V. Приближение зимы

V. Приближение зимы

Свободы ищет и добивается человек на всех поприщах, политическом, общественном, умственном, художественном; словом сказать, на всех. Слово свобода у всех на языке и, быть может, на сердце; а между тем многие ли уяснили себе его значение? Свободу понимают как возможность двигаться во всех направлениях. Но природа не пускает меня ни в небо, ни в землю, ни ко дну океана, ни сквозь стену. Для духовного движения есть также свои океаны и стены. Интересно осмотреть остающееся в нашу пользу пространство, по которому мы действительно можем двигаться. Пространство это и обширно, и тесно, смотря по избранному нами направлению; но, куда ни пойди, непременно наткнешься на стену, будет ли эта стена вечность, запертые ворота, зверь или другой подобный нам человек — закон бессознательной природы или сознательный закон общества.

Но нет пограничного столба со словом закона: «далее нельзя», который бы тем самым не говорил: «а до сих пор можно». Другими словами: нет обязательного закона, который бы не заставлял предполагать известное право. Вот сознание-то этого закона и определяемого им права и составляет сущность свободного существа в сравнении с несвободным. Человек, увязивший ногу между твердых тел, будет неподвижно ждать освобождения; но ни одно животное не в состоянии понять необходимости не двигаться, и не было примера, чтобы в подобном случае любое животное не сломило себе кости. Только сознание законных препятствий и связанных с ними прав дает то довольство, тот духовный мир, который составляет преимущество свободного перед рабом. Я вижу препятствие и знаю, что если туда нельзя, зато здесь я полный хозяин. С другой стороны, свободный человек не примет молча поставляемого ему препятствия, которого он не понимает, а будет посильно протестовать против него во имя своего сознания. Свободный человек, понимая несвоевременность известного явления в данный момент, не станет ратовать против него в прошедшем и поймет его заслуги там. Свободный человек, несмотря ни на Венеру Милосскую, ни на Аполлона Бельведерского? не предастся культу олимпийцев, но не станет называть за него греков дураками. Свободный не оттолкнет никакого изучения, следовательно, и изучения древности хотя бы каракалпакской, но не забудет в то же время, что идеал всякого живого организма в будущем, а не в прошедшем. Потому-то нам и не нужно ни общинного владения, ни крепостного права, что они были, да сплыли или, Бог даст, сплывут. Свободный знает, что хлопотать о народности какого бы то ни было народа то же, что убиваться из-за древесное™ леса. Поэтому напряженно откапывать какое-нибудь наречие для литературного и образованного круга, в то время как лучшие представители его давно усвоили себе наречие более развитое, то же, что сказать: не ешь жаркого вилкой, потому что она орудие не народное. Кто-то отыскал в русских песнях:

Бабища кабацкая

Турыжная, бабища ярыжная.

И долой Пушкина: то несериозно, а вот эта гадость сериозна.

Свободный человек, поняв, например, что мы сидим в грязи, не ограничит свою деятельность праздною перефразировкой этого речения, а поищет средств вылезть из грязи. К этому первый шаг — сознание, как и насколько мы в грязи.

С этой точки обращаюсь от моего долгого отступления к продолжению моих заметок.

