XXI К Аддис-Абебе

XXI

К Аддис-Абебе

Общий характер Абиссинии. — Перегрузка каравана. — Церковь в Бальчи. — В гостях у тысяченачальиика. — Ранжировка конвоя, — Неудачная охота. — У стен Аддис-Абебы.

Вся современная Абиссиния состоит из ряда горных плато, подымающихся одно над другим террасами. Только Харарский округ являет собою ряд скалистых горных цепей, покрытых дремучим девственным лесом и нагроможденных хаотически по всем направлениям. За Харарским округом, да за лесным Черчером идет пологий спуск к Авашу, перерезанный кое-где глубокими балками с отвесными берегами — это Данакильская степь. В глубокой котловине, шумя, ворча и пенясь бежит дикий Аваил, за ним опять степь, идущая постепенно вверх — это вторая терраса за Хараром. На краю ее широкий Кассам переливается с камня на камень, а за ней скалистый подъем, равнина с глубокими балками, с хребтами горных массивов, громоздящимися там и тут по выгорелой степи. На полпути до Менджара еще подъем, новая терраса и, наконец, крутые отвесные стены у Бальчи за Гадабуркой. По мере удаления от богатых высокими травами, роскошной растительностью, хребтов Харара, полей Черчера, травы становятся ниже и ниже, роскошные бананы, кокосы, лианы, померанцы, лавры и смоковницы сменяются жалкой и чахлой мимозой с длинными белыми иглами вместо листьев… На Менджареи тех нет. Широкая, бесконечная степь, море низенькой жалкой чахлой травки, ряд округлых холмов, неглубоких балок с шумящими по ним ручьями, словом, наша степная Русь — лежит куда только глаз хватает. Черная пыльная дорожка, кривые столбы телефона уходят в горизонт, ныряют по холмам и снова выходят. Там и сям, по вершинам видны зеленые изгороди и круглые конические крыши абиссинских хижин. И так до самой столицы Габеша — Антото.

На краю Менджара, у самого обрыва вниз, лежит селение Бальчи. Десятков пят круглых домов, сбившись по шести-семи под одну общую ограду, расположились в беспорядке вправо и влево от большой дороги.

Здесь у самой дороги большой двор абиссинской таможни. Посреди двора сарай, составленный из трех хижин, сплетенных вместе и облепленных глиной — склад всевозможных вещей. У стены штук триста верблюжьих седел положены рядами, подле двух — колесная железная повозка, единственная во всей Абиссинии — имущество m-sieur Лагарда, официального представителя Франции при дворе негуса.

Здесь сгружали под наблюдением Ато Павлоса свой груз наши данакили и здесь же шло формирование нового каравана.

В Бальчи есть старинный монастырь. Он лежит шагах в ста к северу от дороги. Мы попросили разрешения осмотреть его; абиссинцы охотно исполнили нашу просьбу. Через плетневую калитку прошли мы в ограду, где в маленькой роще устроено абиссинское кладбище. Над могилами на трех-четырех жердях положены плетневые щиты. Иные могилы обозначены лишь молодым отростком молочая, или кустом. Никто не знает имен этих черных покойников, они умерли и земля поглотила их навсегда. Посредине стоит круглая церковь. Большой коридор образован с внешней стороны стеной из камыша, неплотно сбитого, а с внутренней стеной из глинобитного сырцового кирпича, черного цвета с четырьмя грубыми кипарисными дверями и несколькими маленькими окошечками, прикрытым ставнями.

Внутри квадратный с закругленными углами алтарь, весь расписанный иконами al fresco. Как и в Хараре, так и здесь все контуры обведены черной краской и иконы лепятся одна возле другой, отделенные узенькими рамочками, разрисованными бледно-зелеными листочками. Иконы-картины большие и маленькие, продолговатые вдоль, продолговатые вверх, квадратные, изображают сцены из евангелия, ветхого завета, жития святых и позднейшей истории Абиссинии.

