МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ
МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ
Конечно, Шурик (я имею в виду частного сыщика) вобрал в себя все лучшие черты язычника Веселина Соколова. (Веселии об этом не знает). А Люха наоборот — набрался от всех понемножку, причем отнюдь не лучшего. Не случайно в Домжуре кто-то с восхищением отозвался о Люхе: «Вот славный фрукт! Вечно в депрессии».
Осознав, что несколько дней я, писатель идейно невыдержанный, нуждающийся в строгом и постоянном партийном внимании, несколько дней провел как бы сам по себе, возможно, даже со шведками, интересующимися искусством Средиземноморья, поэт К. и прозаик П. приняли крутые меры.
В Варну мы ехали в одном купе, даже курить в тамбур выходили вместе.
В Варне, утомленный надзором, я сразу заперся в своем номере, решив отоспаться от пережитого в Шумене.
Дом творчества писателей в Варне расположен неподалеку от моря. Номер мне выделили прохладный и тихий. Солнце не могло прорваться сквозь густую виноградную лозу, сквозь листья, укрывшие здание со всех сторон, но соленое дыхание моря проникало в комнату сквозь распахнутые окна. Странным образом я вдруг понял, что наступила минута, о которой в своей книжке Миша Веллер почему-то ничего не написал. Минута, которую во всех смыслах можно назвать Началом. В тебе что-то созрело, поднялось, ты можешь брать карандаш и бумагу и записывать то, что тебе диктует Тот, Который Диктует.
Приняв душ, я устроился с блокнотом надиване подокном.
Орали штурцы, но это был не шум. Наверное, они вспоминали, стараясь перекричать друг друга, Овидия, высланного когда-то цезарем в эти гибельные места. «Перевожу одиночество на латинский…»
Сноровистый Шурик… Грубый Роальд… Сентиментально настроенная Люция Имантовна… Потерявшийся где-то Иван Сергеевич Березницкий… Молодые фантасты, молодые поэты, Люха… Как-то сама собой подобралась неплохая компашка, я отчетливо слышал голоса… Даже улавливал отдельные фразы…
В дверь постучали.
Я рассердился:
— Антре!
Вошла домакиня, обслуживающая номера. Я знал ее по прежним поездкам.
— Геннадий, — сказала домакиня голосом человека, лично ответственного за мой отдых, — говорят, ты привез очень известных советских писателей и поэтов?
Я кивнул.
— Тогда почему вы еще не в баре?
— Выпить я могу и один в номере.
— В баре наши большие друзья никарагуанцы пропивают свою революцию, — всплеснула руками домакиня. Они очень славные парни и приехали в Болгарию по приглашению Земледельческого союза. Они привезли фильмы с Лолитой. Не с этой вашей Лолитой, с которой вы все носитесь, которая совращает даже маньяков, а с Лолитой Торрес. Никарагуанцы пьют виски, плачут и слушают Лолиту Торрес. Пойди поплачь с ними. Почему ты не хочешь поддержать наших никарагуанских друзей?
— Потому что я не один. Со мной приехали очень известные советские прозаики и поэты.
— Много хубаво! — обрадовалась домакиня. — Не могу смотреть, как страдают мужчины. Бери своих писателей и иди в бар.
Я поднялся в номер прозаика П.
— Это точно никарагуанцы? — подозрительно уточнил прозаик.
Подняв с дивана поэта К., дождавшись, пока он, как и прозаик, натянет на себя черный глухой пиджак и завяжет черным узлом черный глухой галстук, мы спустились во двор и пересекли раскаленную асфальтовую дорожку. Яростное болгарское солнце слепило глаза, загоняло птиц под стрехи, в уют виноградных зарослей, зато в подземном баре, вместительном и уютном, снова оказалось прохладно.
Домакиня не преувеличивала, в баре мы нашли наших никарагуанских друзей.
Правда, они не так уж чтобы страдали. Все оказались небольшого роста, но крепкие, бородатые. Сгрудившись у дальнего конца стойки, они с самым суровым видом расправлялись с виски и с пивом. По их виду нельзя было сказать, что они сильно страдают, но ведь известно — настоящее страдание прячется в душе. Увидев меня (я им чем-то понравился), один из никарагуанцев пустил по цинку стойки бутылку пива, призывно и весело пузырящуюся. Я принял ее, сделал глоток и послал никарагуанцам бутылку шампанского, намекая на то, что дружба наших народов теперь скреплена. К сожалению, прозаик П. и поэт К. решили, что наша дружба развивается не в том направлении, и, строго хмурясь, повели меня в кинозал, где уже пела и плясала на экране восхитительная Лолита.
