Через границу сквозь бурю

Через границу сквозь бурю

Я торчал в Лиозно. В трех часах ходьбы отсюда была Россия.

В справочном окошке автобусной станции то и дело мелькала высокая прическа служащей, настойчиво убеждавшей меня сесть на поезд, идущий через границу, но мне этого совершенно не хотелось. Не для того я дошел почти до самой восточной окраины Белоруссии, чтобы последние четырнадцать километров проделать на поезде. Я решительно был настроен достичь русской земли пешком. Я дал себе час сроку: кто знает, может быть, дождь утихнет. Пока же автобусная станция оставалась единственным доступным мне сухим местом в Лиозно.

Ресторан, бистро «Белоруссия», бар – все, как по уговору, закрылись именно теперь, когда я в них нуждался. В садах у деревянных домов цвели красные и желтые астры, а на крышах – фантастические антенны. Бездомный пес ковылял сквозь дождь, двое, мужчина и женщина, толкали по лужам шаткую тележку, нагруженную коробками из-под бананов. Я решил идти. В зале ожидания стало невыносимо: мухи со всего Лиозно толклись здесь в теплом и спертом воздухе, дождь и ветер не желали прекращаться – становилось только хуже.

Около четырех часов я отправился в путь. Автомобильная трасса в Россию шла через поля, вдоль нее не росло ни одного дерева, которое могло бы заслонить от проезжающих грузовиков, окатывавших меня брызгами. Небо выглядело безнадежным. Это была битва. Я шел против бури, снова наступавшей со стороны моего рая, и снова Восток сметал меня ветром.

Как разъяренный казак, он хлестал плетью ливня, пытаясь настоять на своем. Ничего не было видно, и не на что было смотреть; наткнувшись на земляной холм, я попытался укрыться за ним, но буря тотчас отыскала меня и скрутила.

Мой дождевик неплохо держался, я надел под него все, что было, и теперь полупустой рюкзак болтался за спиной. Самое важное в нем – карты и записи, они ни в коем случае не должны были промокнуть. Ощупав второй, повязанный вокруг рюкзака дождевик, я обнаружил, что он закреплен небрежно.

Я огляделся, но не нашел ничего, что могло бы сойти за укрытие. Пришлось снять рюкзак и проверить его прямо на шоссе под дождем. Все оказалось влажным: грязная смена белья, книжечка Чжуан-цзы, фотоаппарат, аптечка, карты. Не пострадал только блокнот в кармане брюк. Я снова надел мокрый рюкзак и натянул поверх него дождевик, на этот раз тщательнее. В какой-то момент на противоположной стороне дороги показался щиток автобусной остановки. Я крикнул ожидавшей там женщине:

– Далеко до границы?

– Семь.

Семь километров – это значит, что мне удалось преодолеть половину, однако какое это имело значение. Настоящим рубежом была сама граница: именно она разделяла мой путь на огромные «До» и «После». Подошел автобус, остановился, очень хотелось в него сесть, но он ехал не в Россию, а обратно в Лиозно. И я остался.

Был уже не ливень – потоп. Причем потоп не местного значения, а всемирный. Мир потемнел, прохудился, в нем не осталось крыш, я был в нем один – надо было лишь идти, вперед и сквозь. Не думать. Идти. Я бормотал слова, проговаривал бессмыслицу, лишь бы она соответствовала шагу и рифмовалась. «Раз-два-три, четыре-пять! Вышел Мао погулять!»⁴³ Получился марш, я запел его полушепотом – и вот грянули литавры, показался бунчук, рифма понесла меня, подчинила своей власти, я твердил ее, пока мне не стало худо, я пытался ее исторгнуть. Я выплевывал ее на каждый шаг, на каждый такт, пока плевков не осталось. Россия выплевывала меня, хватала и рвала в клочья, била в лицо. Огромная, огромная страна – она не хочет, не хочет, не хочет тебя, тебя, немца, тебя, немецкого карлика. Я заметил крошечных лягушек – они тысячами прыгали по дороге и были единственными, кто искренне радовался всемирному потопу.