* * *

Что такое предложение и требование, которыми свободно устанавливаются цены, говорить я не буду, как не стану и гадать о том, каково будет отношение предложения рабочих рук к требованию на них в будущем. Я говорю здесь о настоящем и вижу, что большая часть моих соседей мало-помалу заводят вольный труд и требуют рабочих на тех же основаниях и условиях, на каких требует их и моя экономия. Около Мценска есть уже большие экономии на чистом вольнонаемном труде. Чтоб объяснить себе условия найма рабочих, нужно сказать, для какого они времени нанимаются и кто они такие? Я уже упомянул, что мне для обработки моих полей нужно восемь человек, я нанимаю еще девятого на лето для облегчения работ. Кроме того, мне придется принанимать посторонних во время уборки. Первое, что при этом кинется в глаз каждому практику, будет несоразмерно большое число годовых рабочих. Зачем же нанимать восемь годовых, когда и на лето в крайнем случае достаточно восьми? Такое замечание справедливо. Но там, где все хозяйство основано на вольнонаемных, кто поручится, что рабочие, не нашедши около себя мест, не подрядятся в даль, на дороги, на юг и т. д., и тогда что же делать с открытием весны? Нанимать издельно? Прекрасно. Но, во-первых, надо будет с потерей времени отыскивать желающих; во-вторых, никто не пойдет на чужую работу, не кончив своей, а между тем драгоценное время ушло, вы без овса, навоза, гречихи, сена и т. д. Вольнонаемное дело у нас еще в младенчестве, и поэтому нечего удивляться, что крестьянин, не привыкший заранее рассчитывать, на всякое делаемое ему предложение, даже самое для него выгодное, отвечает одно: «Как люди, так и мы». И сколько бы вы ни перебрали людей, они все будут искать образцов; а если вам удалось склонить хотя одного, очарование снято, этот один делается людьми, и подражатели выползают со всех концов, даже на умереннейших против первого условиях. Надо сказать правду, наемщики, с своей стороны, хотя и не говорят громко заветного: «как люди, так и мы», но, в сущности, поступают так же. Как бы то ни было, для спокойствия необходимо в настоящее время нанимать рабочего годового, имея преимущественно в виду его летнюю работу. Остается рассмотреть, кто нанимается в работники? Домашняя прислуга, кучер, лакей и пр. составляют отдельный вольнонаемный класс. В счет заработной платы идет его помещение, пища и т. д. Ему прежде всего необходимо где-нибудь приютиться и затем уже получать плату, и на его труд время года не имеет влияния. Тут отношения между наемщиком и рабочим просты. Не нравится один другому, и они расходятся так же просто, как и сошлись; зато никто и не даст вперед, без особых обстоятельств, денег неизвестному слуге. Не таковы отношения наемщика к полевому работнику. Этот последний также землевладелец, не нуждающийся в помещении и продовольствии (я говорю о найме в земледельческой полосе); осенью ему нужны деньги на уплату повинностей или на свадьбу, и он нанимается в работники. Не коротко знакомым с делом покажется странным, что отец или брат малого, которого женят, просит на одно празднество бракосочетания весь годовой заработок жениха, а иногда и более того; но это и служит новым доказательством крайней нерасчетливости нашего крестьянина. Интересна будет статистика браков 1861 года. Свадеб было без конца. Если бы нанимающийся перебился осень без денег, то весной он, быть может, и вовсе не пошел бы в заработки, и двое-трое стали бы ковырять у себя там, где при бабах и одного довольно. Но ему нужны деньги не в будущем, а сейчас, безотлагательно, и он идет наниматься, ставя первым условием, чтобы половина денег была ему уплачена вперед. При таких обстоятельствах всякого рода советы, как, например: не нанимайте с осени полного числа рабочих, не давайте денег вперед — бесполезны; необходимость принуждает и нанять с осени, и деньги дать вперед. Независимо от приведенных причин, заставляющих хлопотать о прочности годового условия с рабочим, есть еще одна, о которой не могу умолчать. Предположим, что рабочий не нуждается в немедленном получении денег и согласен наниматься помесячно. У нас, по окончании полевых работ, можно иметь по 3 р. в месяц сколько угодно рабочих; мало того, рабочие с удовольствием станут по 10 р. за все шесть зимних месяцев. Но смешно было бы ожидать, чтобы рабочий месячный остался в покос и уборку за 3 р. в месяц, когда он легко заработает в это время 10 р. Итак, еще раз: самый ход дела заставляет нанимать рабочего годового заблаговременно и давать ему большой задаток. Эти неблагоприятные для хозяйства условия оттого изменяют сущность и качество вольнонаемного труда, что его, по справедливости, нельзя и называть этим именем. Деньги получены вперед и истрачены полгода тому назад; к Святой получена еще часть. Много ли затрат остается на все лето, когда другие, рядом, зарабатывают гораздо более? А тут-то и наступает истинно трудовая жизнь, когда, проработав весь день на жаре, надо ночью гнать лошадей в поле и караулить их в так называемом ночном. Много надо философии, чувства да и разных добродетелей для того, чтобы человек не забыл давнопрошедшего одолжения и условия; и как ожидать этих выспренних качеств от неразвитого крестьянина, когда они так редки у нас и между образованными? Человек, взявший деньги взаймы, через несколько времени не только забывает одолжение заимодавца, но даже смотрит враждебно на его притязания, и не будь закона, ограждающего последнего, многие ли получили бы обратно ссуду? Но пока я раздумывал о существующих условиях найма рабочих, нужно было приступить к самому делу. Что предложение было невелико, видно из того, что я только приискал необходимое число новых, а старых, бывших уже у меня и пожелавших остаться на следующий год, не переменял; зато цена несколько изменилась. Во избежание просьб насчет обуви (лаптей) и рукавиц, я прибавил на то и на другое 1 р. 50 к., и всем годовым обязался платить 31 р. 50 к.

