XXII Первая аудиенция у негуса

XXII

Первая аудиенция у негуса

Приготовление к выезду. — Конвой жены начальника миссии. — Войска негуса в парадной форме. — Приемный зал дворца Меиелика. — Передача письма. — Наш лагерь. — «Дурго» от негуса.

Ранним утром, 5-го февраля, все в русском стане оживилось. Спешно грузили последние вещи на мулов и отправляли их из лагеря, валили палатки, чистили лошадей: готовились к парадному в езду. В 7 часов утра Икэ приняло необычный праздничный вид. Пестрые мундиры конвоя; щегольская форма офицеров гвардии, эполеты врачей: — так странно было видеть все это на беспредельном поле желтой травы, обрамленном далекими голубыми горами.

To и дело слышались восторженные восклицания черных слуг, подававших то ту, то другую принадлежность парадного снаряжения.

— «Ойя-гут!», слышишь в одном конце пискливый голос Габриэса, слуги поручика Д-ва, — «ойя-гут!» говорит и наш молчаливый Уольди.

Все принарядилось. Переводчик Габро Христос сменил свою полуевропейскую одежду на белую шелковую рубашку и белоснежную шаму с красной широкой полосой; слуги тоже оделись в шелковые ткани, поделали повязки на головы, вместо шляп, и приняли праздничный вид.

К 8-ми часам конвой выстроился пестрой линией против палатки начальника миссии. Г. Власов поблагодарил казаков за примерную службу в далеком походе и поздравил с прибытием к столице в Абиссинии.

Погода была, как на заказ. С утра ни облачка, голубое небо светлым куполом покрыло всю окрестность. Желтый холм, отходя отрогом от центра гор скрывал от нас дорогу на Аддис-Абебу.

И вот в 8? часов утра, за холмом, где протекал неширокий ручей по каменистому ложу, где стояло два одиноких дерева, раздались жалобные звуки флейт-ампилей, стали слышаны голоса и громадная полоса черных ашкеров вдруг надвинулась из-за возвышенности. Их, этих ашкеров, было более тысячи человек. Они шли широким фронтом, в несколько шеренг, одетые в праздничные белые шамы, с ружьями на плечах. Десятки палок с абиссинскими флагами возвышались над их головами, красные, желтые и зеленые языки мотались в воздухе, на темно-синем небе Африки. Там и сям в этой белой толпе видны были офицеры в боевых плащах лемптах. (Лемпты одеваются поверх шамы, и имеют форму паука или осьминога; это несколько широких лент с узором на конце, мотающихся по плечам и по спине офицера). И каких, каких цветов были эти лемпты! Каких оттенков! Европейская палитра бедна, красками, язык не найдет слов, чтобы описать дикую красоту этих пестрых одеяний. Черные, атласные и рядом ярко-зеленые, малиновые, фиолетовые, розовые, пестрые самого невозможного рисунка, расшитые золотом и серебром. Сзади особо отличившиеся ашкеры несли их щиты, обделанные золотом и серебром. С правого бока висели длинные кривые сабли в сафьяновых ножнах, на плече лежали ружья: — целый лес стволов. И шумя и крича, каждую секунду меняя сочетание пятен, подобно стеклам калейдоскопа, толпа эта надвинулась, окружила, покоем зашла вокруг палатки. Начальник гвардии императрицы в длинном атласном черном плаще, многочисленными складками спадавшее чуть не до земли, выехал вперед на разубранной цветным сафьяном и золотым набором серой лошади и криком отдал приказание. Пестрые лемпты забегали. Длинные трости прогулялись по головам и спинам не успевших подравняться солдат, ампили запели жалкие ноты, без мотива, без склада, и из середины толпы выдвинулся m-sieur Ильг во фраке и за ним начальник гвардии царицы Таиту. Жена начальника миссии, сопровождаемая своей горничной подъехала к ним. Ашкеры, от имени царицы, поднесли ей четыре букетика цветов в зеленых граненых стаканах и подвели роскошно убранного мула.

