ИТОГИ

ИТОГИ

Первые четыре главы впервые — ОЗ, 1871, № 1, стр. 123–136; № 2 стр. 303–314; № 3, стр. 178–185; № 4, стр. 327–345 (вып. в свет соответственно 17 янв., 22 февр., 17 марта, 16 апр.). Без подписи. Пятую главу Салтыкову опубликовать не удалось (см. ниже).

Рукописи первых четырех глав неизвестны. Эти главы были перепечатаны во втором томе «Сочинений М. Е. Салтыкова (Н. Щедрина)», СПб. 1889, стр. 467–509. Первоначально Салтыков предполагал повторить здесь текст ОЗ.[20] Однако «Итоги» появились в «Сочинениях» с изменениями и сокращениями, которые могли быть сделаны только автором. Эта окончательная редакция и воспроизводится в настоящем издании. Приводим один из вариантов ОЗ:

К стр. 453, после абзаца «Утвердительный ответ в пользу выхода…»:

Для них приятно и не безвыгодно, что существуют пламенные люди, которые готовы усыплять общественное мнение картинами всероссийского прогресса; но в то же время самое слово «прогресс» настолько противно что они не желают даже одним упоминовением об нем заявить о своей солидарности с ним. Эта последняя обязанность всецело возлагается на прогрессистов, которые таким образом, сами того не сознавая, являются очень удобными орудиями и застрельщиками самых яростных консерваторов.

Пятая глава «Итогов», написанная в июле или начале августа 1871 г. (см. ниже), была уже отпечатана в августовской книжке ОЗ за 1871 г., но по представлении этой книжки журнала в цензуру обратила на себя внимание председателя С.-Петербургского цензурного комитета А Петрова. В донесении от 16 августа начальнику Главного управления по делам печати М. Р. Шидловскому он писал: «Преследовать судом за эту статью невозможно. По моему мнению, даже неудобно было бы мотивировать административное взыскание; но она обличает направление журнала».[21] 31 августа 1871 г. Салтыков сообщил А. М. Жемчужникову: «Я в августовской книжке поместил статью совершенно спокойную по тону, в которой доказывал, что слово «анархия» употребляется в ненадлежащем смысле и что анархистами должны называться собственно те, которые ставят преграду прогрессу, — и должен был эту статью вырезать ввиду угроз для журнала».

Окончательный авторский текст пятой главы неизвестен. Сохранились лишь черновые автографы с отдельными перебеленными Салтыковым страницами. Два из них содержат текст двух более или менее полных редакций главы; два других представляют собою отрывки ее третьей редакции. Вторая редакция дает более распространенный по сравнению с первой редакцией текст — по объему она превышает первую в полтора раза. Во второй редакции развернуты многие важные положения статьи, — например, о «торжествующей анархии консерватизма», в текст введено прямое упоминание о Пьере Леру, и пр. Последовательность работы Салтыкова над пятой главой устанавливается путем анализа его правки в тексте и вставок на полях: в тексте второй редакции Салтыковым учтены вставки, сделанные им на полях рукописи первой редакции, в текст третьей редакции введены вставки с полей второй редакции, а перебеленные литы третьей редакции отражают последнюю стадию их черновика. На одном из сохранившихся листов третьей редакции помета Салтыкова: «Вместо этой страницы следует набирать вложенный поллист до конца, а потом перейти к следующей странице на обороте». Нельзя категорически утверждать, что эта неизвестная в полном виде редакция служила оригиналом для набора, так как отдельные страницы ее в процессе перебеливания превращены Салтыковым в черновик, но, вероятно, третья редакция была уже очень близка к наборной рукописи.

Текст второй редакции был опубликован впервые в сокращенном виде В. Кранихфельдом в газете «Киевская мысль», 1914, № 116, 28 апреля. Полностью тексты первой и второй редакций опубликованы Н. Яковлевым в сб.: «М. Е. Салтыков-Щедрин. Неизвестные страницы». Ред., предисловие и комментарии С. Борщевского, «Academia», М. — Л. 1931, стр. 281–325 и 533–537. При этом, однако, допущена ошибка в характеристике этапов авторской работы (первая редакция принята за вторую и наоборот). В настоящем издании принята последовательность первых двух редакций, установленная Б. М. Эйхенбаумом при публикации их в т. VII изд. 1933–1941. Там же были впервые опубликованы отрывки третьей редакции.

В настоящем издании за основной текст пятой главы принимается черновой автограф второй редакции (текст первой редакции и отрывки третьей см. в разделе «Из других редакций»). В автографе второй редакции имеется два больших вычерка: первый после абзаца «Посмотрим теперь…» (стр. 479) — вычеркнутый отрывок в несколько измененном виде был перенесен Салтыковым в начало статьи (стр. 473, абзац «В самом деле…»); второй вычеркнутый отрывок, с абзаца «Все это до такой степени справедливо…» по абзац «Eteignons les lumi?res et allumons le feu…» (стр. 482–483), восстановлен нами.