* * *

Михайло-копач насилу дорыл свой пруд, между тем как юхновцы живо окончили работу, но их пруд оказался против чаяния совершенно сухим, между тем как у Михаила стала набегать ключевая вода. Необходимость заставила обрыть один клин канавой в защиту от беспощадных набегов соседской скотины. Старик Глеб между тем оказался решительно неспособным вести хозяйство; я его расчел, взяв на время у Ш. хорошего мужика в старосты. Этот мужик на все приказания отвечал однообразным: «Слухаю, батюшка», а в сущности бесполезно топтался на месте не хуже Глеба. Надо было подумать о более расторопном и смышленом помощнике, и мне отрекомендовали молодого малого, проживающего в Москве. Дали ему знать, и он явился с полною готовностию приняться за дело усердно.

Прежде всего старался я объяснить новому прикащику необходимость прямых и честных отношений.

— Ради Бога, изгони раз навсегда всякую ложь. Проси, что тебе надо, и говори правду. Сделай замечание в случае, если найдешь распоряжение мое неудобным; но если и затем я останусь при первом приказании, исполняй его.

— Слушаю.

Рабочих годовых мы наняли только шесть и затем несколько поуспокоились в надежде принять еще двух в марте. Между новыми оказался взъерошенный чернолицый и кряжистый, хотя несколько сиротливый, Тит. На работе он с первого разу показался весьма усердным, но все у него как-то не клеилось. Лошадь ли станет запрягать, запряжет криво и косо; солому ли примется навивать, то же самое.

Ледник окончен и готов принять лед. Но где взять льду? Возить за 7 верст с Неручи — слишком неудобно. В большом пруде вода едва покрыла дно, в верхнем конце, и замерзла; но если она промерзла до дна, льда нельзя колоть, глыбы не будут отделяться. Разумеется, пошли толки вроде: «Да как его колоть, не изымешь. Вишь он! его теперь прихватило». Взглянув на берега, я расчел, что около плотины глубина воды уже должна быть около двух аршин, и потому для пробы велел прорубить четвероугольник. Рабочие, как видно, считали это дело нелепою затеей. Действительно, углубление было сделано почти в аршин, а воды все нет. Я уже и сам стал терять надежду, но, подумав, что весной все равно не достанешь льду, так как по местности неполный пруд должен быть во время зимы занесен снегом сажени на две, велел колоть далее, и долго затем длилось мое неловкое положение. Еще несколько ударов топором и пешней, и один из рабочих крикнул: вода! Вода точно брызнула фонтаном. Ледник успели набить более чем вполовину, а потом поднялись метели и лед замело.

