдущих он тебе орден вручил.

Гребенщиков: Нет, мне вручала орден губернатор Петербурга Валентина Матвиенко.

Свинаренко: Борис, что касается политики, то она мне тоже не очень интересна. Но иногда, я говорю это виноватым голосом, приходится обращать на нее внимание. Мне вот очень интересно послушать про твой поход к политику Суркову.

Гребенщиков: Я не знаю, вспоминал ли он песню «Поезд в огне», когда звал нас… Но должен сказать, что одним из инициаторов той встречи был я. Собрались там, значит, музыканты и первые полчаса хором кричали: «Нас не подкупишь!» Они думали, что их будут подкупать, чтоб они не пошли на майдан в Москве! Но после, когда они перестали кричать, выяснилось, что никто не собирается их подкупать. Им ничего не предлагают!

Свинаренко: Смешно. А ты знал, что денег там не будет?

Гребенщиков: Я знал об этом изначально. И я смеялся над ними; немножко.

Как вы думаете, почему не сработал психологический метод интеллектуала Панюшкина, а дворовый якобы простоватого Свинаренко — сработал? Ведь вместо обычной дозы сарказма и усталой отрешенности Свин, как его уважительно зовут товарищи, получил от умнейшего, ироничнейшего Бориса Борисовича признание в любви к Путину и в том, что он был одним из организаторов довольно позорной, надо признать, встречи с Сурковым. Все это Гребенщикову потом не раз припоминали.

Уж не потому ли у Свинаренко получилось, что, как пел когда-то Гребенщиков, «Граф Гарсия, могучий пироман, / не раз был глупым дворником обманут?»

Ас-интервьюер, возможно, хотел бы представить дело таким образом. Именно поэтому он рассказывает про свой «творческий метод», не забывая ссылаться на коллегу Митрофанова. Но на самом деле Свинаренко ПРОСТО ОТЛИЧНО ЗНАЛ, КУДА ОН ИДЕТ. Путь, которым он вел Гребенщикова, сперва усыпив его бдительность, а потом постепенно повышая «политический градус» разговора, не привязан намертво к свинаренковской фирменной панибратской манере. Все то же самое можно было бы сделать и в другом тоне: важна линия, которую ведет твердая рука, а не цвет этой линии.

Федорин на свинаренковское амикошонство неспособен; подвыпив, он декламирует гекзаметры на древнегреческом. Но и он советует задавать главные вопросы, начиная со второй трети беседы. В его исполнении интервью с Гребенщиковым вышло бы куда более чопорным, но я не сомневаюсь, что Володя вел бы собеседника примерно тем же путем, что и старый коммерсантовец. Потому что дело, конечно же, в подготовке.

Если ваш собеседник часто дает интервью, обязательно надо прочитать как можно больше этих разговоров. В них хороший ремесленник ищет три вещи:

1) вопросы, на которые человек отвечает заученно и шаблонно;

2) вопросы, которыми можно разозлить или хотя бы раздражить собеседника;

3) темы, на которые собеседник охотно поддерживает легкую беседу.

Первых, понятное дело, не надо задавать — это напрасная трата времени. Вторые пригодятся, если нужен будет эмоциональный выплеск перед главными вопросами. Третьи — для подводки к главным вопросам.

Подготовка к интервью — это стратегическая игра, результат которой — вовсе не список вопросов, по которому журналист движется, игнорируя ответы. (Кстати, именно поэтому бессмысленно отправлять список вопросов вашему фигуранту и ждать письменных ответов: не имея возможности доспросить, повести разговор дальше, вы не получите ничего хорошего).

Собственно говоря, хороший интервьюер если и пишет для себя список вопросов, то только чтобы не забыть спросить о чем-то важном. Ход беседы невозможно предсказать. Вы не знаете, сколько ходов вам потребуется, чтобы привести собеседника к цели. Но если не терять ее из виду, все получится, как у Свинаренко, который, конечно, действовал не по списку.

Часто бывает, что интервьюируемый, хоть режь его, хочет рассказать что-то свое. То есть «список» есть у него или у его пиарщиков. Пассивно выслушивать подготовленный текст — значит рисковать потерей контроля. В танце под названием «интервью» ведет всегда журналист, даже если это молодая женщина, а ее собеседник — матерый и даже опасный альфа-самец. Никогда не забуду интервью Светланы Петровой из «Ведомостей» с бизнесменом Аркадием Гайдамаком, которого часто обвиняли в незаконной торговле оружием и алмазами. Только он настроился изложить, и весьма многословно, собственную версию, откуда взялись эти обвинения, как Света перебила его: «Монолог не может быть опубликован».