Вот Успение Божьей Матери: Богоматерь с белым лицом кладется в гроб, закрытый пеленой, кругом на желтом ярком фоне, лиловые лица апостолов, с большими миндалевидными глазами; вот Мария помазывает ноги Христа драгоценным миром, а сзади апостолы повернули свои лица с черными остроконечными бородками и оживленно «осуждают» Марию; вот Христос идет по зеленой воде, по которой плывут громадные белые рыбы, а апостол Петр пытается сойти на воду и не может. Громадный воин на вороном коне, взвившемся на дыбы, копьем поражает длинноносого и красного бородатого Юлиана Отступника и тут же рядом Христос и два разбойника распяты на крестах и воин в португальской куртке копьем поражает Христа под ребро. Вот два черных человека с лицами en face, a ногами в профиль, нарисованными одна за другой, черной пилой пилят череп Георгию Победоносцу, пила дошла уже до носа и желтым треугольником врезалась в лицо Святого, а грушевидные капли крови текут по его одежде; далее ему киркой обтесывают лицо, кладут в котел и, как сказал мне сопровождавший нас тысяченачальник, «приготовляют из него тэчь». Над рядом квадратных картинок, изображающих мучения «Георгиса», сам Георгий на белом коне копьем убивает двухголового льва с двумя змеями вместо хвостов. Рядом с Богоматерью абиссинской работы, приклеена прямо на икону маленькая олеография французской работы, изображающая печальную Божию Матерь с прекрасным лицом и опущенными глазами. И так странно видеть это красивое женское лицо среди розовато-лиловых ликов других икон. Внизу громадный черный черт с хвостом и когтистыми крыльями протягивает страшные лапы кверху, над ним страшный суд и, что удивительно — все праведники белолицые, а грешники — чернокожие — странное для абиссинцев унижение паче гордости, впрочем, скоро объяснившееся тем, что абиссинцы себя не считают за чернокожих! Пониже икон — картины: возвращение Менелика с похода. По желтым пескам пустыни под двумя зонтиками едет Менелик, сзади него царица Таиту. Отряд кавалерии скачет с поднятыми вверх копьями, кругом идет пехота с ружьями Гра на плечах. В углу два квадратика: слон, пронзенный копьем, и лев, пробитый насквозь двумя копьями — охотничьи подвиги негуса. В каждой из четырех стен есть особые врата, высокие двустворчатые двери, сделанные каждая створка из одной громадной доски, безобразно обтесанной и неровно опиленной, — абиссинцы не умеют работать из дерева. Подле ворот лежат конические барабаны, употребляемые при богослужении, и бряцала, в виде жестяных щипцов, в которых свободно бегают несколько маленьких жестянок, звуком напоминающих звяканье цепей нашего кадила…

В церковь нас провожал тысяченачальник. Узнав, что московские гости осматривают храм, пришел старик-священник с сухим бритым лицом и коротко остриженными волосами, сильно смахивавший на католического патера. Слабым голосом, напоминающим возгласы старичков-священников наших церквей, он произнес нам благословение, которое мы выслушали с непокрытыми головами, и потом вышли за ограду.

Тысяченачальник пригласил нас завтракать. Дом его находится во дворе таможни и состоит из круга, образованного земляной стеной, в круг вписан квадрат. Оставшиеся сегменты образуют двое сеней, спальню и кухню — квадрат — столовая, приемная, гостиная — все что угодно. На стенах несколько карабинов Гра, ружье Гра-Кропачек с подствольным магазином, копья, серебряный щит, пожалованный расом Маконеном за храбрость, наборная уздечка и две картинки с конфетных коробок французского производства. Нас усадили на возвышение, покрытое коврами, немолодая женщина, в грязной, длинной рубахе, подпоясанной веревкой, поставила перед нами довольно изящно сработанный столик, сплетенный из гладкой соломы. На него поместили круглую корзинку с тягучими блинами инжиры, подали четыре стеклянных стакана, в которые сейчас же налили мутный тэчь, а грязный слуга, абиссинец, руками принес разогретую провяленную баранину с кусками прозрачного, как янтарь, желтого сала. Двое совершенно голых мальчика, лет двух-трех, стояли, выпучив безобразные, животы и таращили на нас черные глаза с коричневыми белками. В двери смотрели любопытные ашкеры. Хозяин притворил эти двери, сделанные из тонких камышинок, прикрытых грубо-обделанной бычачьей кожей. В хижине стало темно. Голые дети, грязная шама хозяйки, два-три клиента, со стоическим хладнокровием смотревшие на московских геразмачей, пьяный аромат тэча, кислая инжира и вонючая баранина — все это не могло возбудить особенного аппетита, но мы, поручики К-ий, А-и, я и классный фельдшер С-н из приличия ели руками жесткую отвратительную баранину, мокали ее в красный перец и закусывали сырой инжирой, запивая все это пресным и пряным тэчем.