* * *

Приходя к окончанию заметок о первом, кратковременном, но тем не менее хлопотливом сезоне, не могу не высказать еще одного убеждения, к сожалению моему, почерпнутого из опыта. При настоящем положении вольного хозяйства должно всеми мерами избегать сложных производств. Никакой глаз присмотрщика не уследит за всеми злоупотреблениями, от которых нередко и производство окончательно погибнет в один час. Вот один из таких примеров. В числе прочих хозяйственных обзаведении я купил у предшественника за сходную цену сорок ульев пчел; при этом он выпросил у меня позволение оставить на пасеке до зимы четыре колодки, проданные им куда-то на сторону. Старик, бывший у него пасечником, остался до зимы у меня и так хорошо рассказывал о своих способностях ходить за пчелами, что любо было его слушать. В конце августа надо было осмотреть пчел и подрезать излишний мед. Мы выбрали удобный на это день. Приготовив чистые липовые кадушки, мы отправились на пасеку. Старик вынул у первой колодки колозни (закладки), помолился на восток, сделал ножом крест на сотах и начал подчищать. В это время я получил известие, по которому немедля должен был отправиться в Москву. Делать было нечего; я велел готовить лошадей. Однако через час сборов пошел заглянуть на пасеку и нашел уже одну липовку полную сотами, а другую вощиной. «Сколько тут будет меду?» — спросил я пчельника, полагая по объему посуды пуда четыре. «Пуда, должно быть, три есть». — «А много подчистил?» — «Восемь колодок». Оставалось подчищать еще тридцать две колодки. И я уехал, рассчитывая, по крайней мере, на двенадцать пудов меду. Каково же было мое изумление, когда по возвращении я узнал, что меду собрано со всех сорока колодок три пуда! Эти три пуда я сам видел, так украсть их уже нельзя было. К чему же, спрашивается, молился и закрещивал соты набожный пасечник? Беда была еще бы невелика, если б он украл только мед. Как впоследствии оказалось, он так обчистил пчел, что они едва перезимовали. Здесь позволю себе маленький анахронизм и забегу вперед. В феврале 1861 года я стал искать пасечника. Явился старик, который, желая убедить меня в своем знахарстве, совершенно для меня неожиданно нагнулся ко мне и с необыкновенною быстротой начал причитать какую-то специальную молитву о пчелах. Думая, что он долго останется у меня, я не поторопился тогда же записать молитву, но помню из нее несколько слов, особенно меня поразивших.

Божия Матерь,

Отворяй ворота,

Чтоб моя пчела

На полет летала (шла на работу),

Чужую пчелу побивала.

Сильные пчелы, как известно, иногда ходят на разбой к чужой пчеле. Мошенники пчеловоды нередко нарочно возбуждают своих пчел к убийству, ставя им водку. Конечно, мошенничество бывает везде, но обращаться с ним к небу в молитве — значит считать его безупречным. Долго еще неуклонному закону придется бдительно стоять на страже, пока русский человек не забудет своего наивного произвола и наследственной лжи. Мне припомнился теперь рассказ своего соседа Ш. В качестве церковного старосты Ш. в своем большом и зажиточном приходе по праздникам сам продает свечи. «Нередко, — говорит Ш., - подойдет мужик с просьбой: копеечную свечку, — и, наклонясь на ухо, прибавит: в должок. Да как же брать деньги-то? Помилуйте, отдам, ужели я Господа Бога-то обману? Ну, и подашь ему свечку. А сколько я своих денег за такие свечи заплатил!..»

Когда выпал первый снег, приехали какие-то крестьяне с запиской на подъем четырех колодок. Это было около завтрака. Я велел прикащику отпустить четыре колодки в ряду у входа направо. Так говорил мне сам продавец и показывал их моему старосте. У меня, помнится, был кто-то посторонний, потому я и не выходил.

Часу в четвертом пришел прикащик:

— Пожалуйте в пчельню. Мужики шумят. Подавай им на выбор лучшие колодки из середины.

Я пошел на пчельню и уже издали услыхал страшный спор и шум.

— Что вы за люди? — спросил я толстых и с виду богатых мужиков в новых полушубках.

— Крестьяне князя К***.

«А! — подумал я. — Вот почему вы и кричите».

— Ну, любезные, вы здесь не шумите, берите то, за чем приехали, будете кричать и выдумывать свое, я велю вас прогнать и дело пойдет через станового. Вот ваши колодки. Где староста? — Пришел староста. — Укажи колодки.

— На вот, батюшка, извольте посмотреть, — и он показал мне на задней стороне четырех колодок метки красного карандаша продавца.

— Видите. Теперь убирайтесь вон.

— Много довольны вашей милостью, — и они, забрав пчел, уехали.

Неутешительную перспективу представляла наступившая зима. Дом продувало со всех сторон, зимовать в нем не было возможности. Надо было зимой привезть железа на крышу, кирпичу, песку, лесу, алебастра и прочего материяла для весенней перестройки.

А чем кормить скот и как перемолотить без машин, в трехколенном овине, четыреста копен хлеба? Пришлось бы кормить снопами, как делал мой предшественник. Но и тут кое-как выручил меня Ш., предложив возить к нему немолоченую рожь и брать назад солому. Сена оставалось в декабре не более 1000 пудов.