Смолкшие было флейты снова затянули пискливую музыку, толпа раздалась, раздвинулась, потом снова сомкнулась, причем лемпты образовали еще несколько удивительно пестрых пятен и затем с говором и шумом удалились за холм, уводя с собою и г-жу Власову.

Мы остались ожидать своей очереди.

Прошло томительных полчаса. И вот из-за той же горы показался быстро идущий мул m-sieur Ильга, за ним ехал геразмач Иосиф, придворный переводчик Менелика, а дальше бежало несколько ашкеров. Минута нашего отъезда настала. Начальник миссии сел на своего парадного мула, конвой рысью выскочил вперед и построился no четыре, офицеры стали позади г. Власова и Ильга и мы тронулись.

За холмом, на желтом поле, несколько верст шириною, у дороги на Аддис-Абебу, стояли войска Менелика. Дядя императора рас Убие выехал навстречу послу Московского Государя. Рас Михаил, зять Менелика, в простой одежде, инкогнито, первые сановники города, в парадных одеяниях находились при нем. Впереди всех, группой, окруженные офицерами в лемптах и львиных гривах, с солдатами, с ружьями, с примкнутыми штыками стояли расы. Подле них были музыканты с длинными деревянными и медными трубами, похожими на наши пастушеские, и с маленькими флейтами. Гвардия императора с ружьями, окутанными красным кумачом, отдельной кучкой собралась около раса Убие. А кругом, громадным покоем, шеренг в пять, беспорядочных, невыранжированных, стали солдаты. Море черных голов, лес ружейных стволов, колеблющиеся белые шамы парадно одетого войска, красные полосы на них и пестрые лемпты, особо отличившихся воинов. Там и сям виднелись всадники на лошадях, гремящих наборами, на седлах с вальтрапами из шелка самого причудливого рисунка. Шелк, атлас и бархат; что может быть ярче, чуднее этого материала!? Сколько дикого вкуса в этой пестроте, сколько жизни в этих красках, что кричат и бьют по глазам, но и ласкают в то же время. Не видишь черных лиц, не видишь босых ног, не слышишь говора или шума. Мелькнет фигура с львиной гривой, торчащей на голове, в леопардовой шкуре, грациозно накинутой на плечи поверх блестящей белой, полупрозрачной шамы, с длинной саблей в красных сафьяновых ножнах, мелькнет и исчезнет в толпе шеститысячного войска.

Всадник на большом муле, в голубой атласной накидке, в шелковом шишаке на голове, с золотым щитом на левой руке, выдвинется из рядов и опять затрут его белые шамы, пестрые лемпты…

Говор многих тысяч людей, крики начальников, ржание коней… Мы подъехали к этой толпе… и вдруг засвистали нежные флейты, заныли трубы, будто громадный медный хор начал настраивать свои инструменты. Дедьязмач Убие приблизился к послу и подвел ему парадного мула, подарок негуса. Громадное животное, вороной масти, было поседлано абиссинским седлом, накрытым роскошным суконным, малиновым чепраком, расшитым разноцветными шелками, и сверх чепрака красивой голубой попоной, испещренной мелкими цветочками. Массивный золотой ошейник свешивался от ушей красавца мула. Ашкер взял его и по приказанию г. Власова повел впереди конвоя. Войско раздалось перед нами, передвинулось, перебежало и двумя громадными толпами, вытянувшимися в линии впереди и сзади нас, пошло на город. В середине, между двух линий солдат, идущих в затылок один другому, ехали мы.

Прямо перед конвоем шли музыканты. Трубы завывали, на смену им пищали флейты, и снова выли трубы. Толстогубые трубачи галласы и мальчишки флейтщики старались изо всех сил. А впереди, шумя и сверкая пестрыми пятнами плащей и головных платков, играя на солнце золотым набором сбруй, щитов и копий шли солдаты. Их было тысяч шесть.