— «Бузу малькам», говорит кто-либо из нас, обращаясь к хозяину, — «черт знает какую пакость едим», добавляет тут же по-русски, хозяин приветливо улыбается и кланяется в пояс. По лицу его расплывается довольная улыбка. Около часу сидим мы у тысяченачальника. Тем временем Ато Павлос считает и сдает ящики новым караванщикам.

Из Бальчи мы проехали в Шонкора, где стали биваком на берегу ручья, протекающего в неглубокой балке. Бивак был без дров. За дровами надо было посылать за 15 верст. Разогревали воду для чая на соломе, траве и кизеках…

1-е февраля. Воскресенье. Дневка в Шонкора. Начальник миссии решил 1-е февраля простоять на дневке, чтобы дать время подтянуться новому каравану, сформированному Ато Павлосом в Бальчи.

Офицеры разошлись на охоту и вскоре две желтые антилопы, трофеи поручика Д-ва, украшали нашу кухню. Доктора принимали больных, я занялся ранжировкой своего конвоя и подбором его по мастям. У меня теперь было: пять лейб-казаков, в их числе один трубач, пять атаманцев (один сопровождал караван доктора Щ-ва), в их числе один трубач, два уральца (один при караване доктора Щ-ва) и четыре артиллериста. Лошади у меня оказались следующих мастей: шесть серых, одна рыжая, три гнедых, две вороных, и четыре караковых — вот и подбирай как знаешь! Люди в разноцветных мундирах; лейб-казаки в красных, атаманцы в голубых, уральцы в малиновых и артиллеристы в черных…

Решаю в Аддис-Абебу въезжать в колонне по четыре. Впереди — два трубача на белых лошадях, за ними четыре лейб-казака на серых, четыре атаманца на рыжей и гнедых, два уральца на вороных и четыре артиллериста на караковых. При указании полковника А-ва подбор довольно удачен, тень выходит, но лошади абиссинские, а это, я думаю, не требует комментарий. Немного поводил конвой в шеренге, подранжировал его, потом лошадей пустил пастись в табуне, а людей занял гимнастикой, чехардой, борьбой на стенку и бегом в запуски с переправой через речку. После этого переклеймили мулов, наложив им с левой стороны под гриву букву Р, пересмотрели мундиры, амуницию, выстирали палатку; подбрили сзади по казачьи волосы, глядишь, а уже солнышко спускается за крыши абиссинской деревни — близка безлунная ночь, время пригонять табун, чистить и мыть животных, задавать корм.

День дневки прошел за работой незаметно, наступила ночь. Завтра с утра опять пойдем через эти холмы, желтеющие сухой травой.

2-е февраля. Понедельник, от Шонкора до Чофа-Денса; 3? часа, 19 верст. Мягкая черноземная дорога бежит между полей с сухой травой, опускается в балки, снова подымается и мы углубляемся в Абиссинию. Вправо и влево по холмам видны галласские деревни. Местами поля покрыты зрелой сухой пшеницей и ячменем.

— «Ваше высокоблагородие», восклицает восхищенно толстяк Недодаев, — «да никак взаправдашняя пшеница!» он бежит в поле и рвет пучок колосьев — «пшеница и есть!» «Ну, значит, на масляной блины будут. И пшеница! Только низковата».

Поля обработаны плохо. Целина чуть тронута маленькими плугами, а кругом сухая трава, растущая пучками между мелких черных камней. На пути переправляемся через три речки. На третьей прекрасное место для бивака. Большие смоковницы и мимозы растут по луговому берегу, дальше подъем, сажени на две, еще версты две по полям и четвертый звенящий ручей, на берегу которого растет громадная смоковница. Здесь было место нашего бивака. Топлива опять не было. Галласские женщины принесли в одних и тех же корзинах лепешки кизека и дабо; но на походе это все равно — Абиссиния отучает от брезгливости.

В одиннадцать часов утра наши палатки поставлены, мулы и лошади пущены в табун, лагерная жизнь входит в свое обычное течение.