Через три часа я увидел свет. Должно быть, граница, уже самое время, и пока я себе это говорил, сделалось очевидно, какую чепуху я нес. Что давала граница, да ничего! Ночь накрывала землю. Самое большее еще полчаса – и совсем стемнеет.

Недалеко от пограничного поста располагался последний белорусский бар. Перед ним под неразборчивый аккомпанемент доносившейся изнутри музыки танцевала под дождем женщина.

Я прошел мимо нее, бар представлял собой лачугу, стоявшую прямо на обочине, точнее – в придорожной канаве. Я вошел в небольшое помещение с низким потолком. Никто не обратил на меня внимания. За одним из трех столов играли в карты. Барменша уронила голову на прилавок прямо у радиоприемника, вопившего во всю мощь. Другая женщина пыталась ее растолкать, но та не двигалась. Она была пьяна вдрызг. Рядом с ее головой лежал зачитанный до дыр, обернутый в газету роман. Я подошел ближе и открыл титульную страницу. Роман назывался «Иллюзии». Он действительно так назывался! Танцевавшая снаружи девица подсела ко мне.

– Водки выпьем?

Она промокла до нитки. Все в ней было беспорядочно – волосы, жесты, выражение лица. Я попытался сделать заказ, но тщетно, бар погрузился в состояние распада.

– Станцуем?

Мы вышли и станцевали. Вести ее было невозможно – это она меня вела. Наш танец больше всего напоминал потасовку. Отвлекая плавными движениями, женщина делала выпад: валилась на меня или тащила к себе. Когда я понял, что она танцует сама с собой, я отошел в сторону, она этого даже не заметила, и все стало, как прежде. В дождь перед баром, расположенным в придорожной канаве, под неразборчивый аккомпанемент доносящейся изнутри музыки сама с собой танцевала женщина.

Граница являла собой любопытное зрелище. Прежде всего, она совершенно не была приспособлена для прохода пешего иностранца. Контрольный пост находился в чистом поле. Здесь шоссе слегка расширялось, а в стороне от него стояла пара вагончиков – вот и все. Белорусы от меня вообще ничего не хотели.

Я попросил пограничника поставить мне штамп в паспорт (без него могли возникнуть проблемы при выезде из России), но тот лишь покачал головой: «Штамп нихт». Только водители фур получали штамп в паспорт. Граница, мол, вообще предназначена только для грузового транспорта. Он поглядел на меня с сочувствием:

– Это все для людей в машинах, а вы идите себе!

Я и пошел между фурами к русскому посту. Там мне сказали то же самое, но беседа меня порадовала. Один из пограничников, длинный и худой, предоставил слово низенькому толстяку, в ясном, хорошо снабжаемом кровью лице которого читалось такое присутствие духа, что я невольно задумался, когда в последний раз меня разглядывали с таким бодрым и благожелательно-ироничным видом. Этот пограничник мне сразу понравился. Я был счастлив: невозможно выносить безмерное количество непонимающих, большей частью равнодушных взглядов. Я был счастлив увидеть глаза человека, который плохо разбирал мою речь, но вдруг как-то сразу меня понял. Ему я признался без малейшей иронии, насколько я рад наконец попасть в Россию. Он оказался словоохотлив.

– Небезопасную вещь вы затеяли.

– А что такое?

Он указал на Белоруссию, а потом в сторону России.

– Дорога. Здесь очень опасно.

– Нет, очень спокойно. Белоруссия очень-очень спокойная.

Я осведомился о ближайшем населенном пункте и о том, есть ли гостиница, в которую можно добраться до полуночи.

Он был не в курсе, он приехал издалека. Сообщив это, он осклабился, как кошка.

– Значит, в Москву надумали?

Он желал мне добра. Я был ему симпатичен.

– Ну, давай!

Благословение было получено. Мы пожали руки и расстались друзьями – пусть эта фраза звучит как цитата из Карла Мая⁴⁴ и кажется преувеличением, но в тот вечер всемирного потопа на русской границе она полностью соответствовала действительности. Всякий человек, когда-либо путешествовавший в подобных обстоятельствах, знает, как одно рукопожатие, одно единственное слово способны поднять настроение упавшему духом, придать ему силы заново проделать весь путь, и даже еще раз, если потребуется. Быстро темнело – меня охватило сомнение, не заночевать ли прямо здесь, на границе. Пограничники, вероятно, согласились бы уступить сухое место в своем вагончике.

