Дать бой и задержать противника
Дать бой и задержать противника
Антунь (Маньчжурия), 1 мая. Русские явно не собирались занимать прочную позицию на Ялу. Они ни разу не сосредоточили на северном берегу значительные силы; очевидно, их намерение заключалось лишь в том, чтобы сдержать продвижение японцев и тем самым выиграть время для приготовлений, которые велись в их тылу в глубине Маньчжурии.
Вечером 29 апреля русские подожгли таможню и несколько деревень и ферм на речных островках и отошли на северный берег. Японцы наконец могли приступить к переправе после нескольких недель вынужденного ожидания и тщательных приготовлений. На востоке располагалась одна дивизия, на западе — другая, а третья удерживала центр в Вижу. Речные острова были захвачены — некоторые без боя, некоторые после небольших стычек, через каналы наводили мосты; во многих местах вдоль течения Ялу понтоны были готовы к переправе, и повсюду прятались батареи, так и не обнаруженные русскими…
Утро 30 апреля было туманным. Солнце светило тускло, долины и каньоны казались наполненными дымом, как от большого пожара. Но потом туман рассеялся, и нашим взорам открылась долина Ялу. В полумиле перед нами возвышался замок Вижу, где возле летнего павильона расположилась полевая батарея из шести орудий. Справа, на ферме, на вершине сопки, как мы знали, стояла другая батарея. Чутье подсказывало нам, что слева есть еще пара батарей, — вот и все. О японских позициях нам было известно даже меньше, чем русским, которые залегли на противоположном берегу…
В десять часов японская батарея на правом фланге выпустила первый залп. За звуком выстрела раздался другой звук, как будто кто-то яростно разорвал огромную простыню, — снаряд продырявил воздух и исчез вдали. В двух милях за рекой, справа от Тигровой сопки, полыхнула яркая вспышка, поднялся клуб дыма и облако пыли — там, где шрапнель вгрызлась в землю.
Русские ответили огнем двух батарей. Полчаса продолжалась эта артиллерийская дуэль без всякого видимого вреда для японцев. Несколько снарядов упало к подножию нашего холма, где находился резерв, но никого не задело.
В половине одиннадцатого, когда в стрельбе наступило затишье, справа от Тигровой сопки загорелась ферма. Когда занялся второй дом, наши бинокли различили нескольких русских — виновников пожара. Как только из дома кто-то выбегал, сразу же загоралась крыша. Русские отступали.
В этот момент темная линия не толще волоса появилась у подножия зубчатых гор, которые возвышались к востоку от маньчжурского берега. Эта линия повторяла изгиб берега и двигалась на запад к горящим домам и Тигровой сопке. Японцы привели в действие свои силы на северном берегу. Войска микадо вошли в Маньчжурию. Это были солдаты Восточной дивизии, которые прошлой ночью переправились через реку на понтонах.
Японцы — азиаты, а азиаты не ценят жизнь так, как мы ее ценим. Японские генералы знают, что население не спросит с них за жизни солдат, отданные в обмен на победу, — население хочет победы, блестящей победы, победы любой ценой.
С другой стороны, могли быть и другие причины для предпринятой японцами лобовой атаки. Престиж Японии вырос во всем мире благодаря удивительному успеху ее флота в Порт-Артуре. И все же мир с сомнением качал головой и говорил: «Посмотрим, на что способна Япония на суше».
Может быть, чтобы рассеять эти сомнения и сравнять славу сухопутных войск со славой флота, Япония и пошла в лобовую атаку через обнаженные пески Ялу. Это, бесспорно, продемонстрировало мужество японских солдат. Было захвачено четыреста русских пленников, двадцать восемь орудий и несколько обозов.
Сколько русские потеряли убитыми и ранеными, пока доподлинно неизвестно. С японской стороны было убито и ранено около тысячи человек. Это была цена, которую заплатила Япония, — по ее мнению, заплатила не зря.
Есть и другое соображение. Недоверчивый старый мир качал головой и говорил: «Японцы — азиаты. До сих пор они и дрались только с азиатами. Но что будет, когда им придется сойтись с нашим племенем, с белой расой?»
Японцы очень чувствительны к этой теме, и они рвались утвердить свою доблесть в глазах белых, сражаясь с белыми. Доказать свою доблесть с самого начала значило существенно укрепить свой престиж и заставить Россию «потерять лицо» в глазах других азиатских народов.
Все эти факторы оправдывают на первый взгляд ненужную лобовую атаку японцев. Япония доказала, что ее солдаты — отчаянные и умные бойцы. Она доказала, что может на равных сойтись на поле брани с белым человеком. Тем не менее мне не кажется, что подобные соображения заставили бы белого командира бросить войска в лобовую атаку. Я уверен, что белый командир, который поступил бы таким образом, не нашел бы понимания среди соотечественников.
Кстати, насчет схватки на равных с белыми людьми. Я ехал мимо мертвых и раненых японцев на дороге и чувствовал ужас при виде военных бедствий. Заметьте, что к этому времени я уже несколько месяцев жил среди азиатских солдат. Лица вокруг меня были азиатскими лицами, кожа — желтой и смуглой. Я привык к людям другого племени. Мой разум привык принимать как должное, что здесь у воюющих людей глаза, скулы и цвет кожи отличаются от глаз, скул и цвета кожи людей моей расы. Я привык к этому, таков был порядок вещей.
И вот я въехал в город. В окна большого китайского дома с любопытством заглядывало множество японских солдат. Придержав лошадь, я тоже с интересом заглянул в окно. И то, что я увидел, меня потрясло. На мой рассудок это произвело такое же впечатление, как если бы меня ударили в лицо кулаком. На меня смотрел человек, белый человек с голубыми глазами. Он был грязен и оборван. Он побывал в тяжком бою. Но его глаза были светлее моих, а кожа — такой же белой.
С ним были другие белые — много белых мужчин. У меня перехватило горло. Я чуть не задохнулся. Это были люди моего племени. Я внезапно и остро осознал, что был чужаком среди этих смуглых людей, которые вместе со мной глазели в окно. Я почувствовал странное единение с людьми в окне. Я почувствовал, что мое место — там, с ними, в плену, а не здесь, на свободе, с чужаками.
В глубокой тоске я повернулся и поехал вдоль Ялу в город Антунь. На дороге я увидел пекинскую повозку, которую тащили китайские мулы. Рядом с повозкой шли японские солдаты. Был серый вечер, и все вещи на повозке были серые — серые одеяла, серые куртки, серые шинели. Среди всего этого сверкали штыки русских винтовок. А в груде серой ветоши я разглядел светлую голову, только волосы и лоб — само лицо было закрыто. Из-под шинели высовывалась голая нога, судя по всему, крупного человека, белая нога. Она двигалась вверх-вниз вместе с подпрыгивающей двухколесной повозкой, отбивая непрерывный и монотонный такт, пока повозка не скрылась из виду.
Позже я увидел японского солдата на русской лошади. Он прицепил на свою форму русскую медаль; на его ногах были русские офицерские сапоги; и я сразу вспомнил ногу белого человека на давешней повозке.
В штабе в Антуне японец в штатском обратился ко мне по-английски. Говорил он, конечно, о победе. Он сиял. Я ни намеком не выдал ему своих сокровенных мыслей, и все же он сказал при прощании:
— Ваши люди не думали, что мы сможем победить белых. Теперь мы победили белых.
Он сам сказал слово «белые», и мысль была его собственная; и пока он говорил, я снова видел перед собой белую ногу, отбивающую такт на подпрыгивающей пекинской повозке.