Шеренги эти расстраивались, обращались в кучки, когда приходилось перебегать через крутые балки, через каменистые ручьи и снова строились, поощряемые криками начальников, ударами тонких и длинных палок. Войско таяло, разбегаясь при входе в улицу и снова появлялось, едва площадь давала место. Из-за земляных и камышовых заборов на нас смотрели хладнокровные лица: ашкеры сановников, солдатские жены в сероватых рубашках с массой складок у груди и с напуском на пояс, голые дети, дворяне в черных суконных накидках: — ни тени любопытства: — холодная гордость выражалась на их лицах. Мы поднялись на самый высокий холм Аддис-Абебы и в узкие ворота круглой каменной стены въехали во двор дворца негуса…

Представьте себе, что с шумом и свистом взвился занавес Мариинского театра и вы увидали перед собой апофеоз красивого обстановочного балета. На темно-синем небе, картинно окруженный зелеными деревами виднелся круглый дворец негуса. Грубые каменные ступени вели к громадным дверям. На ступенях, в красных чалмах стоял оркестр негуса и управляемый русским капельмейстером, играл «Боже, Царя Храни». У крыльца в богатых костюмах столпились первые сановники абиссинской империи, ближе, в круглом каменном бассейне, чуть бил фонтан.

От входа до дворца, кривой линией стала артиллерия негуса. 70 итальянских горных орудий, 280 артиллеристов в пунцовых чалмах и полосатых вязаных фуфайках Красного Креста, черные барабанщики, сидящие на уступе каменной стены и пестрая толпа офицеров и солдат, залитых ярким экваториальным солнцем…

Нет! никакое электричество не даст такого света, никакой декоратор не напишет такого прозрачного неба, нигде не найдется нескольких сотен богато одетых статистов!

Такие картины можно видеть только там, где яркое солнце играет роль электротехника, где полновластный император собирает толпы актеров, где война дает платье, где мужчина-воин — первое лицо в стране.

И среди этой театрально одетой толпы, солидными, серьезными и величаво красивыми казались наши блестящие гвардейцы, на чудно подобранных конях въезжавшие во двор.

При грохоте барабанов, под торжественные звуки русского гимна слезли мы с лошадей и мулов и вошли во дворец… Новый эффект, эффект бьющий по нервам, эффект, заставляющий задуматься, забыться, отрешиться на мгновение ото всего, что было, что осталось там, назади, в далекой Европе…

Триста лет ухнуло куда-то в бесконечность. Нет Петербурга, нет железных дорог, нет Германии, Франции, с которыми мы заключаем союзы, трактаты, договоры… Есть какие-то отдаленные немцы, с которыми приятно вести умные беседы, которые «зело опытны» во многих делах. Тишайший царь Алексей Михайлович мудро правит Московским государством, то ссорясь, то мирясь с патриархами, устрояя царство. Теперь у него торжественная аудиенция — принимаются почетные послы, прибывшие с немецкой стороны. Бояре и рынды, дети боярские и духовные лица собрались вокруг Московского Царя и слушают мудрые слова Государевы…

Да так должно было быть!.. Мы — те немецкие послы, что капля за каплей вносили европейскую цивилизацию в Рус, а царь Менелик, принимающий нас теперь с ласковой улыбкой гостеприимного хозяина, поборник цивилизации, не чуждый европейских обычаев, но поборник мягкий, опасающийся ломки и крутых мер, не Царь ли это государства Московского, лет триста тому назад?

