Венеция осенью и зимой Перевод Светланы Арестовой

Когда читаешь о Венеции, редко встречаешь описание того, что о ней думают; гораздо чаще наталкиваешься на рассказы о том, что в ней чувствуют. Венеция пробуждает не мысли, но ощущения. Возможно, причиной всему особое сочетание воздуха, воды, архитектуры и акустики, воздействующее не только на слух, но и на сердце. В Венеции можно размышлять о чем угодно, только не о ней самой. Зачастую мы впитываем ее чудесную атмосферу, думая о совершенно посторонних вещах.

Мне не доводилось бывать в Венеции ни летом, ни в дни карнавала, ни во время проведения фестивалей кино и искусства. Моя Венеция начинается, когда осень подходит к концу, когда иссякает поток туристов; это будничный город самих венецианцев.

Я никогда не видела Венецию оживленной или запруженной толпами приезжих. Прочитав мой роман, в котором действие разворачивается в осенней Венеции, один знакомый был поражен, с какой легкостью все персонажи встречают друг друга на улице. Оказалось, что он посещал Венецию только в душный, шумный туристический сезон, когда вряд ли можно увидеть в толпе одно и то же лицо два дня подряд. Зимой все по-другому. Спустя неделю прогулок по Венеции — а в этом городе долгие прогулки неизбежны — местная публика становится привычной и знакомой. На улочках города, на причалах для вапоретто каждый день встречаешь все тех же смеющихся студентов, все тех же чинных дам в пальто с ухоженными меховыми воротничками и с сумками в руках, все тех же пенсионеров в коричневых шляпах с добрыми голубыми глазами. Будничная Венеция немноголюдна, и спустя какое-то время все ее обитатели начинают друг с другом здороваться.

Впервые я увидела Венецию холодным и ясным февральским утром. В поездке меня сопровождала подруга, которой город был уже немного знаком. Сколько бы вы ни читали о Венеции, сколько бы вам о ней ни рассказывали, когда вы наконец туда попадете, она непременно застанет вас врасплох. Я была в Венеции уже пять раз, и до сих пор не перестаю восхищаться ею. Дело не только в мостах, дворцах и всем ее великолепном обличии: венецианскую архитектуру удивительным образом дополняют вода, пространство, свет и краски — особенно важную роль, как мне кажется, здесь играет вода. Первое впечатление от каналов Венеции акустическое; привычные ощущения приглушаются, и на их место приходят новые. Голоса, шаги, крики птиц, кашель из окна дома по другую сторону канала — там все звучит иначе, совсем не так, как на суше. В Венеции не пользуются наземным транспортом. К примеру, продуктовая лавка — это груженое овощами судно, проплывающее у вас за окном.

Некоторым так и не удается освоиться в Венеции, сколько бы они там ни находились, но я чувствую себя как дома уже через несколько дней после прибытия. К венецианской жизни бывает трудно приспособиться людям, которые привыкли искать утешения и душевного спокойствия в комфортабельных интерьерах роскошных гостиниц. Безусловно, подобный вид отдыха тоже хорош, но только не в Венеции. По своей натуре она такова, что, прожив там три дня, вы начинаете смотреть на неурядицы, от которых пытались сбежать, под совсем другим углом.

В туманные, дождливые дни насквозь промокшая Венеция выглядит настолько удрученной, что каждый мост кажется Мостом Вздохов. Однако эта удрученность исходит не от смотрящего, а от самого города, она общая для всех его обитателей. Рёскин писал, что поэты и художники часто совершают «ошибку восприятия», наделяя человеческими свойствами элементы окружающего мира. Получается, что подавленный человек назвал бы Венецию мрачной, а радостному она показалась бы улыбчивой. Но в этом городе все наоборот: когда мрачнеет величественная Венеция, вместе с ней мрачнеем и мы, а если у нас уже есть невзгоды, она заставит нас позабыть, чем они вызваны. Нельзя придумать лучшего города для тех, кому хочется погрустить. Когда Венецию заволакивает туман, она становится похожа на царство теней. Зимой же, когда она вся искрится, можно греться в кафе «Флориан» и ностальгировать под звуки музыки, доносящейся с площади, где музыканты, невзирая на холод, исполняют свой классический репертуар.

