«Российская провинция»

«Российская провинция»

1. Как сложилась Ваша жизнь сегодня — не писательская, а человеческая, с горем и радостью, с потерями и приобретениями? Как строится Ваш трудовой день, когда Вы не за письменным столом — жена, внуки, сад, огород, охота… Сомерсет Моэм написал как-то: «Жизнь сладка и печальна». В чем сегодня для Вас, зрелого мужчины и человека, ее сладость и печаль?

2. Родясь в Ленинграде и многие уже годы живя в Москве, самом нынче тяжелом городе России, я ярко помню четыре года эвакуации в деревне под Ветлугой, на родине деда. Остальные мои деды и бабки, отец и мать тверичи. Я, по сути, не жила в так называемой провинции, но духом ее чую. И хотя на провинцию сейчас дурная мода и модно говорить, что Россия спасется провинцией, хотелось знать Ваше мнение — что драгоценного и что отвратительного скрывает в себе провинциальное житье-бытье. И как Вы умудряетесь не потерять и впитать в себя драгоценное и противостоять отвратительному?

3. Деление на «столицу» и «провинцию», на мой взгляд, всегда условно. Столица во многом провинциальной и косней географической провинции, особенно сейчас. Не наступит ли в обозримом будущем некое равновесие нравственное, культурное, экономическое, мировоззренческое, причем с перевесом провинции? И если не наступит, то почему?

4. В одном из своих интервью Вы сказали: «Не хватало мне духовного начала» (речь шла о диссидентстве). В отличие от многих Вы способны оценить себя критически, как всякий истинно интеллигентный человек; но ведь хватило же у Вас духовного начала, чтобы отказаться от всяческой мишуры и мнимых соблазнов литературных постов, от столичной суеты, от беспрестанных словопрений, в которых растворились бесследно многие одаренные люди. Каким же внутренним правилом Вы руководствуетесь в своей жизни?

5. «Болят старые раны» — так Вы хотите назвать новую Вашу книгу. Так можно определить и жизнь не только Вашего, сугубо военного, поколения, но и моего, чуть помладше, кого война захватила в детском возрасте, но оделила и голодом, и бомбежками, и страхом. Может быть, Вы уже слышали о том, что в моем родном С.-Петербурге накануне дня Победы разбросали листовку — призыв к ветеранам войны и к пенсионерам добровольно покончить счеты с жизнью, чтобы освободить «плацдарм» для молодых. Что это, очередное желание «умыть друг друга кровью» (цитирую Вас) или созревание пещерного человека?

Когда-то Вы сказали, что «совместимость — это наипервейший признак большой внутренней культуры человека». Я лично делаю ударение не столько на слове «культура», сколько на слове «человек». Как Вы объясняете эту страшную деформацию нынешних молодых (да и не только молодых) «человеков»?

6. Где-то у Вас проскользнула мысль: я не знаю, как помочь своему народу (приблизительно). Может быть, потому, что, как Вы написали, «народ во мне», а себе всегда помочь трудней? И надо ли помогать, спасать Россию, захочет — сама выживет, триста лет под татарами сидела, не иссякла… А народ-то «наджабленный» восстановит ли целостность своей души?

7. В «Плацдарме» (а там есть просто удивительные попадания в яблочко) я прочитала: «Кучи болтливых лодырей, не понимающих, что такое труд, что за ценность каждая человеческая жизнь, что за бесценное создание хлебное поле…» Там это относится к войне, но ведь и к сегодняшней нашей жизни! Особенно о хлебном поле, о котором Вы прямо-таки по-библейски выразились: «Творя хлебное поле, человек сотворил самого себя».

8. Какой силой надо обладать, чтобы добровольно еще раз пропустить через себя ужас войны, вывернуться наизнанку, рвя душу и через пятьдесят лет. Что это — каторга писательства или крик в будущее, к потомкам?