Мы в большом круглом зале дворца. Соломенный высокий потолок подперт многими кипарисными четыреугольными столбами, без живописи, без резьбы. Простые веревки натянуты по всем направлениям. На веревках висят драпировки, но они теперь собраны и зал весь перед нами. Таинственный полумрак разлит по залу» В глубине, в громадной нише квадратный деревянный балдахин с крышей в форме четырехгранной пирамиды, с крестом на верху. Старые шелковые драпировки, шитые золотом подвешены к столбам; трон обложен темно-малиновым бархатом, шитым золотом и негус сидит в нем, закрытый подушками со всех сторон. Видна его груд, увешанная орденами, видна голова, повязанная белым платком и темные руки, положенные на подушки. На груди блестит русский орден Св. Александра Невского. Трон тонет в полумраке глубокой ниши. Там видны ликомакосы (телохранители негуса, мерно колышутся белые и черные конские гривы-опахала, в руках искусных эльфинь-ашкеров. У ног негуса), на ступенях трона, в немом молчании, задумчивые и преданные лежат первейшие его сановники и советники — дядя его, рас Дарги и главный судья Афа-Негус. По левую сторону трона стоит правитель Тигре — рао Микаэль, дедьязмач Убие, начальник императорской гвардии, далее в львиных гривах геразмачи и кеньазмачи, у входа, в цветных пестрых лемптах тысяченачальники и баламбарасы.

Правее трона, в парадной форме стоят члены французской миссии с m-sieur Лагардом, министром резидентом во главе. Ближе к негусу стали геразмач Иосиф и m-sieur Ильг.

На мягких разноцветных коврах, покрывавших весь пол громадного зала, было поставлено золотое кресло для русского посла и стулья для членов миссии.

Все заняли места по старшинству. Конвой вошел с обнаженными шашками и стал против императора.

Смолкли последние шаги, затихли разговоры в толпе придворных.

Российский Императорский посланец вручил кисейный, поверх золотой парчи, конверт с письмом. Императора негусу. Конвой взял на караул, на дворе загрохотали пушки и звуки русского гимна еще раз сквозь стены донеслись в полутемный зал дворца.

Приподнявшись с почтительной, довольной и радостной улыбкой, обеими руками принял негус письмо единоверного ему властелина полу-мира и передал его своему ликомакосу…

Потом представили членов миссии. Император пожал сердечно руку г. Власову и тихо стал с ним разговаривать…

Он справился о здоровье Российского Императора, о здоровье посла и членов миссии, о том, благополучно ли прибыли все? не было ли затруднений в дороге?…

При каждом вопросе ласковая улыбка освещала его лицо, из-под черных губ сверкали белые зубы, и все его широкое, доброе лицо, опушенное черной бородкой, озарялось.

Аудиенция длится полчаса.

Мы уходим из зала, садимся на мулов и, сопровождаемые тысячами войска, идем в наш лагерь. По дороге мы заезжаем в собор Аддис-Абебы, а затем пробираемся через ручей на холм, где воздвигнуты высокие плетневые стены и где разбито четыре больших круглых абиссинских палатки. Это место выбрано для русской миссии самим негусом. Менелик несколько раз приезжал сюда и наблюдал за работами по постройке забора.

Место выбрано прекрасно. Вся Аддис-Абеба, с командующим ею дворцом негуса, как на ладони. Внизу бежит ручей, сзади высокие горы. Чудный вид, прекрасный воздух.

Для устройства лагеря, для забот о русской миссии назначен Азач Гезау, невысокий, чернобородый «большой человек». Он нас проводил на место лагеря, он же явился под вечер во главе бесконечной процессии черных солдат и женщин — он принес дурго от императора — «немножко на первый раз», как сказал он, хитро улыбаясь г. Власову. Это немного было: пять громадных быков, 20 баранов больших и 16 маленьких черных барашков, 300 блинов инжиры и 200 хлебов «фурно» (по форме французская булка, по вкусу пеклеванный хлеб), 13 гомб тэча и 9 гомб масла…

Долго, долго в этот вечер я не мог заснуть. И виделось мне доброе, темное лицо правителя Эфиопской империи, первобытный блеск его двора, слабые проблески зарождающейся новой культуры…

А ночь была тихая, прохладная. Мирно спала разбросанная кучками домов Аддис-Абеба, спало на горе над ней старинное Антото и только наши слуги, купцы и забаньи (часовые) абиссинского караула крикливо переговаривались между собой…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.