2. В Берлине
2. В Берлине
Нет в Германии города с судьбой более драматичной, чем Берлин. Только Дрезден, разрушенный и сожженный дотла за одну ночь английскими и американскими бомбардировщиками в самом конце войны, когда эта карательная операция уже не имела никакого военного значения, может, пожалуй, поспорить с Берлином в этом смысле.
Берлин выпил свою чашу до дна — ведь он испытал все: от сильных и частых бомбовых «массажей» союзнической авиации до уличных танковых и артиллерийских боев в финале исторической трагедии второй мировой войны. Казалось бы, наш автоматчик, вскарабкавшийся на купол рейхстага и укрепивший там красный флаг Победы, тем самым поставил долгожданную точку в конце самой мрачной главы истории Берлина, и теперь уже время начнет листать новые — трудные, но светлые ее страницы. Но… сложилась существующая историческая ситуация, разделившая огромный город на два города-антипода: на Берлин западный (примерно две трети старого) и на Берлин восточный. Теперь между ними встала стена, знаменитый «мауэр».
Берлинцы не любят, как я заметил, говорить о «мауэре». Стена есть стена, привыкнуть к тому, что государственная граница со всеми ее пограничными атрибутами перерезает живую плоть города, очень трудно. Но подавляющее большинство тех немцев, с которыми я говорил на эту тему, понимает драматическую неизбежность возникновения «мауэра». Республика должна была пойти на эту крайнюю и болезненную меру, чтобы обезвредить демократический Берлин, а следовательно, и всю страну от шпионско-спекулянтского яда, который сочился, как гной, по всем каналам общения с Западом, заражая здоровый организм Востока.
— Это было, как трудная и опасная операция, — говорили мне берлинцы, — из таких операций, от которых зависит жизнь больного! Операция удалась. Наш Берлин живет и здоровеет с каждым днем, потому что теперь он дышит чистым воздухом.
Но, конечно, для того, чтобы посмотреть на «мауэр» с этой государственно-общественной точки зрения, человеку надо подняться над личными, домашними, семейными интересами и эмоциями! Не каждому это по плечу.
Для того, чтобы покончить с этой острой драматической темой, я позволю себе рассказать одну маленькую комическую историйку, услышанную мною в Берлине.
Дело было еще до того, как возник «мауэр», когда валютная спекуляция достигала чудовищных размеров. На улице разодрались две женщины. Полицейские разняли их с трудом. Выяснилось, что подрались прислуга и ее хозяйка.
— Какая она там хозяйка! — бушевала прислуга, вырываясь от полицейского. — Я сама думала, что она настоящая дама, а она каждый день, оказывается, ездила в метро на Запад и сама там работала у одного врача-венеролога приходящей прислугой. Она, дрянь такая, марки докторские меняла на черном рынке и на эти деньги держала меня в своих прислугах. Пустите меня! Пока я этой «даме» все волосы не выдеру, я все равно не успокоюсь!
* * *
Берлин отстраивается. Там, где были развалины, возникли новые, в сущности, улицы, вроде, например, великолепной, нарядной улицы Карла Маркса. На всем своем протяжении она застроена новыми многоэтажными красивыми домами. На Унтер ден Линден у Бранденбургских ворот, на границе с Западным Берлином, строятся здания двух министерств. Скоро будет готова и самая крупная и самая фешенебельная в Восточном Берлине гостиница «Москва» с первоклассным рестораном и кафе.
Хороши окраины и пригороды Берлина с их тихими, уютными уличками, на которых стоят новые двухэтажные и одноэтажные коттеджи, все с маленькими, аккуратными, ухоженными садиками. Это — кооперативное строительство. Здесь живут многие известные берлинские писатели, художники, ученые, артисты — художественная и научная интеллигенция. Жилищного кризиса в прямом понимании этого слова Берлин не знает. Город озабочен не предоставлением жилья как такового, а дальнейшим улучшением жилищных условий трудящихся берлинцев.
Грандиозных развалин, обгоревших каменных коробок, зловещих пустырей и «косметических» скверов в Берлине, однако, еще очень много, и они придают мрачный колорит городу, всегда отличавшемуся некоторой суровостью своего облика. «Помни о войне!» — кричат обугленные камни Берлина. И инвалидов в Берлине много! Безногие, безрукие, слепые, на костылях, в автоколясках, они бросаются в глаза среди потока прохожих.
Первое время я жил в Берлине на площади Тельмана в гостинице «Ригерунг». Из окна своего номера я видел границу и зеленый холмик-шиш — остатки имперской канцелярии и личного бункера Гитлера. Сначала нас с женой это занимало и даже развлекало. Подойдешь к окну, скажешь нечто глубокомысленное: «Подумать только, вон там «он» сидел в своей бетонной норе» — и услышишь в ответ не менее глубокомысленное: «И вот все, что от «него» осталось!..» Потом это стало надоедать и даже угнетать. Появилось ощущение, что пошлая гитлеровская физиономия с его усиками и идиотской челкой на лбу слишком уж часто заглядывает к нам в окно. Я не выдержал и сбежал в отель «София» на Фридрихштрассе.
В школьных учебниках ФРГ, как мне говорили берлинские друзья, про Гитлера сказано лишь, что был, мол, такой имперский канцлер, который построил автострады и уничтожил безработицу. Все! По этому рецепту про Чингисхана можно сказать, что был, дескать, такой монгольский хан, который любил кататься верхом на лошадях и совершал очень долгие и длинные верховые прогулки.