Не та, о которой вы подумали.
Но я все равно сбежал. Меня ждали карандаш и блокнот.
Меня ожидала шумная компашка моих героев.
«Возьми газету, — сказал Шурику грубый Роальд. — С сегодняшнего дня будешь ходить в Домжур как на работу. Наблюдай, расспрашивай, но так, чтобы это не бросалось в глаза. В таких дебрях, как Домжур, могут водиться очень интересные звери».
И добавил: «Каждой тваре по харе!»
Вечерело.
Дальние зарницы полосовали темнеющее небо.
Все скинув с себя, я валялся на диване, стараясь не упустить ни одной фразы, нашептываемой Тем, Кто Диктует. Приемник, настроенный на программу «Хоризонт», тихо мурлыкал, подмигивая зеленым глазом. Я уже знал, что Шурик из тех, кто даже в самый дождливый и бессмысленный день считает, что стоит зайти за угол, а там уже другая погода, а там уже совсем другая, наполненная другим смыслом жизнь. В газетном киоске Шурик на всякий случай купил тоненькую книжку — сборник молодых фантастов, изданный тихим и воспитанным издателем ММ.
С книжкой фантастики в руках Шурик смело отправился к Домжуру.
Шел снег. На углу дома с часами стояла очередь. Шурик не видел, что там давали, но очередь росла на глазах. Бог с ней… Так Шурик подумал о Люции Имантовне. Он не верил, что обнаружит ее мужа в Домжуре…
У входа Шурик задержался.
Он не хотел привлекать внимание вахтерши.
Если дождаться молодых фантастов, решил он, можно замешаться в их компанию, тогда вахтерша быстро к нему привыкнет. Он стоял под тихо падающим снегом, остро ощущая особое очарование большого вечернего города.
Шурик любил такие вот снежные вечера.
В такие вечера с ним всегда что-то случалось.
Он и сейчас был полон предчувствий и обрадовался, завидев оживленную компанию молодых фантастов и поэтов. Впереди величественно шагал военный фантаст в военной папахе и в длинной военной шинели, из-под которой ненамного от снега под ногами проглядывали военные сапоги.
— Ребята, — кинулся Шурик навстречу. — Это ваша книга?
— В каком смысле? — сдержанно удивился один из фантастов, маленький, худой, в маленьких темных очках, которые он не снимал с хитрых глаз ни при какой погоде.
— Ну… Это вы ее написали?
— А-а-а… — облегченно протянул фантаст. — Вам автограф?
— Если можно.
— Почему же нельзя? Вали с нами.
Перед Шуриком гостеприимно распахнулись двери Домжура.
Бар гулял.
Музыка, дым столбом, смутные лица.
Дым, собственно, стоял не столбом, он стоял над столиками, как локальные атомные грибы. Пахло сложно. Пахло подожженным кофе, болгарскими сигаретами, пролитой водкой. На холодных курах, уложенных в плоское блюдо, посыпанных петрушкой, лежала бумажка — «Птици».
Они и выглядели как птици.
Игнорируя этот новый вид кур, Шурик взял свои сто пятьдесят (на казенные деньги) и присоединился к молодым фантастам. Он быстро и профессионально разобрался, кто из них кто и к кому следует присушиваться.
После этого он неторопливо обвел взглядом бар.
Мамаево попоище.
За стеной — снег.
Медлительный, белый.
За стеной тишина позднего вечера, там душу отпускает, а тут…
Разумеется, Шурик не заблуждался в природе вечернего веселья. У каждого тут были свои заботы. Например, догадался Шурик, рыхлая женщина со следами былой красоты на лице, очень сильно на кого-то похожая и по-хозяйски восседавшая во главе двух сдвинутых столиков, явно проводила презентацию нового мужа. Муж сидел рядом с ней — маленький и ничтожный. Он низко и смущенно наклонял маленькую голову, уже отягощенную исполинскими рогами. Зато его владелица (богиня плодородия, вот на кого она походила) голову держала прямо, и ни на секунду не закрывала подвижный и хищный рот.