«Что такое интервью? — говорил Свинаренко во Львове. — Это такой „Soft-допрос“, когда ты планируешь получить от человека информацию, которую он выдавать не планирует. Это ж не пиар. Пиар — это когда ты приходишь и говоришь „Ну, что вы хотели рассказать, вы же такой умный!..“ Настоящее интервью — это чуть-чуть допрос».

Время на выработку стратегии «допроса» обычно есть. Ведь, чтобы кого-то допросить, нужно сперва его поймать. Или захватить в результате штурма, или выманить из крепости. Работая в Forbes, Федорин называл комплекс необходимых мероприятий «осадой»: для этого журнала часто приходилось брать интервью у крупных бизнесменов, которые журналистов часто недолюбливают, видя в них профанов или вражеских агентов, а значит, договориться с пиарщиком в 99 % случаев было недостаточно. Журналисты деловых СМИ, добиваясь большого и важного интервью, часто не могут полагаться на престиж издания — фигуранты непубличны, недоверчивы и крайне самолюбивы. Приходится просить о содействии их друзей и знакомых, тех, к кому они с большой вероятностью прислушиваются. Заходить сразу с нескольких сторон, чтобы фигурант удивился, насколько широко заброшена сеть. Как и само интервью, это история про упорство в достижении цели.

«Ведомости» в 1999 году взяли самое первое интервью у Романа Абрамовича. Газета была тогда совсем новой, нам надо было зарабатывать репутацию, и к самому загадочному миллиардеру ельцинской эпохи мы пытались подобраться всеми способами, какие только могли придумать. А добились результата — случайно. Вот как описывал свою удачу Алексей Германович, который взял то памятное интервью, отправившись без всяких предварительных договоренностей на Чукотку, где олигарх баллотировался в депутаты:

«Повезло уже в том, что мы вообще сумели попасть на Чукотку. Абрамовича там ждали в четверг, 25 ноября. Нас не ждали вовсе. Тем не менее мы рискнули. Пассажирские рейсы Москва-Анадырь не летали уже две недели. В самолет олигарха нас никто не приглашал. Оставалось лететь обычным рейсом через Магадан.

Север быстро лишает авиапассажиров столичной наивности. В аэропорту Магадана выяснилось, что рейсов на Анадырь не было уже три недели — нет топлива. „Вроде керосин подвезли, но зато задуло с моря“, — деловито поясняли летчики. Очередной пятничный рейс был под вопросом. Надежды таяли на глазах.

Под самый вечер четверга неожиданно раздался звонок: представитель „Чукотавиа“ сообщал, что завтрашний рейс Кипервейм-Певек-Анадырь состоится. Через пару минут мы разговаривали с авиадиспетчером анадырьского аэропорта. По служебной спецсвязи он хрипел: „„ТУшка“ с кандидатом в депутаты приземлилась в Певеке, ожидаем ее у нас завтра“.

Я протянул в окошко кассы паспорт и деньги. „А где ваше разрешение на въезд в приграничную зону? — поинтересовалась кассирша. — Без него я билет не продам. Это нарушение паспортного режима“. Меня прошиб холодный пот. Задержка рейса на полтора часа позволила провести переговоры со службой перевозок, начальником спецконтроля, пограничниками, директором аэропорта, УВД, администрациями Чукотки и Магаданской области, главным редактором в Москве, поднятым с постели среди ночи. В итоге заветные билеты были у нас в руках.

Вскоре кряхтящий от старости „Як-40“ увозил нас на Чукотку. „За два дня улетели? — изумлялась соседка по креслу. — Я вот со 2 ноября не могла вылететь“. Через восемь часов самолет приземлился в аэропорту чукотской столицы, где нас встречала сотрудница пограничной службы. Мы почти смирились с необходимостью провести ночь в местном КПЗ, но дело, к счастью, ограничилось объяснительной, протоколом и требованием явиться в понедельник к начальнику анадырьской погранзаставы.

На следующее утро я спокойно прогуливался по зданию аэропорта. Местное начальство обещало предупредить о прилете самолета с Абрамовичем. Вдруг из коридора вылетел фотограф Олег: „Скорее, они сейчас улетают дальше!“

За несколько минут мы перебежали аэродром и очутились у самолета, перед которым толпилось человек 20. В центре стоял Абрамович. Нам повезло».