* * *
Мне понравился праздничный Берлин.
Седьмого октября немцы отмечают день основания республики. В этот день была хорошая погода, небо нежно заголубело, и липы на Унтер-ден-Линден из темно-рыжих, холодных и мокрых стали золотыми, теплыми.
Берлинцы высыпали на улицы. Толпа была нарядная, шумная, веселая, но чинная и очень вежливая. Впрочем, среди юнцов и подростков попадались экземпляры, напоминавшие «стиляг» средней степени разнузданности. Однако в целом уличная толпа, повторяю, была именно чинная и добропорядочная. И хорошо одетая. Мужчины в свежеотутюженных пальто и костюмах, в белоснежных дедероновых сорочках, женщины тоже во всем новом и модном. Крохотные берлинки и берлинцы так же чинно лежали и сидели в своих колясочках, и чистое праздничное берлинское небо отражалось в их голубых невинных глазенках. Со своими чинными хозяевами важно прогуливались собаки, среди которых преобладали черные пудели-щеголи, тоже, видимо, свежепостриженные к празднику и длинношерстные таксы с умными, по-лисьи вытянутыми мордочками. Город, расцвеченный, словно линкор, национальными черно-красно-золотыми флагами с гербом демократической республики, как бы плыл в какую-то торжественную гавань, гудя, смеясь и гремя медью духовых оркестров. В два часа дня в наш номер ворвался расфранченный Карл Кюльтчер, заместитель редактора «Ойленшпигеля».
— Скорей, скорей собирайтесь, поедем к Мавзолею неизвестного солдата!
— Зачем, Карл?
— Посмотрим торжественную смену караула. Быть в Берлине и не повидать такое зрелище — значит не видеть Берлина!
Мы помчались боковыми улицами и выскочили на Унтер-ден-Линден вовремя. У мавзолея, напротив здания государственной оперы, уже толпились любопытные. Карл со своей женой Кристой, милой, высокой, бледной брюнеткой, и с шестилетним сыном Флорианом — копия самого Карла, в такой же дедероновой сорочке с «бабочкой», как у отца, — и мы с женой заняли места в первом ряду на краю тротуара.
Между колоннами мавзолея у входа денно и нощно стоят в почетном карауле два солдата народной армии в походных касках и с винтовками. Они сменяются каждые два часа. Это малая церемония, а по пятницам происходит торжественная смена караула, и это уже большой церемониал. В Германской Демократической Республике сохранена эта старая немецкая традиция — чтить память павших в битвах, но ей придан совсем другой смысл.
Наконец раздались пронзительное пение дудок, гром барабанов, звонкие причитания медных труб. Оркестр играл военный марш Бетховена. Со стороны Фридрихштрассе показалась войсковая колонна. Солдаты поравнялись с мавзолеем. Рослый тамбурмажор в серо-зеленой форме с эполетами ловко жонглировал своим жезлом. Высокий молодой офицер в каске зычно подал команду и, салютуя обнаженным палашом — равнение на-ле-во! — провел свою команду мимо мавзолея церемониальным маршем.
На белой строгой стене мавзолея над черным неправильной формы камнем черными буквами высечено: «В память погибших от фашизма и империализма». И солдаты в серо-зеленой форме — это простые рабочие и крестьянские парни, с загорелыми лицами, готовые, если будет нужно, не по-парадному обнажить оружие в защиту немецкого социалистического дела от посягательств агрессора. А вон этот молодой офицер с интеллигентным, тонким лицом как две капли воды похож на моего нового немецкого друга, веселого писателя Руди Штрала, популярного берлинского юмориста, автора отличных смешных рассказов и занимательных телевизионных обозрений. Совсем недавно Руди носил такую же форму лейтенанта народной армии, пока не сменил меч на перо.
Потом мы долго еще, смешавшись с толпой, гуляли по праздничному Берлину. Тут уж нами командовал Флориан. Ему хотелось всего: горохового супа и горячих «вюрстенов» — сосисок с горчицей и булочкой, которыми торговали на улицах и площадях любезные продавцы и продавщицы в белых халатах, пирожных, кофе, мороженого, размахивать цветным флажком, отпускать на волю воздушные шары, кататься по кругу с настоящим инструктором на настоящем мотоцикле с настоящим шлемом на голове. Не было конца желаниям ненасытного Флориана! И мы все это проделывали вместе с ним: ели горячий гороховый дьявольски вкусный суп и такие же чертовски вкусные сосиски с горчицей, пили кофе с пирожными, покупали цветные шарики. На мотоциклах, правда, не катались: была большая очередь желающих, да и Флориану захотелось еще кое-чего. Мы сели в малолитражку, и Карл помчал нас к себе домой. У Карла мы еще долго сидели перед телевизором, смотря попеременно восточную и западную программы (в ГДР телевизионная сеть принимает и показывает Запад), и после ужина закончили этот густо насыщенный впечатлениями день в рабочем локале. В небольшом очень чистом зале дешевого ресторанчика сидели за столиком степенные, главным образом пожилые, берлинские пролетарии и неторопливо, со вкусом попивали водку, винцо и пиво, чокаясь за здоровье своей республики.