— У меня эйдетизм, — сказал Шурику фантаст в темных очках, отмахиваясь от бутылки с соком. — Не путай с идиотизмом. Я просто запоминаю и чувствую все запахи. Понимаешь? Я не умею забывать однажды услышанный запах. Ни плохой, ни хороший. У меня не получается.
— Ты мой генерал, — настаивала рядом богиня плодородия. — Ты мой генерал, — настаивала она, резко двигая хищным подвижным ртом.
— Не преувеличивай, — скромно отвечал муж, чем-то даже привлекательный в своей ничтожности.
— Ну, полковник, — ласково шла навстречу богиня плодородия.
— Не преувеличивай…
— Ну, майор, — сердилась богиня плодородия. — Для меня ты всегда по меньшей мере майор. Разве ты не чувствуешь себя майором?
— Не преувеличивай…
В другом углу задымленного бара назревал скандал.
Безбровый рыжий человек, низко пригнувшись к столику, торопливо бормотал растерянному собеседнику:
— Ты извини, ладно? Ты главное, извини. Экое дело, сам подумай/Ты извини. Что говорить, сам ведь знаешь…
— Отстань, — отбивался от рыжего растерянный собеседник в вельветовом, как бы задымленном костюме. — Какие, к черту, извинения? Не стоит.
— Как это не стоит? — все быстрее бормотал безбровый и рыжий. — Как это не стоит? Ты извини…
— Да хватит, черт побери!
— Рыжих замуж не берут, — загадочно заметил фантаст в темных очках.
Он наконец подписал книжку для Шурика и пустил ее по кругу.
— Ты все же полковник.
— Не преувеличивай.
Шурик остолбенел.
За его спиной вдруг раздался ритмичный голос:
— Кампучия — это маленькая страна, удачно расположенная между Северным и Южным полюсами, так, чтобы в ней всегда было не жарко и не холодно. Название Кампучии происходит от древнего «камень-пучить», что переводится с кампучийского как «внимательный пристальный взгляд из-за груды камней». Кампучия очень богатая страна. Камни, песок, бананы и мартышки — вот далеко не полный перечень больших богатств Кампучии. Но главное богатство Кампучии — это, конечно, люди.
— Чего это он, а? — тревожно спросил Шурик.
— Королев-то? — удивился фантаст в темных очках. — Да он ничего. Это он пока новую вещь читает.
— Кампучийцы очень могущественный народ. Они могут делать компьютеры не хуже японцев, только никак не соберутся. Кампучийцы в большинстве своем стихийные атеисты. Если погода ясная и безоблачная, кампучийцы не верят в бога и нисколько его не боятся, но стоит разбушеваться стихиям, как кампучийцы, сбиваясь в маленькие испуганные кучки, быстро возвращаются в лоно церкви.
— Нет, ты у меня все же полковник.
— Кампучийцы очень наблюдательный народ. Днем половина кампучийцев, лежа на песке, внимательно наблюдает за ярким кампучийским солнцем, а ночью другая половина кампучийцев ведет внимательное наблюдение за луной и звездами. Утром они обмениваются информацией.
— Да уж, извини. Тут никак без этого, правда?
— Капмучийцы прекрасные ловцы жемчуга. Если бросить горсть жемчужин в толпу кампучийцев, ни одна жемчужина не долетит до земли. Кампучийцы очень умело пользуются иностранной видеотехникой. Один известный американский путешественник рассказывал, как ловко кампучиец снял его собственной камерой зазевавшегося какаду с довольно высокой пальмы. В Кампучии, кстати, вы не встретите ни одного тигра. А если встретите тигра, то уже никогда не встретите ни одного кампучийца. Из животных кампучийцы больше всего не любят пингвинов, потому что хорошо помнят слова М. Горького про его жирное тело.
«Чье тело?» — окончательно вырубился Шурик.
— Но еще больше кампучийцы ненавидят кенгуру. Существует много народных легенд и преданий о том, как кенгуру хватали детенышей кампучийцев, путая их со своими, и огромными прыжками уносились вдаль. В хижине каждого кампучийца можно увидеть портрет большого бородатого мужчины. Каждый кампучиец сразу скажет, что это портрет Большого Белого Охотника, Убившего Кенгуру Мирового Капитализма. Кампучийцы большие патриоты своей родины. С большой неохотой они целыми тысячами выезжают за рубеж. Землю капучийцы делят на два полушария, и одна половина кампучийцев шарится на одном полушарии, а другая на другом. Некоторые кампучийцы входят в шведский парламент. Они моют там полы, после чего в парламент входят шведские параментарии. Кампучийцы очень чистоплотный и опрятный народ. С большой охотой они чистят обувь приезжим французам и американцам. Больше всего кампучийцы любят жить, многим это удается проделывать годами.