Через несколько шагов я увидел дома. На русской стороне границы также было кафе, даже с навесом – первой крышей, попавшейся мне по дороге из Лиозно. Я прошел мимо, предпочтя дождь. Если станет совсем плохо, сказал я себе, ты всегда сможешь вернуться. Но я знал, что не буду этого делать. Дорога вела в гору сквозь чернеющий лес. Я глубоко дышал и не оглядывался по сторонам. Я нисколько не устал. Я только что перешел границу, и ничто теперь не могло меня остановить: ни враждебная страна, ни утомленная страна, ни сомнение, мучившее в Польше. Я – в России! Я – в России! На вершине холма я в конце концов обернулся. Увиденное поразило меня до глубины души. Небо на западе казалось надорванным, во всю ширь горизонта по нему прошла раскаленная прорезь – последний луч солнца пробился в этот момент сквозь тучи. Все преобразилось: насупленная, пустая, сгорбленная земля, весь враждебный мне день. Я замер и был поглощен этой небесной картиной, пока она не померкла. После этого я вновь пошел на восток, и мрачное, прямое как нить шоссе в никуда стало милее всего на свете. Я был полон предчувствием и полон приключением. Полон началом.

Темные облака подтянулись ближе. Небесные шлюзы вновь прорвало. Через час, сражаясь с дождем и ветром, я добрался до колхоза имени Кирова. Магазин находился недалеко от дороги. В такое время он, естественно, был закрыт, но у здания была уютная терраса с невысокой и запираемой на щеколду изгородью, за которой можно было укрыться от посторонних взглядов и от зверей. Это было спасением. Я снял дождевик, расстелил его на полу для просушки, а рюкзак прислонил как подушку к двери. О сне нечего было думать, но причина этого заключалась отнюдь не в жестком настиле или холоде.

Лишь только ноша была сброшена, я почувствовал волчий голод. Порог продуктовой лавки стал пыточным ложем для того, кто весь день, позабыв о пище, маршировал сквозь бурю. Некоторое время я сдерживался, но затем сдался и сел спиной к двери. Я убеждал себя, что мне хорошо, и прислушивался к звукам колхозной ночи. Они казались странными и чужими.

Вот птица вспорхнула. Послышались мужские голоса. Что-то зашуршало по крыше, потом по навесу террасы. Вот прямо надо мной. Затем – тишина. Тьма стала уже непроницаемой. Дождь лил, не переставая, но терраса находилась с подветренной стороны, навес над ней был большим и плотным, здесь, в самом деле, можно было переждать ненастье. Утром продавщица откроет лавку. Она продаст мне хлеба, колбасы, сыра, пирожков, сушеную рыбу. Кто знает, возможно, добрая женщина вскипятит мне и чаю. Пожалуй, здесь должна быть даже столовая, ведь не бывает колхоза без столовой, а этот колхоз был отнюдь не маленький… Так я фантазировал и прогонял голод.

Вдруг что-то проползло. Заскреблось. Ткнулось в дверь. Похоже, собака, если судить по повадкам и силе. До сих пор в своем русском странствии я встречал сплошь пугливых зверей. Обычно хватало намека на устрашающий жест, чтобы от них избавиться. Но этот оказался упорным: он стал ломиться в дверь с таким ожесточением, что та вот-вот должна была поддаться. Мне пришло в голову, что собака, пожалуй, ищет того же, чего и я – еду. Отыскать пищу можно было лишь в магазине, на террасе ничего не было. Похоже, собака знала, что дверь легко открывается. А я-то даже не попытался этого сделать! Но в миг, когда я обернулся, чтобы проверить предположение, дверь распахнулась и нечто метнулось внутрь. Нечто темное и большое с чем-то большим и светлым в зубах. Еду, похоже, прихватили с собой.

Все это время я держал большой палец на кнопке карманного фонарика. Тут я ее нажал. Луч выхватил из тьмы хищника.

