Сибирский йога

Сибирский йога

В Минске был еще один человек, с которым мне было любопытно встретиться. Последний. Я хотел увидеть его до того, как пойти дальше. Он должен был вернуться из Крыма, где проводил лето. Назначенный день пришел, и я поехал на метро до станции «Тракторный завод». Это было похоже на аудиенцию. Он сидел на стуле в комнате, полной изображений святых, его длинные локоны, черные с серебром, доставали до плеч, рядом с ним стояла Татьяна, его прекрасная Татьяна. Он был красивым мужчиной, а ее присутствие подчеркивало это, как выгодное освещение. Что еще? Кресло с крестами, угол с фотографиями, на которых были благословившие его монахи и старцы, таинственные мужи с длинными волосами и длинными бородами, снимок его матери. На коврике лежали новенькие, сверкающие хромом гантели. Меня усадили напротив хозяев на низкой тахте, где он снимал пациентам боль. Аудиенция была краткой. Он спросил, кто я и почему путешествую. Затем он объяснил, кто он такой. А затем – как должны жить люди. Здоровая, легкая пища, ежедневные упражнения, молитвы и все такое.

Как и все йоги, он был плохим рассказчиком. Это не их конек. Они забывают детали, имена, время. Он спросил меня озабоченно, не собираюсь ли я писать историческую книгу – в этом случае ему нечего мне сказать. Я его успокоил. Суть моего путешествия не нуждалась в долгих объяснениях. Идти пешком, вот и все. Он знал одного монаха, который тоже шел пешком. Десять тысяч километров. Один старец, седой мудрец, сказал этому человеку: «Ты должен постоянно менять монастырь, постоянно находиться в движении, в этом состоит твое служение богу». Монах повиновался. Он дал обет пройти по России десять тысяч километров. Олег встретил его в монастыре под Псковом, избавил его от болезни ног и других недугов, за что монах подарил Олегу крестик на цепочке, который он сделал своими руками и носил в пути, в каком-то смысле этот крестик хранил теперь и меня. Я хотел узнать больше про этого монаха, но Олег все забыл, он даже не помнил его имени.

Аудиенция подошла к концу. Ему уже не нужно было сидеть на стуле – он вскочил, я тоже встал, он вытянул руки в мою сторону, на правой у него недоставало одного пальца. Остальные девять были заряжены энергией и вздрагивали, когда что-нибудь находили. С их помощью Олег исследовал меня, как лозоходец.

Нос. «Тут пара каналов закрыты».

Плечи. «Болит?»

Живот. «Что-то не так с почками».

Он вышел в другую комнату, вернулся назад с полным подносом и дал мне выпить молока со смесью цветочного и гречишного меда. Один из его пациентов был пасечник, он расплачивался медом.

Когда я встретил Олега во второй раз, я упрашивал его рассказать о своей матери, от которой он научился целительству, а также о его юности и шахтах. Все, что мне удалось узнать, было следующее: до двадцати лет он жил на Дальнем Востоке, рядом с Якутией, от всего долгого детства и юности, проведенных там, в памяти сохранился лишь один образ. Магадан. Магаданские розы. Это единственное место на свете, говорил он, где одновременно можно увидеть лед и цветущие розы. Вспомнилось еще что-то. Дом, в котором он рос. Стены из грубо отесанных бревен, мох в щелях, уединенное место, кругом тайга. Дни, вся зима – вечность при свечах. Дом его матери, об отце он никогда не говорил, но и это воспоминание было смутным. Память тела была лучше. Оно сохраняло повышенную температуру, всегда тридцать семь и два, благодаря которой удавалось выдерживать невероятно суровую якутскую зиму с температурой минус пятьдесят-шестьдесят градусов. Пятьдесят, говорил Олег, было терпимо, но при более низких температурах дышать становилось больно. Когда ему исполнилось двадцать, он отправился к Северному Ледовитому океану, в знаменитые воркутинские шахты, за семнадцать лет он побывал в трех из них. Из этих глубин возникло еще одно воспоминание, такое же короткое, как и остальные. На коленях. Тяжелые работы в шахте большей частью выполнялись на коленях, постоянно случались несчастья: люди погибали или получали серьезные травмы. Уже тогда руки опережали его. Еще прежде чем он это осознал, они чувствовали, какая сила в них скрыта. Когда что-либо случалось, Олег видел, что их прикосновение способно останавливать кровотечение и лечить переломы. В Воркуте он изобрел свой медовый массаж. Водянка колена и отложения солей в суставах были самыми частыми недугами у шахтеров. Он втирал мед и разминал больное место, пока мед не вытягивал соль, белым налетом выступавшую на коже.

Я посмотрел на него. Правильные черты лица, темные глаза, кожа оливкового цвета, единственным недостатком был отсутствующий палец. Он был полностью вырван, с корнем, остался рубец в форме полумесяца. Я спросил его об этом.

– В шахте.

Моя последняя встреча с Олегом состоялась прохладным, дождливым летним днем, когда он забрал меня на своем красном опеле от станции «Тракторный завод», я знал лишь, что мы едем за город, в сауну. Я наблюдал за погодой с беспокойством: лето, очевидно, подходило к концу, мой путь становился более суровым. Когда мы выехали из Минска, навстречу нам попались «краповые береты», названные так по цвету своих головных уборов, их всегда задействовали там, где собиралась оппозиция. Их казармы находились на загородном шоссе. Рассказывали, что у этих привилегированных спецподразделений были широкие полномочия, их всегда прикрывали, независимо от того, что они делали. Ясно, что сегодня они появятся, – это был день президентских выборов. Распространялись слухи, что в случае победы оппозиции президент устроит переворот.