Около двух часов дня я лежу на своей жесткой койке и читаю газету от 2б-го декабря. Вдруг в палатку мою таинственно просовывается черная голова.

— «Гэта!» тихо говорит незнакомый мне абиссинец, — «дуккуля алле». (Господин есть газели).

Я вскакиваю с — постели и бросаю газету.

— «Уадет?» (где)

— «Безик». «Мольто». (Здесь, много).

Я одеваю фуражку, хватаю трехлинейку и выхожу. Мы идем, т. е. идет только абиссинец — легкой свободной походкой, я бегу за ним, скользя по сухой траве, путаясь в стеблях. Мы проходим берегом реки, прыгаем через глинистые болота, переходим через реку и попадаем на равнину, кое-где покрытую мимозами.

— «Базик-арат «(здесь четыре), говорит абиссинец.

Но газели успели давно скрыться. Напрасно мой проводник вытягивает шею и таинственно говорит; «базик-мольто», их нет ни под мимозами, ни в густой траве. Мы спускаемся к берегу и идем вдоль по реке. Газелей нет. Но я уже не жалею потерянного времени. Болотистый ручей, поросший густыми и высокими камышами переходит в горный поток, с шумом несущийся по каменистому руслу. Дойдя до отвесной вылощенной скалы ручей падает с саженной вышины прозрачным каскадом, рассыпается в бездну брызг, словно расплавленное серебро, летящих во все стороны. А внизу глубокий бассейн, полный зеленоватой влаги, прозрачной и холодной. Какие то неведомые рыбы ходят по дну, серая цапля, с длинной шеей стоит в траве, кусты нависли перистыми ветвями над водой, уголок полон зеленой тени, влажной прохлады, шумящей тайны. Я сел на берегу и долго любовался на каскад и иные каскады, каскады исскуственные, каскады далекого Петергофского Монплезира вспоминались мне.

Я пришел с охоты с пустыми руками. Поручик Д-ов убил газель, доктор Б-н и поручик А-и принесли много пернатой дичи.

Послезавтра мы становимся в виду дворца негуса у Шола. Наш лагерь, как на ладони будет виден из окон императорского дома. Я произвел осмотр обмундированию конвоя. Да, четырехмесячный поход сильно потрепал нашу казенную справу. Сапоги хоть выбрось. От жары кожа потрескалась, третьи подметки отстали, каблуки сносились! Никакая вакса их не выручит. Рейтузы выгорели и стали почти белыми, рубашки протерлись от ремней амуниции до дыр, белые каски загрязнились, фуражки смялись, козырьки потрескались… Нет! в таком виде абиссинский негус не увидит представителей русской гвардии, это почтенный боевой вид, но это не истинный вид щеголя гвардейца. Предписываю завтра же вынуть из сундуков новые рубашки, сапоги, шаровары и фуражки, а эти сдать в сундуки впредь до возвращения. Выдал ваксу, помаду для чистки меди и завтра же начнем приводить себя в столичный вид.

Близость окончания далекого похода привела всех в веселое, радостное настроение, омрачившееся болезнью полковника А-ва. С ним повторились пароксизмы давнишней кушкинской лихорадки. Последние переходы полковник А-ов едва ехал, делая частые привалы и подолгу отдыхая где-либо у дороги на голой земле. Здоровье его третьего дня было очень плохо, только теперь ему стало несколько легче.

3-го февраля. Вторник. От Чофа-Денса до Акаке. 5 1/2 часов 30 верст. Утро пасмурное, холодное. Все небо покрыто серыми тучами, ветер шумит в горах. Около семи часов тучи стали разрываться, сквозь дымку их показалось лазурное небо, блеснуло на минуту робкое солнце, не жгучее африканское, а несмелое тихое, чисто петербургское солнце, блеснуло и скрылось, словно застыдилось, словно устало оно три месяца подряд палить наши лица.

Мы идем под этим пасмурным небом по полям, по чернозему, кое-где распаханному первобытным абиссинским плугом, состоящим из большого гвоздя, прикрепленного к дышлу с парным ярмом, в которое впряжены горбатые быки. Мы идем пять с половиной часов. В конце перехода переводчик и наши слуги приходят в заметное оживление.

— «Аддис-Абеба! Аддис-Абеба!» говорят они, указывая вдаль.