В световом круге я увидел окровавленную жертву: ее тонкая шея сбилась на бок, а сквозь ее перья просвечивали глазищи зверя. Менее секунды потребовалось ему, чтобы прыгнуть в луч света, изогнуться, еще находясь в прыжке переменить движение. Все, прочь. На землю медленно спланировало перо. Я бросился к ограждению и посветил зверю вслед, но тщетно. Обследование пола выявило лишь несколько капель крови и перо журавля.

– Эй, кто там? Это кто там еще?

Я навел фонарь на дорожку. Колхозница на велосипеде. Остановилась и поднимает изрядный шум. У меня не было уверенности, что она заметила произошедшее. Все случилось не просто молниеносно, но и бесшумно. Только дверь хлопнула. Женщина думает, что имеет дело со взломщиком. Между тем на соседней лесопилке зажегся свет. До этого в сумерках я заметил двух мужчин. Они, очевидно, находились все это время там. К сожалению, проворством я никак не походил на хищника с добычей в зубах. Крикнув всполошившейся женщине нечто успокоительное, я инстинктивно сделал вид, будто мне необходимо отойти в кустики. Прихватив дождевик и рюкзак, я поспешил на открытую местность. Возвращаться уже не собирался: мосты были сожжены.

Я снова оказался на улице. Вся надежда теперь лишь на то, что колхозники не станут спешить с преследованием. Изредка позади еще мелькали огни фонариков. Когда за спиной что-нибудь сверкало, я на время затаивался. Попытка установить контакт не имела смысла. Живя у самой границы, не станешь миндальничать с бродягой посреди ночи. Я так и не знал, с кем встретился на террасе. Одичавшая собака, лиса, волк? Все произошло слишком быстро, к тому же хищник прикрылся жертвой как маской. Но, должно быть, кто-то из этих трех. На боковой дороге показался русский джип. Он неторопливо двигался мне навстречу. Я бросился к машине. Водитель хотел прибавить газа, но, по счастью, на мне не было дождевика и капюшона. Одна из сидевших на заднем сидении женщин сказала, что я не похож на преступника и меня следует подвезти. Я забросил рюкзак в машину, с опозданием заметив, что повредил астры. Но женщина не рассердилась. Этот случай был для меня ночным подарком, следовало им воспользоваться. Джип направлялся в Рудню – именно так назывался первый после границы населенный пункт, обозначенный на моей карте. Для того, чтобы навести разговор на тему ночлега, я с притворным интересом спросил у женщин, нет ли в Рудне гостиницы. К удивлению, они ответили утвердительно.

Пришлось пережить тридцать неприятных секунд, когда в ответ на мой стук в окно администратор решительно задвинула штору. Я топтался в темноте перед запертой боковой дверью, и мне пришло в голову название книги, увиденной в баре. «Иллюзии». Но в этот миг раздались шаги.

– Мне нужна комната.

– Сто двадцать рублей.

Очередная трудность состояла в том, что у меня не было русских рублей, а белорусские здесь не принимали. Я попытался обменять деньги в местном кафе, оно было еще открыто. Мужчины, расположившиеся во дворе у огня, предложили довольно сложный план, согласно которому сначала нужно было поймать такси, потом все должны были отправиться в один отдаленный дом и там совершить денежные операции. Дело показалось нечистым, кроме того, предложенный курс обмена был смехотворным.

Я еще раз переговорил с администратором, и она все-таки впустила меня, согласившись получить деньги утром. Кровать провисала, одеяло было сырое, из розетки вываливалась проводка. Столешница письменного стола, явно не к месту находившегося в комнате, в нескольких местах была выщерблена. Но все это было не в силах лишить меня счастья. Крыша. Кровать. Место, где можно было высушить мои вещи или на худой конец просто развесить. Но едва это было сделано, как напомнил о себе голод.

У меня имелись еще два доллара, с которыми я отправился в ближайший магазин. На удивление, в нем горел свет. Я уговорил продавщицу обменять мне доллары на рубли, и поспешил с ними обратно к кафе при гостинице, беспокоясь, как бы оно тем временем не закрылось. Здесь я положил добытые рубли на стойку – их оказалось пятьдесят шесть – и купил все имевшиеся в наличии бутерброды, а также бутылку пива. С этим богатством я присоединился к сидевшим у огня русским.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.