Легенды Луговой улицы II

Легенды Луговой улицы II

Они мне сразу не понравились: какие-то разъевшиеся, громкие, провинциальные, поинтересовавшиеся на второй минуте беседы, сколько я плачу няне своих детей, а на третьей – стоимостью нашего дома. Слишком ярко выкрашенные волосы у неё, слишком шикарный спортивный костюм на нём, слишком много гномиков и зайчиков на газоне перед их домом. В Нью-Йорке таких, говорят, много, а в Бостон по большей части едет немного другая публика, и от вопросов типа «Почём вы дом-то купили» я давно отвыкла. Ладно, подумала я, мне с ними детей не растить.

На нашей улице, кроме нас, ещё две русскоязычные семьи. Это нам сообщили первым делом: «А вы с другими русскими уже познакомились? Тут ещё два дома с русскими – вон тот и тот». С тем, что мы «русские», я давно смирилась, но к тому, что мы, по их мнению, должны друг друга выискивать, страшно радоваться наличию соплеменников и дружить по принципу «Я тоже там родился», никак привыкнуть не могу.

«Ещё не познакомились, но улица небольшая, так что обязательно, думаю, столкнёмся как-нибудь. Спасибо».

Куда там! Завидев нас на другом конце улицы, услужливые соседи отчаянно машут руками: «Идите сюда, мы вас с другими русскими познакомим!» Первые русскоязычные соседи оказались очень милой парой намного старше нас, с двумя детьми, один из которых уже учится в колледже и дома не живёт. Мы вежливо поговорили и разошлись, хотя при встречах обмениваемся, как правило, несколькими репликами о школе, погоде, здоровье и прогрессе в уборке листьев со двора.

А вот вторые «русские» мне всё никак не попадались. Сидели упорно дома, забаррикадировавшись газонными гномиками. Впрочем, я и думать забыла об их существовании. Переезд, ремонт, двое маленьких детей, работа, неухоженный участок и прочие радости жизни не оставляли времени для общения с соседями. Зато я начала активно собирать информацию про детские садики в округе. Мне быстро объяснили, что садики делятся на американские и русские; в американских дети (о ужас!) едят то, что принесли из дома, и спят в спальниках, а в русских детки спят в кроватках, кушают горячие обеды и, естественно, говорят по-русски. В итоге мои дети пошли в американские садики, но тогда я на некоторое время впечатлилась идеей русского сада и стала расспрашивать всех и вся про наличие оных в окрестностях Шэрона.

Мне много рассказывали про замечательный садик «где-то у озера», то есть совсем рядом с нами, куда ходили и русские, и американские детки. Выпускники садика были двуязычны, спали в кроватках и ели те самые горячие обеды. (Дались же всем горячие обеды!) Условия там якобы замечательные, детишки счастливые и прекрасно подготовленные к школе, а родители довольные. При этом рассказчик не знал никого, чьи дети ходили бы в этот сад в данный момент, и никто не помнил ни имени, ни адреса. Кто-то уверял, что сад закрылся, кто-то – что владелица заболела и решила сделать перерыв, а большинство просто отсылали меня «поискать это место в Интернете». Просто не сад, а летучий голландец какой-то. Иди туда не знаю куда.

Я поискала. И ничего не нашла. В Шэроне обнаружилось два русских садика, оба хорошие, но ни в одном из них не было американских детей, и оба были далеко от озера. Явно не то. Я плюнула на поиски того, не знаю чего, к тому же мы на тот момент уже решили отдать сына в «аборигенский» сад. Тему закрыли и думать забыли.

Зачем я им сказала, сколько плачу няне? Какое их дело? На вопрос о стоимости дома, правда, прямо не ответила и посмотрела. Они, кажется, поняли, что со мной такие разговоры вести не надо, и быстренько уехали. Познакомились, называется. Мужу так и сказала: «Увидела, наконец, вторых „русских“. Брайтон Бич на выпасе. Говорить не о чем».

В следующий раз я встретила её одну, без мужа. Она высаживала какие-то цветочки в саду, а мы с мальчишками проходили мимо. Младший спал в коляске, зато старший с визгами побежал к ближайшему не то зайчику, не то гномику и попытался его уволочь. Пришлось игрушку отнимать, водворять на место и извиняться, а заодно отвечать на вопросы про возраст, что умеет, на каких языках говорит и т. п. Решила похвастаться тем, что сын собирал puzzles из двенадцати кусочков, а то и из двадцати.

– А у меня дети в три-четыре года из ста кусочков puzzles собирали.

– А разве ваши дети тут выросли?

– Ну, вообще-то мои дети тоже тут выросли, мы же в семидесятые годы приехали, но им уже было, конечно, не три и не четыре. Младшему было семь, а старшей десять.

– Тогда о каких детях речь идёт?

– Да у меня же тут садик был. Двадцать лет. Пол-Шэрона ко мне ходило, все русские, да и американцы многие.

– А, так это вы держали садик? Мне тут много про этот садик рассказывали, очень хвалили, но никто не знал, ни где конкретно он находится, ни кто его держит.