Друг Олега уже прогрел баню, где мы провели весь воскресный выборный день. Завернувшись в белые льняные простыни, мы сидели попеременно в русской парилке и в предбаннике, смотрели телевизор и ели свежие зеленые яблоки с медом. Рядом вновь оказался пасечник, он дал нам целую рамку с сотами, мы вырезали куски, высасывали из них мед и выплевывали комочки воска. Внезапно появился президент. На экране телевизора. Он, как и мы, был в бане, обернутый в белую льняную простынь. Он стоял в своей сауне и говорил, что температура сто двадцать градусов или даже сто тридцать для него самая подходящая. Все схватились за голову: сто двадцать, этого ни один человек не выдержит! В сухой сауне, еще может быть, но точно не в русской парилке.

Олег спросил, готов ли я. Он пошел со мной в парную, велел мне лечь на скамейку и плеснул ковшом воды, смешанной с травами, на раскаленную печь. Вода зашипела, от печи пошли волны жара, Олег направил их в мою сторону, помахивая полотенцем. Как будто ветер из самого пекла пустыни обрушился на меня и прошел насквозь. Мое предположение насчет того, что Олегу шестьдесят лет, не оправдалось: ему исполнилось только пятьдесят, но тело у него было как у тридцатилетнего. Он был весь покрыт татуировками, на груди и животе, руках и спине были какие-то меридианы и йогические символы; это не выглядело примитивно, напротив, казалось, что он с ними родился. Они были под кожей. Как просвечивающие синие артерии. Вода лилась по его лицу, как кровь, влажные пряди волос свешивались вниз; когда он вынырнул надо мной, показалась готическая голова, словно вырезанная из липы и потемневшая. Нет, древнее. Восточнее. Профиль и волосы из обожженной глины, пот блестящий, как глазурь. Он посмотрел на меня и засмеялся. Мои мысли было несложно прочесть: я удивлялся его виду.

– Мы ассирийцы.

Ассирийцы – об этом я мог бы догадаться!

– Моя мать была целительницей и еще врачом. От нее у меня дар целительства и знания по анатомии.

Он сказал, что ассирийцы с давних пор занимались целительством. Мне хотелось услышать больше, но это было все, что он мог рассказать о своем происхождении: целительство, а также то, что его народ был депортирован по приказу Сталина. Мне не нужно было уже его разглядывать: я видел сквозь него. Он словно распахнул закрытое окно. Ассирийцы не были нацией, они были ранней христианской церковью, третьей по численности после Рима и Византии – несторианской. Потерянной, почти исчезнувшей. Во времена расцвета она простирала свое влияние дальше обеих соперниц. Ее центр находился на земле, расположенной между Западной Персией и Сирией, в Верхнем Междуречье, ее католикос пребывал в Багдаде. Ассирийцы были образованными людьми, великими пилигримами и путешественниками, а также врачами. Еще в эпоху поздней Античности, а затем и в Средние века они отправляли миссионеров в глубь Азии, в Индию и гораздо дальше: они даже снискали определенный успех в Китае и Центральной Азии. Однако в отличие от римской и византийской, их вера нигде не стала государственной религией.

Голый человек, взявший в руки зеленый, связанный как веник пучок травы и погрузивший его в воду, был глухим отголоском великой традиции. Он ничего не знал о ней, она его даже не интересовала. Но то, чем обладали его руки, этот неуловимый струящийся дар, было достоянием его народа еще пятнадцать веков назад. До нас дошло саркастическое сетование одного обедневшего исламского врача из Багдада. Он жалуется, что приходится быть несторианцем – носить платье из шелка, как его преуспевающие коллеги, говорить на их диалекте, по которому пациенты узнают хорошего врача. Нужно быть столь же умелым, как они, люди из Гондишапура, – места, где находилась академия несторианских врачей.

Несторианец рядом со мной окунал веник в чан, чтобы тот набрался влаги, и был намного больше озабочен своим сиюминутным делом, чем бременем бытия, которое когда-то привело его народ в Советский Союз. Османская империя пала, а младотурки в своем стремлении осовремениться и стать однородной нацией уничтожали все, что не давало смешать себя с общей массой, но на этом ассирийский апокалипсис не завершился. Многие бежали от турецкого геноцида в Армению и Грузию, где их застала русская революция. Наступила эпоха краткого расцвета, начали печатать ассирийскую литературу, создавались культурные центры, но всему этому Сталин в своей обычной манере положил конец: элита была истреблена, а все прочие депортированы. Так эти ранние христиане с кожей оливкового цвета попали в якутскую глухомань, и поскольку их общность основывалась только на их вере и их древнегреческом воспитании, ассирийцы рассеялись легче, чем прочие депортированные народы, и стали такими же русскими, как Олег. Когда он ушел из угольной шахты на Полярном круге, ему было под сорок, и, когда он приехал в Минск и впервые увидел церковь, разумеется, православную, на него это произвело сильное впечатление. Тысячелетний магнит притянул к себе двухтысячелетнюю душу.

Он уже достаточно долго обмакивал веник из полыни в чан с водой, затем вынул его и начал хлестать меня. Я еще не упоминал о полыни: ее было в избытке на квартире Олега, где она висела, связанная пучками, теперь настало ее время. Он хлестал меня с головы до ног, затем скомандовал лечь на спину, и снова прошелся веником от головы до ступней. Он хлестал сильно, но не больно, только веник растрепался, и через некоторое время я был весь облеплен раскромсанными стеблями и листьями. Полынь на коже, на волосах, между пальцев ног, на зубах, под ногтями, в глазах, в каждой морщине. Остаток воды в чане Олег дал мне выпить. Теперь я насквозь был пропитан полынью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.