Молодые фантасты и поэты заржали — рассказ Королева пришелся им по душе. Но пригнувшийся к столику безбровый и рыжий все так же быстро попрекал тучного и сердитого: «Ты извини, говорю. Просто извини, без всяких там. Ты ведь нам известно какой. У тебя воробей крошки из рук не возьмет».
— Ты у меня все же полковник.
Улучив момент, Шурик вынул из кармана газету.
— Смотри, — сказал он фантасту в темных очках. — Про вас тут пишут. Вот видишь: «Бездарность у них легко сочетается с наглостью, но может, это и есть признак новой литературы». И снимок помещен. Это вот ты, да?
— Похоже. Только ты не верь журналюгам.
— Да я и не верю. Хороший снимок. Это кто с тобой рядом?
— Это же Сашка, — кивнул фантаст в темных очках в сторону военного фантаста. — Ты что? Не узнал?
— А это?
— А это Люха, — мотнул головой фантаст в темных очках.
— Он тоже писатель? В нем тоже сочетаются всякие свойства?
— Нет. Он не писатель.
— А как же попал на снимок?
— Да как? Известно. Гуляли.
Я валялся на диване, вдыхал вечернюю прохладу, иногда делал глоток из пивной банки, стоявшей тут же, рядом с диваном. Я слушал негромкую музыку, передаваемую программой «Хоризонт», и умолял небо: пусть мне никто не помешает! Ведь Шурик все чаще и чаще оглядывался на дверь бара. Как так? — не мог поверить он. Неужели потерянный муж Люции Имантовны действительно в городе? Он уже пару лет как объявлен в розыск. И при этом не боится появляться в Домжуре?
Дверь бара приоткрылась.
Шурик напрягся. Фантаст в темных очках назвал человека, попавшего в газету, Люхой, но в бар протиснулся Иван Сергеевич Березницкий — тот самый немного косоротый пропавший муж Люции Имантовны, доставивший ей столько переживаний. Что, интересно, он совершил такого, что в Домжуре его приняли как своего и стали называть Люхой?
Незаметно, хотя в дыму все равно никто ничего не видел, Шурик перебрался к стойке. За этим Люхой или Иваном Сергеевичем стоило присмотреть, уж очень уверенно он подсел к столику… Нескладен, но мускулист… Прекрасный экземпляр для электрического стула… Что-то протягивает военному фантасту. Наверное, военные купюры.
И правильно.
Рассчитываться всегда следует купюрами, а не здоровьем.
О черт! Он, Шурик, уходя, оставил на столе газету. Теперь Люха подобрал ее, внимательно посмотрел на снимок и о чем-то спросил фантаста в темных очках.
Явно насторожился.
Обвел зал глазами. Уходит!
Шурик тоже протолкался к выходу.
Темный коридор, на подоконнике обжимается парочка. «Ты чё? — доносилось в промежутке между долгими поцелуями взасос. — Такую чепуху в суп?» — «Зато вкусно», — доносилось между долгими поцелуями.
Шурик рывком открыл дверь туалета.
— Ты чё, козел? — дохнул на Шурика густым перегаром писатель Петрович.
— Извини.
Снова коридор.
Куда подевался Люха, он же Иван Сергеевич Березницкий?
Даже не накинув на плечи куртку, Шурик выскочил на плоское крылечко Домжура.
Совсем стемнело. Сквозь густой падающий снег просвечивали фонари. Следы еще не занесло. Ровная цепочка крупных овальных следов, очень похожих на следы снежного человека, уходила в самую глубину двора к каким-то неясным пристройкам.
Что там делает Люха?
Почему он двинулся в глубь двора?
Почему, черт побери, он не кинулся на шумную улицу, не растворился в толпе, а пошел к каким-то пристройкам?
Боковым зрением Шурик уловил какое-то движение справа.
Он отпрянул, но тут же получил чудовищный удар ногой прямо в живот.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.