Когда все так замечательно складывается — и стратегия хорошо подготовлена, и осада удалась, и даже не подвел диктофон (берите их на интервью два, а если есть три — то и третий захватите, советует Федорин), — удачи часто не хватает на последний этап: согласование. По не очень разумному российскому закону интервьюируемый считается соавтором материала, выходящего в формате «вопрос-ответ», и его согласие на публикацию обязательно. Я и не упомню, сколько раз пиарщики, к которым попадал в руки подготовленный к публикации текст, переписывали его на свой лад, превращая живую речь в зубодробительную передовицу из корпоративного журнала, выбрасывая все интересное и вставляя дурацкое хвастовство какими-нибудь новыми магазинами или ростом надоев в заводском подсобном хозяйстве. Последовательность действий в таких ситуациях за несколько лет у меня отработалась до автоматизма:

1) Объяснить пиарщику, что он не имеет права писать свой текст вместо того, который произнес босс: это нарушение нашего и босса авторского права;

2) Бороться за каждый выброшенный факт и выбросить все вписанные. Аргумент простой: вот это человек говорил, а вот этого не говорил;

3) Объяснить, что вопросы пиарщик выбрасывать не может — это объект редакционного авторского права — и что если убрать только ответы, вопросы останутся висеть в тексте немым укором;

4) Если результат переговоров по-прежнему неудовлетворителен, публиковать дословную расшифровку имеющейся записи.

Одной только угрозы четвертого пункта обычно бывает достаточно, чтобы переговоры привели к приемлемому для обеих сторон компромиссу. Публиковать расшифровки мне приходилось всего несколько раз, и ни в одном из этих случаев «пострадавший» от собственных слов в суд не обратился. Может быть, вам повезет столкнуться с человеком, который, слушая на судебном заседании собственный голос, будет упрямо твердить, что интервью было не с ним. Мне такая встреча тоже пока лишь предстоит.

Избежать большей части проблем с согласованием можно, если уйти от формата «вопрос-ответ». Вы не встретите таких интервью ни в Financial Times, ни в The Wall Street Journal — там беседы пересказывают, вставляя лишь самые яркие цитаты собеседника. В журнале SmartMoney я тоже запретил традиционные интервью: даже при правильно выстроенной стратегии разговора, на мой взгляд, диалог читать скучнее, чем динамичное повествование. Ведь приходится продираться через «тактическую шелуху».

В свое время я сделал длинное интервью с основателем журнала «Афиша» и интернет-компании SUP Эндрю Полсоном — как раз по случаю запуска «СУПа». В журнале я излагал услышанное вот так:

Полсон встретился с Мамутом в начале этого года на вечеринке в ресторане «Гостиная», которую устроила совладелица заведения Нина Гомиашвили. Среди примерно 25 гостей были в основном представители медиабизнеса. В этой среде Мамут, владелец сети книжных магазинов «Букбери» и нескольких книжных издательств, чувствует себя комфортно. Полсон, в сентябре 2005 г. продавший последние акции созданного им ИД «Афиша» Борису Йордану (тот впоследствии перепродал компанию холдингу «Проф-Медиа»), искал, чем бы ему заняться: выйдя из прежнего бизнеса состоятельным человеком, он не потерял вкуса к новым проектам. «Ко мне подсел человек, с которым я раньше не был знаком, и представился Александром Мамутом, — вспоминает Полсон. — Он явно знал, что я в тот момент сидел без работы, а ведь безработные предприниматели достаточно редки. Он сказал, что интересуется Интернетом. Я ответил, что тоже интересуюсь».

После этого два бизнесмена встретились еще несколько раз, чтобы обсудить детали возможного совместного проекта. Мамут делился своим интуитивным представлением, что на интернет-проектах можно хорошо заработать на выходе. Полсон предлагал конкретные идеи, и от этих предложений совладелец «Ингосстраха» все больше заводился. «Прежде чем мы пожали друг другу руки, — говорит Полсон, — мне нужно было его согласие на то, что, если через шесть месяцев движения в выбранном нами направлении все изменится на 180 градусов, мы продолжим движение уже в новом направлении».

Согласитесь, так лучше читается, чем если бы я вылил на журнальную полосу все, что спрашивал, и все, что Полсон говорил в ответ.

Впрочем, допускаю, что вы не согласитесь: мне много раз встречались читатели, которым хорошо выстроенный диалог доставлял эстетическое наслаждение. Это последователи Алисы (которая в Стране чудес), считавшей, что «книжка без картинок или хотя бы без разговоров — книжка неинтересная». Не отказываясь от формата «вопрос-ответ» из уважения к таким людям, стоит по крайней мере поактивнее вырезать из интервью все лишнее, иначе даже они заскучают.

Маленькое задание к этой главе: прочтите любые пять интервью с Гребенщиковым. О чем его точно не надо спрашивать? Что его злит или раздражает? О чем он готов вести непринужденную светскую беседу?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.