Виктор Христенко

Виктор Христенко

На следующий день 22 июня в суде был министр промышленности и торговли Виктор Христенко.

В Москве начиналась та самая сорокоградусная жара лета 2010-го, что окончится пожарами, смогом над городом, жертвами и выгоревшими деревнями.

И в суде было нестерпимо жарко. Но народ терпел. В основной зал попали не все, и многим пришлось спуститься на второй этаж в зал для прессы. Трансляция тогда еще велась, мониторы работали. И тот зал, как и первый, был забит до отказа. Мест хватило не всем — люди стояли в проходе. Было трудно дышать.

Я помню, как перед началом заседания мы стояли на лестнице с Верой Челищевой и обсуждали вчерашние показания Грефа.

— Только это ничего не значит, — сказала я. — Вообще ничего не значит.

В России легко предсказывать будущее. Просто выбираешь самый пессимистический вариант.

Я бы предпочла почаще ошибаться.

Виктор Христенко опоздал, застряв в пробке, и его допрос начался ближе к одиннадцати. Само собой, речь зашла о ценах на нефть.

«Михаил Борисович, Ваша честь. НИКАКИХ устанавливаемых государством цен на нефть и нефтепродукты в тот момент не существовало, — объяснял Христенко. — Поэтому все, что существовало, было рыночными ценами. Эти рыночные цены на сто процентов сложились под давлением ВИНК. Усилия государства были направлены только на то, чтобы для фискальных целей применялись реальные показатели стоимости нефти, чтобы не теряли бюджеты всех уровней».

«Правильно ли я вас понял, что цены, применяемые внутри ВИНК, и составляли на тот момент основную массу применяемых цен?» — интересовался Ходорковский.

«Давайте я еще раз вернусь к вопросу о трансфертных ценах. ВИНК диктовали по сути рынку финальную цену на нефть и, пользуясь своим операционным контролем, задавали все внутреннее трансфертное ценообразование. Это так. Других цен, собственно говоря, не было. Другой вопрос насколько они являлись справедливыми, законными и т. д.».

«Внутрикорпоративные цены рыночными быть не могут, — потом пояснит Христенко, отвечая на вопросы прокуроров. — Цены становятся рыночными, когда они выходят ЗА пределы и касаются других субъектов. Внутрикорпоративные цены потому и называются внутрикорпоративными и вызывают столь много вопросов именно в силу природы их происхождения. По сути это учетные ценовые позиции, которые используются для движения прибыли по вертикали. Больше ни для чего, поэтому назвать их рыночными невозможно, они поэтому и есть внутрикорпоративные».

«Вы сказали, что внутрикорпоративные цены не всегда были справедливыми. В чем заключалась эта несправедливость?» — спросил прокурор Смирнов.

«Они не всегда могут быть справедливыми, — отвечал Виктор Христенко. — Пострадавшими от несправедливых внутрикорпоративных трансфертных цен, с моей точки зрения, могут быть три категории. Федеральный бюджет, региональный бюджет и миноритарные акционеры. Миноритарные акционеры структур, у которых за счет низких внутрикорпоративных цен по сути изымается прибыль, доход и цена их актива. Региональные бюджеты за счет того, что из-под налогообложения в другие территории могут быть уведены таким образом налоги, но если на финальной точке стоит специальная офшорная территория, то пострадает и федеральный бюджет. Это, что касается внутрикорпоративных цен. С чем и велась с конца 90-х борьба правительства на законодательном фронте».

Нефтедобывающие компании в числе пострадавших господин Христенко даже не упомянул…

«Известна ли вам была хотя бы одна ВИНК в те годы, включая «Сургутнефтегаз», чьи внутрикорпоративные цены в регионах добычи были бы равны ценам на нефть сорта Юралс в Роттердаме? Я еще раз извиняюсь за глупые вопросы!» — спрашивал Ходорковский.

«Добычные подразделения компаний не могут на выходе иметь цену, равную цене нефти в Роттердаме!» — спокойно констатировал Виктор Христенко.

«Заявляли когда-либо компании «Юганскнефтегаз», «Самаранефтегаз», «Томскнефть», «ЮКОС» или правопреемник «Юганскнефтегаза» компания «Роснефть» о том, что у нее пропала нефть? Что нефть, отгруженная ими в адрес порта или НПЗ, туда не дошла? Речь идет о тех масштабах, о которых я вам говорил — 60 миллионов тонн в год», — интересовался Ходорковский.

«Нет, мне таких случаев неизвестно», — отвечал министр.

«Речь идет об очень большом объеме — 350 миллионов тонн, — заметил Ходорковский. — Проводилась ли в «Роснефти» как правопреемнике «Юганскнефтегаза», в «Самаранефтегазе», «Томскнефти», инвентаризация, что выявили данные действия, вносились ли изменения в государственную статистическую отчетность, связанные с обнаружением хищения?»

«Прошу снять вопрос! Он НЕ СВЯЗАН АБСОЛЮТНО С ПРЕДЪЯВЛЕННЫМ ОБВИНЕНИЕМ!» — вмешался прокурор Лахтин.

Ага! Это такое хитрое хищение, что его обнаружение отношения к нему не имеет.

Но судья вопрос не снял.

«Такие факты мне неизвестны!» — ответил Виктор Христенко.