Упадок Венеции длится уже несколько сотен лет, он стал неотъемлемой частью города. Вряд ли мы нашли бы Венецию столь же притягательной, если бы она по современным меркам процветала. Сами венецианцы мало говорят о своем городе и только по просьбе собеседника. Они гордятся им и очень к нему привязаны, однако на них он не действует так же пьяняще, как на приезжих.

Раньше состоятельные иностранки, бывало, снимали в Венеции целые дворцы и играли там в принцесс. Так поступает и Милли, героиня романа Генри Джеймса «Крылья голубки». Бедняжка Милли получила желаемое, а Джеймс не упустил возможности осмеять современников:

В Венеции, пожалуйста, если возможно, никаких ужасных, никаких вульгарных отелей; однако, если это вообще можно устроить, — вы поймете, что я имею в виду, — несколько прекрасных старинных комнат, совершенно отдельных, на несколько месяцев подряд. Много комнат, и чем интереснее, тем лучше, часть дворца, исторического, живописного, но обязательно без дурных запахов, где мы будем совершенно одни, но с поваром — ну, вы же знаете, — со слугами, с фресками, с гобеленами и коврами, с антикварными вещицами, чтобы жилье выглядело как настоящая фамильная собственность[18].

Байрон всерьез подумывал перебраться в Венецию надолго и проводить там зимние месяцы, но длительное пребывание в этом городе никому не пойдет на пользу: местный климат вреден для костей, а очарование Венеции, которому поддаются все приезжие, со временем теряет силу. Американская приятельница Генри Джеймса поселилась в Венеции словно лишь ради того, чтобы одной темной ночью разбиться насмерть, выбросившись из окна. Венецианская любовница Байрона, прыгнувшая в канал, напротив, позаботилась, чтобы ее было кому спасти.

Все же трудно не думать о Венеции в романтическом свете. Как-то раз, приехав туда в начале ноября, я обнаружила, что движение водного транспорта, даже такси, прекратилось: водители присоединились к забастовке гондольеров, требовавших «глобального» рассмотрения своих жалоб. С лагуны дул шквальный ветер, время близилось к полуночи, а я стояла на пристани с полными справочников чемоданами (в то время я правила гранки своего венецианского романа «Территориальные права»). Я оказалась в поистине затруднительном положении. Но до чего же интересно было, договорившись с экипажем угольной баржи, плыть по Большому каналу среди груды угля. Раскачиваясь на волнах, я со своими книжками повторила путь, который в былые времена проделывали величественные дожи и знатные дамы.

Ночной портье ничуть не удивился, когда, промокшая до нитки, я прибыла в пансион таким манером; он вышел к причалу, чтобы спустить мой багаж и меня саму на берег, а заодно проверить, не слишком ли большую с меня взяли плату. Я всегда буду помнить ту полночь в Венеции, черную воду каналов, голоса членов экипажа, дикие, похожие на клекот морских птиц, и ответные крики с проплывающих мимо грузовых судов. Дворцы почти полностью окутаны мраком, о стены домов плещется вода, разноцветные причальные сваи поблескивают в лучах корабельных огней; кругом темные фасады, и лишь крошечные чердачные окна залиты тусклым зеленым светом. Набережные пустуют, но с причалов и пешеходных дорожек доносятся странные звуки, как будто у каналов есть голоса. Быть может, это призраки, мокрые и холодные.

Обычно я останавливаюсь в очаровательном старом пансионе недалеко от Галереи Академии. Он находится на пересечении Большого канала и одного из его многочисленных ответвлений. После того как я посетила собор Сан-Марко, нарядную площадь с магазинчиками, набитыми дорогими безделушками, школу Святого Роха с полотнами Тинторетто, музеи, галереи и все прочие достопримечательности города, воспетые уже тысячу раз, я начала составлять собственную карту Венеции. Оказавшись в чужой стране, поначалу мы заводим множество знакомств, но со временем наш круг общения сужается. Свои любимые места я навещаю снова и снова, как близких друзей, — предварительно закутавшись в пальто и надев теплые сапоги. Зимой многие носят и шапки.

