Казак и фрицы

Казак и фрицы

Я получил письмо от старшины Николая Кочергина:

«Я — казак, уроженец Сталинградской области, Нижне-Чирского района, хутора Ново-Максимовской. Горько мне, что я теперь не на Дону! Но мои земляки-казаки сейчас в полном смысле слова на месте, — как говорится, казак на коне. Меня воспитал флот, но искорка к коню не гаснет — горит. Порой, глядя на торпедный катер, вспоминаю резвого, поджарого дончака…

Но родина моя не только Дон. Родина моя — и солнечный Кавказ, и Дальний Восток, и степи Украины. Моя родина и Карелия, где я сражаюсь.

Моя мать жила в маленьком городке Ворошиловградской области. Немец оккупировал город. Не знаю, осталась ли моя мать там и жива ли? Если осталась, жива не будет, — у нее мой портрет на стене в увеличенном виде. Я снят в полной форме моряка. Она не спрячет портрет и не уничтожит, на это моя мать никогда не пойдет. Ручаюсь головой, что мать, если попадет к ним, не смутится.

Мой родной уголок в донских степях немец занял…

Была у меня девушка замечательная — в хуторе, недалеко от Клетской. Учительницей была. Где она теперь, не знаю. У меня нет связи ни с кем из родных и друзей. Не одинок я лишь в кругу товарищей. У меня боевые друзья, у них на счету много уложенных фрицев.

Хочу вам еще сказать, что у меня на Дону осталась племянница Нина. Я знаю немца. Эта заразная падаль вырывает крошку из рук матери. У него у чорта, нет что ли детей, а если есть, то какие у него чувства? Если бы бы я знал, что стало с Ниной?

Я — разведчик. Мне часто приходилось иметь дело с этими „героями“ — фрицами. Они себя называют „победителями Нарвика“, а они — трусы. Наши бойцы не такие. Если немец ведет разведку усиленной ротой, наши бойцы зря не палят, они подпустят немца на пятнадцать метров и бьют наверняка. Немец — трус, как заяц. Немец боится одного шевеления наших бойцов.

Немец, говоря по-флотски, быстро скисает. Недавно мы устроили засаду, захватили почтальона и еще одного фрица. У „бравого арийца“ язык отнялся, он совершенно сварился, как куренок. Потом видит, что с ним обращаются по-людски, и бахнул: „Нельзя ли у вас достать девчонку подешевле?“ Мы от такого нахальства шарахнулись. А он ни черта, смотрит оловянными своими бельмами и ждет ответа. Мы ему ответили по-настоящему. Он опять струсил, заикаться стал, ноги у него отнялись. Вот такие они все — нахальства много, а в душе он трус…»

Раскусил русский казак немецкую душу: шкодлив немец и труслив. Если дать немцу волю, он не то что Европу, он и солнце с луной засунет в карман. Он гору облает, не то что человека. Он считает, что он первый в мире, — до первого тумака.

Один пленный мне заявил: «Мы, немцы, никого не боимся, кроме бога». Потом он завял и совсем другим голосом начал лопотать: «В бога я не верю, а русских очень боюсь». Другой фриц мне сказал: «Я боюсь только красной артиллерии». Третий: «Я боюсь темноты». Четвертый: «Мне страшно в лесу». Пятый: «У нас солдаты очень боялись ваших бомбардировщиков. Только услышим гудение, кричим: „Иван прилетел“».

Великие чувства воодушевляют русского казака. Он горд за свою мать. Он скорбит о родном крае. Он хочет освободить любимую девушку. Он хочет защитить маленькую Нину от немецких убийц.

Кто против него? Подлец, мечтающий в плену «достать девчонку подешевле», а на воле насилующий русских девушек. Мелкая, трусливая душонка!

20 августа 1942 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.