Последняя ночь

Последняя ночь

Я получил письмо, на которое не могу ответить: его автора нет больше в живых. Он не успел отправить письмо, и товарищи приписали: «Найдено у сержанта Мальцева Якова Ильича, убитого под Сталинградом».

Яков Мальцев писал мне:

«Убедительно прошу вас обработать мое корявое послание и напечатать в газете. Старшина Лычкин Иван Георгиевич жив. Его хотели представить к высокой награде, но батальон, в котором мы находились, погиб. Завтра или послезавтра я иду в бой. Может быть, придется погибнуть. В последние минуты до боли в душе хочется, чтобы народ узнал о геройском подвиге старшины Лычкина».

Я исполняю последнее желание погибшего сержанта. Вот его рассказ о старшине Иване Лычкине:

«Это было на Северо-Западном фронте в августе 1941 года, в самые тяжкие дни отступления. Немцы превосходящими силами зашли в тыл. Впереди оказался наш батальон. Двое суток они отбивали атаки немцев. Положение было серьезным — у них нехватало снарядов, патронов, гранат. Старшине Лычкину и пяти бойцам поручили доставить боеприпасы батальону.

Мы погрузили все на пять повозок и двинулись лесом. На дороге стояли немцы, мы слышали их крики. Свернули вправо, проехали часа три, не знали, правильное ли направление, но старшина был спокоен. Спрашиваем: „Туда ли?“ Он вместо ответа приказал приготовить пулемет, винтовки, гранаты. Еще час прошел — никого. Мы хотели кормить лошадей, но старшина не разрешил: „Сейчас встретим немцев. Может быть, придется здесь погибнуть, но есть задание — доставить боеприпасы. Патронов и гранат не жалеть. Если окажемся в безвыходном положении, взорвать повозки“.

Шоссе, а на нем немецкий патруль. Старшина, маскируясь за кустарником, добрался до немца и бесшумно „снял“ его. Мы пересекли шоссе. Снова лес, но здесь ни дорожки, ни тропинки. Пришлось прорубать кусты. Так доехали до опушки. Остановились. Недалеко была деревня Бойцово. Нам предстояло проехать триста или четыреста метров открытым полем, а там дальше снова лес. Старшина сел с пулеметом на первую повозку, и мы понеслись галопом. Казалось, в поле никого, а тут сразу — пулеметы, автоматы. Немцы стреляли со всех сторон. Мы попали в ловушку. Это было наше боевое крещение.

На полпути остановились в овраге. Заняли круговую оборону. От деревни отделились семь немцев. Старшина пустил первую очередь. Немцы упали. Из деревни открыли бешеный огонь. Мы не отвечаем. Потом все замолкло. Мы хотели было двигаться дальше, но немцы нас опередили, они поднялись и, сжимая кольцо, стали продвигаться к нашим повозкам. Старшина приказал: „Без команды огонь не открывать“. Немцы в 400 метрах. Мы молчим. Вот уже только 200 метров отделяют нас от подлецов. Мы волнуемся. Наконец слышим команду: „По собакам огонь!“ Немцы не ожидали такой встречи, дрогнули, залегли. Так повторялось три раза.

Наступила ночь. Старшина дважды ходил в разведку — искал лазейку, но ничего не нашел. А утром немцы снова пошли в атаку. В тот день они нас четыре раза атаковали, но каждый раз мы отбивали их. Ночью немцы попытались нас взять врасплох, но старшина их перестрелял из пулемета.

Третий день. Взбешенные нашим сопротивлением, немцы открыли ураганный огонь — пулеметы и минометы. Убиты две лошади. Разбили одну повозку. Мы отодвинулись по лощине вниз. Миной был тяжело ранен красноармеец Купряжкин, он вскоре скончался. Немцы пошли в восьмую атаку. От сильного перегрева у старшины отказал наш единственный пулемет. Атаку мы отбили винтовочным огнем и гранатами. Глядим — в лощине три немца. Они были шагах в двадцати от нас. Старшина заколол двоих, третьего задушил руками.

Кольцо вокруг нас сжималось. Положение казалось безвыходным. Очень мучила жажда. Мы взяли немецкие автоматы. Отбиваем атаку. И вот в самую трудную, минуту Васильев и Хромов отделяются от нас и с поднятыми руками идут к немцам. Две коротких очереди из автомата — старшина убил предателей. Осталось трое — старшина, Плешивцев, я.

Немцы снова открыли губительный огонь. Старшина тяжело ранен в руку, но он не двинулся с места. Правая рука цела, и старшина стреляет, приговаривая: „161… 163…“ От большой потери крови он потерял сознание, но быстро пришел в себя. Он приказал Плешивцеву перегрузить все с разбитых повозок. Третьи сутки без пищи и без воды. Есть не хотелось, но вот пить — все пересохло во рту. Было тяжело, зачем скрывать, но воодушевленные нашим старшиной, мы думали об одном: как бы доставить батальону боеприпасы.

Стемнело. Старшина снова пошел в разведку. Он долго пропадал, казалось, уже не вернется. Вдруг видим, пришел, улыбается — доволен. Мы тронулись по лощине, незаметно добрались до опушки леса, а немцы открыли огонь в противоположном направлении. Что случилось? Старшина, оказывается, нашел провод — примерно триста метров, привязал пустой ящик со стреляными гильзами, зацепил за дерево и за повозку. Только мы тронулись, ящик покатился в другом направлении. Это обмануло немцев, они туда начали стрелять. А мы вышли из кольца.

Мы доехали до разобранного железнодорожного полотна. Тут нам преградил дорогу немецкий легкий танк. Мы остановились, ползком подошли к машине на пять метров, встали и с криком „ура“ бросились вперед. Мы захватили двух немцев, исправный танк. Водить танк никто из нас не умел, но общими усилиями завели и двинулись. Так мы благополучно довели танк до расположения батальона, доставили боеприпасы. Старшина имел на своем счету исправный танк, свыше двухсот убитых немцев, двух пленных, три автомата.

Старшина Лычкин остался в части, несмотря на тяжелое ранение. Только по настоятельному требованию Героя Советского Союза майора Зайюльева он направился госпиталь».

Это было полтора года тому назад. В горькие дни отступления такие люди, как старшина Иван Лычкин, закладывали фундамент победы. На пути германской армии встали смельчаки. Трое вышли победителями из неравного боя.

Но, думая о подвиге старшины Ивана Лычкина, я неизменно возвращаюсь мыслями к погибшему под Сталинградом сержанту Якову Мальцеву. Он молчал о себе: как будто он ничего и не сделал. Всех убитых немцев он занес на счет своего боевого друга. Рассказ о подвиге Лычкина озаряет бледное лицо Мальцева. Я не знаю, как ему было суждено умереть, но я знаю, что он погиб смертью героя. Он погиб под Сталинградом, когда на востоке едва проступала заря нашей победы. Друг Ивана Лычкина не мог погибнуть иначе.

Я думаю о том, как Мальцев писал свое письмо. Это было перед боем. Товарищи молчали, курили, каждый о чем-то напряженно думал среди предгрозовой тишины. Что томило Мальцева? Не страх, не тоска, даже не думы о близких, а наверно, были у него и дом и родные. Мальцев болел одним: вот он умрет, и никто не узнает о подвиге Ивана Лычкина. Высокое чувство — дружба воодушевляла Мальцева в последнюю ночь перед боем, в последнюю его ночь. Много в войне жестокого, темного, злого, но есть в ней такое горение духа, такое самозабвение, какого не увидишь среди мира и счастья.

10 марта 1943 г.