Но прозрачная даль пуста. Две большие горы соединены друг с другом невысоким хребтом. На горы легли какие то темные пятна — то — тени ли это разрозненных облаков, кидаемые высоким солнцем, уже торжествующим свою победу над тучами, или это дремучие леса, или погорелые луга, или кучи хижин — разобрать нельзя. Мы на высоте 7,700 футов, редкий воздух дрожит и трепещет, дали исчезли, все ясно, но Аддис-Абебы не видно.

— «Вон! между гор «- говорит переводчик, «темное пятно — это и есть Антото».

Но черных пятен много. Жадный взор ищет по горам и холмам высоких колоколен, церквей, белых дворцов, причудливых зданий столицы эфиопского царства. Темные пятна ничего не говорят, да и кругом не слышно, не чувствуется биение пульса столицы, дорога, поля так же пустынны, деревни так же разбросаны и бедны… «Новый цветок «(Аддис-Абеба — в переводе — новый цветок) не благоухает, не дает знать о себе, даже и на три часа расстояния.

А между тем гонцы приносят известия что сам Менелик в подзорную трубу следит за шествием российского посольства, что в часе от Аддис-Абебы на поле у Шола разбиты уже четыре палатки для его членов, что все Антото волнуется в ожидании торжественного в езда.

Около часа пополудни, перейдя две довольно глубокие реки мы останавливаемся у Акаке, на обрывистом берегу широкого ручья.

До завтра, — завтра в трех верстах от Аддис-Абебы уже начнется праздник торжественной встречи.

4-е января, среда. От Акаке до Шола. 12 верст — 2 часа. Мы перенесли свой лагерь еще ближе к Антото, перенесли с тою целью, чтобы завтра сократить до пределов возможного движение в парадной форме, по церемониалу, в столицу эфиопской империи. Наш бивак разбит на ровном поле желтой травы с безукоризненной правильностью. Коновязь, за ее срединой палатка конвоя, далее линия офицерских палаток, за ней столовая и кухня. Палатки начальника миссии поставлены впереди и сбоку и перед его приемной парные часовые заняли пост.

Хлопотливый день. Почистили и помыли коней, начистили ремни, наборы, пригнали амуницию, проверили холостые патроны и нет, — нет да и ходили на пригорок посмотреть на Антото.

На склонах холмов видны были кучки темных круглых хижин, разбросанные здесь и там; красная крыша дворца, две три белых постройки выделялись между ними. Ни улиц, ни кварталов, ни стен, ни капитальных построек, — столица солдатского народа не блистала городским видом…

В 4 часа к начальнику миссии приехал m-sieur Ильг. Швейцарец родом, он более двадцати лет провел в Абиссинии при дворе негуса и занял при нем роль министра иностранных дел и верховного церемониймейстера. Это статный бородатый немец, лет 45-ти, и, надо полагать, хитрый и лукавый царедворец.

Он приехал, чтобы договориться о церемониале завтрашнего въезда. Было решено, что движение с бивака начнется в 8 часов утра, когда к лагерю прибудет отряд войск, m-sieur Ильг и начальник гвардии императрицы, которые проводят жену начальника миссии в предназначенную ей палатку; затем, через полчаса, дедьязмач Иосиф в месте с г. Ильгом прибудут вновь в лагерь, чтобы проводить русского посла во дворец негуса. Официальная встреча должна была произойти верстах в двух от города за рекой. При въезде по просьбе начальника миссии абиссинские войска не должны были мешаться с нашим конвоем и членами миссии, дабы более оттенить европейцев. В виду общего утомления походом первая аудиенция не должна была долго длиться.

В 5 часов пополудни m-sieur Ильг удалился.

Тихий вечер наступил. Последний вечер на биваке, последний вечер в наскоро разбитой палатке. Пурпурный закат золотил далекие горы и на фоне их виднелись скромные хижины аддис-абебских жителей. Ни звука, ни шороха. Не залают собаки, не перекликаются протяжно сторожа, не видно огней большого города, не слышно шума голосов. Тихо все. Не верится, что это цель нашего путешествия: не верится, что завтра мы увидим героя-властителя могущественнейшей африканской державы, что завтра приподнимется занавес и мы будем очевидцами роскошнейшей феерии, что завтра мы вступим в таинственное Антото, станем участниками такой жизни, которую вели, вероятно, наши предки тысячу лет тому назад… Завтра…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.