Пользуясь отсутствием туристов, я люблю подолгу сидеть в опустелой церкви Фрари и разглядывать картину Тициана «Вознесение Девы Марии». Также мне нравится гулять вокруг Дворца дожей и останавливаться у скульптуры церемонно приобнявших друг друга тетрархов, смиренных и благонравных. Я всегда найду время и для таинственной «Бури» Джорджоне, выставленной в Галерее Академии. Однажды зимой, когда стояла солнечная погода, мы с подругой переправились на пароме на остров Торчелло, а потом повторили это же путешествие в серый и промозглый день. На этом острове, расположенном в венецианской лагуне, едва ли теперь найдутся интересные для посещения места, за исключением великолепного собора, в котором сочетаются готический и византийский стили. Одну из его стен украшают созданные в седьмом веке мозаичные композиции с библейскими сюжетами, а над алтарем выложено завораживающее изображение Богоматери на золотом фоне. Когда мы из любопытства зашли за алтарь, то оказались по щиколотку в воде, но, к счастью, ноги мы не промочили. Зимой рестораны на маленьких островах закрыты, и бары на паромах тоже, но благодарным путешественникам настроение испортить невозможно, а об остальных беспокоиться не стоит.

Моя Венеция — это не только произведения искусства, но и узенькие calles[19], в которых гуляет холодный ветер, и безмятежные, порой усеянные опавшими листьями площади. Именно там находятся места, где я чувствую себя уютнее всего, и одно из них — это магазин мужских шляп, укромно расположившийся в квадратном домике неподалеку от церкви Пресвятой Девы Марии Прекрасной. Витрины и полки магазина забиты головными уборами на любой вкус: там есть и соломенные шляпы, и фетровые, и черные велюровые, и широкополые ковбойские, и охотничьи, и береты, как у английских моряков, и шляпы для похорон.

Венецианские похороны поражают великолепием. По городским каналам торжественно плывут баркасы с позолоченными бортами, а резные гробы, которые заказывают богатые венецианцы, выглядят куда эффектнее, чем простые сосновые, в которых хоронили двух последних пап в соборе Святого Петра. Что бы ни делал Ватикан, Венеция будет провожать умерших с размахом. Местная служба Скорой помощи тоже весьма занятна: если состояние больного позволяет, его несут к лодке в чем-то наподобие паланкина.

В Венеции легко заблудиться, и со мной это случалось не раз. Часто, разыскивая дорогу домой, я натыкалась на высокие голые стены, подобные той, что изображена в «Письмах Асперна» Генри Джеймса:

Второе соображение, которое у меня возникло, связано было с высокой голой стеной, огораживавшей небольшой участок около дома. Я назвал ее голой, но она порадовала бы глаз художника пестротой пятен, образованных слезшей побелкой, заделанными трещинами, оголившимся кирпичом, бурым от времени, а над нею торчали верхушки чахлых деревьев и остатки полусгнившего трельяжа. Видимо, при доме был сад…[20].

Мне особенно нравится слово «видимо». Действительно, в Венеции за высокой голой стеной может скрываться что угодно, и мы никогда не узнаем, верны наши догадки или нет.

Мосты через боковые каналы Венеции я могу разглядывать часами. Иной раз встречаются целые группы мостов, возведенных рядом без какой-либо видимой причины и от этого еще более завораживающих.

По правде сказать, я никогда не переставала удивляться тому, что невинная красота и неземная акустика этого города возникли благодаря торговле. Кто-то сказал, что культура следует за золотом, и, глядя на Венецию, сомневаться в этом не приходится. Образ жизни венецианского богача недоступен для современного человека: будь вы хозяином дворца, вам пришлось бы держать прислугу, заботиться об отделке стен и с утра до вечера отдавать распоряжения, чтобы починили лодку, покрасили сваи и почистили хрустальные канделябры. Должно быть, нет ничего кошмарнее, чем владеть венецианским дворцом. Некоторые занимаются этим до сих пор.

Хотя мне много где довелось побывать, первую поездку в Венецию я совершила совсем недавно, в 1975 году. Я долго откладывала ее, дожидаясь особого повода. В моей жизни было немало волнующих и романтических моментов, но они ни разу не совпадали с возможностью отправиться в Венецию, поэтому однажды зимой я решила поехать туда просто так. Венеция сама стала особым поводом, ибо смысл послания заключается в форме его выражения.

«Нью-Йорк таймс». 25 октября 1981 г.