– Вот ведь как… Полгорода вырастила, всего пять лет как закрылась, а уже никто не помнит. – Она как-то вдруг потемнела лицом и положила тяпку на землю.

– Да что вы, помнят! Просто имени и адреса не знают, их дети уже ходят в другие сады, а сами они слишком старые для вашего сада. Ваши выпускники сейчас в средних и старших классах школы, в университетах, а я разговаривала с мамами малышей. Про то, что в Шэроне был замечательный домашний садик, знают все.

– Да, помнят. До сих пор приходят и родители, и сами детки навещают. Очень приятно. Садик действительно был замечательный. Как я их развивала, любила, кормила! Ко мне очередь была, попасть невозможно было.

– А что ж закрылись?

– Ну, здоровье стало не то… Немолодая уже.

Она опять взялась за тяпку и продолжала работать. Тема явно была закрыта. Я подумала, что женщине, судя по всему, лет пятьдесят, если не меньше, – совсем, мягко говоря, не старуха. Чего прибедняется-то? Вон как тяпкой орудует.

– Мы познакомились с другой «русской» семьёй, – радостно сообщила я нашим соседям-доброхотам. – У неё, оказывается, садик был.

– Был, был, у неё рак нашли пять лет назад, пришлось закрыться; детей в другие сады перевели.

– Ой, а как же она сейчас?

– Да ничего, вроде вылечили, но она на пенсию вышла. Муж работает ещё.

Мы по-прежнему редко виделись, но периодически друг на друга натыкались: улица действительно маленькая. Я познакомилась с их взрослыми детьми и вбила, наконец, сыну в голову, что гномик на газоне не игрушка. Они сдружились с моей няней, и выяснилось, что зарплатой её они интересовались лишь потому, что старшая дочь искала на тот момент няню детям. Мне по-прежнему была чужда их манера одежды, разговора и поведения, но разглядеть за этим добрых, открытых и порядочных людей труда уже не составляло.

* * *

Каждое лето в августе мы устраиваем block party: жители двух маленьких улочек, образующих наш круг, собираются в выходной день, жарят мясо, приносят салатики, выпивку, десерт; детишки играются и поливают друг друга из шлангов; новые соседи знакомятся со старыми, старички делятся воспоминаниями о том, на что была похожа эта улица в 1969 году, когда построили первые дома, а мамаши обмениваются рецептами. Всем весело и хорошо, лишь бы дождя не было.

Мы стоим с одной из соседок на тротуаре, обсуждая меню предстоящей партии. Я, как всегда, последняя на раздачу, ничего не запланировала и не приготовила. Интересуюсь, что бы такое принести, чего никто больше не принесёт. В этот момент моя русскоязычная знакомая выходит на крыльцо и начинает поливать цветы.

– Добрый вечер, – кричит соседка, – на block party придёте? Мы не получили от вас ответа ещё!

Она выпрямляется, устало смотрит на нас и тихо говорит:

– Нет, мы не придём, не сможем. Я плохо себя чувствую.

– Что, опять? – так же тихо спрашивает соседка.

– Опять.

Она берёт свой шланги и уходит в другой конец двора. Она явно не в настроении с нами беседовать. Мы быстро меняем тему и продолжаем перечислять обещанные соседками десерты. Мы молоды, у нас маленькие дети, мы не хотим думать о собственной и чьей бы то ни было смерти. Завтра block party, нам нужно обсудить меню.

Я вижу её несколько раз осенью – они едут куда-то на машине. Она худеет, бледнеет, плохо себя чувствует и ни с кем не разговаривает, разве что бегло здоровается. Потом я её уже не вижу да и не думаю о ней, если честно. Старший сын пошёл в школу, дом, дети, работа…

В один прекрасный день я заворачиваю на нашу улицу и вздрагиваю: на их доме висит знак «на продажу». В окнах темно, машины нет. Пытаюсь выспросить у соседей, что случилось, когда, куда делся муж. Никто ничего не знает. Все были заняты этой осенью, а они уже пару месяцев как не показываются. Кажется, она ещё не умерла, а переехала в hospice – дом для умирающих. Ей теперь нужен постоянный уход, и он переехал поближе к ней, а дом продаёт. Но это слухи.

Потом знак исчезает: дом продан.

Я стою на детской площадке в солнечный зимний день. Кибальчиши скатываются с горок и бегают по лесенкам, а мамы пытаются согреться горячим кофе и разговорами. Мой старший сын играет с каким-то мальчиком, я беседую с его мамой. Это её младший сын, «сюрприз» в довольно зрелом уже возрасте. Двое старших заканчивают школу. Спрашивает, где мы живём.

– Да на Луговой, маленькая улочка такая, вы не знаете, небось.

– Как же не знаю? Мои старшие туда в садик ходили пятнадцать лет назад. Русская женщина его держала. Лучший сад был в городе, на мой взгляд. Сколько же в ней было энергии, как она их здорово учила, как вкусно кормила! Они домой идти не хотели, все выходные понедельника ждали. Вы знаете, они до сих пор многое по-русски понимают. А с младшим ткнулась в прошлом году – нет его. Закрылся садик.

И другого такого нет.

– Да, закрылся садик…