Начиная в 1871 г. новый публицистический цикл с обязывающим названием «Итоги», Салтыков хотел «исследовать» в нем общие результаты десятилетия реформ, начавшегося отменой крепостного права. «Крестьянская реформа» — это «исходный пункт», «к которому неизбежно должен восходить и по сю пору каждый, желающий изложить свои общие воззрения по экономическим и публицистическим вопросам», — отмечал В. И. Ленин в 1897 г..[22] Осмысление и оценка всего пути России после 19 февраля 1861 г. ведется Салтыковым в широком историческом и философском плане, в соотнесении с событиями новейшей европейской истории и высокими критериями «справедливости для всех», выдвигаемыми утопическим социализмом. В «Итогах» изложены в этой связи важнейшие мысли Салтыкова о социалистическом идеале и историческом развитии общества, о франко-прусской войне и Парижской коммуне, о задачах литературы.

В связи с десятой годовщиной Манифеста и «Положений 19 февраля 1861 г.» большая часть консервативной и либеральной прессы («Моск. ведомости», «Русск. вестник», «СПб. ведомости», «Голос» и др.) выступила с новыми славословиями реформам 60-х годов[23] и упованиями на продолжение реформаторских усилий правительства. Прямо противоположной была оценка «десятилетия реформ» в демократической печати. Живучесть крепостничества, бесправие и обнищание масс, неудовлетворительность реформ «сверху» — постоянные темы разнообразных материалов, печатавшихся в 1871 г. в «Отеч. записках», — рецензий и «Внутренних хроник», статей и «провинциальных фельетонов».[24] «Итоги» Салтыкова в этом ряду «юбилейных» выступлений журнала занимают центральное место.

В новом цикле Салтыков подводил итоги не только изменениям в русской жизни, но и эволюции в своей оценке их на протяжении пореформенных лет, отраженной уже частично в «Признаках времени» и в «Письмах о провинции». Высоко оценивая и теперь значение самого освобождения личности крестьянина от крепостной неволи, Салтыков более зорко схватывает в своем итоговом анализе глубинные социально-экономические тенденции пореформенного развития России, невероятно тяжелые и разорительные для крестьянства, и констатирует, что с точки зрения подлинного социального прогресса созданные реформой новые условия жизни, по существу, мало что изменили. Сатирическое определение «мундирное возрождение» (глава I) указывает на бюрократический характер проведения реформ 60-х годов, мизерность конечных результатов казенного «прогресса», уподобляемых усовершенствованиям «кантиков» и «погончиков» чиновничьих мундиров. С позиций «отрицания мундирного принципа вообще» Салтыков исследует далее многообразные стороны русской действительности после десяти лет реформ,

Отдельные факты, противоречащие «духу всеобщего обновления», обсуждались и на страницах либеральной и даже охранительной печати. Так, в 1871 г. широкое внимание общественности привлекли беззакония властей Пермской губернии, которые были выявлены сенаторской ревизией.[25] О результатах этой ревизии писалось до множестве корреспонденций и статей.[26] Однако во вскрытых в Пермской губернии «произволе полиции, бессудности суда и экономическом самоубийстве производительных сил»[27] либеральные публицисты видели только досадное исключение на светлом общероссийском фоне. Для Салтыкова же и пермские беззакония, и сам привычный «способ их устранения» — с помощью сенаторской ревизии — были принципиальным свидетельством сохранения дореформенной системы административно-полицейского произвола и практической бесконтрольности, полной необеспеченности интересов и прав личности управляемых.[28]

Лишь немногие либеральные публицисты критиковали не отдельные частности, а общие результаты реформаторской деятельности правительства. Так, с большой серией серьезных статей «Десять лет реформ»[29] выступил известный общественный деятель 60-х годов А. А. Головачев, близкий знакомый Салтыкова еще по Твери (в 1862 г. он был привлечен Салтыковым к участию в проектировавшемся издании журнала «Русская правда»). Головачев отмечал половинчатость, «отрывочность» реформ, непоследовательность и противоречивость принципов, положенных в их основу. Он одушевлен просветительской идеей «уничтожения всех остатков» крепостного права. В рассуждениях Головачева, писавшего о «крепостнических замашках», «старых порядках даже в новых учреждениях», о сословных тенденциях в земстве, его бессилии перед администрацией, наконец, в требованиях законности и ее гарантий и т. п. ощущается влияние «Писем о провинции» и вообще публицистики Салтыкова этих лет, а также и непосредственного общения с ним. Но Головачев все же оставался в пределах «постепеновской», либеральной идеологии, ограниченной рамками апелляции к самодержавной власти. Эти мотивы исключительно «мирного прогресса, без борьбы и потрясений», явная направленность против «мнений несбыточных и утопических»,[30] очевидно, и вызвали прямой иронический отклик Салтыкова на книгу Головачева в очерке «Зиждитель» цикла «Помпадуры и помпадурши» (1874; т. 8 наст. изд.). Но и раньше, еще до выхода статей Головачева отдельным изданием, в «Итогах» и затем в «Самодовольной современности» «отталкивание» от этих статей входит, несомненно, в полемический подтекст доказательств высокого значения «утопий» в историческом развитии.

Анализ пореформенной действительности в «Итогах» охватывает результаты реформ не только в хозяйственной, социальной практике, в деятельности государственного аппарата, но и в идейной жизни общества. По мнению Салтыкова, «конкретность», четкость политических и социальных требований, выясняемых в широком и результативном общественном движении, — существенная примета зрелости общества (глава III). В русском обществе относительно четкое выражение «конкретных» социальных «желаний» он находит лишь в период предреформенного общественного подъема, в годы, определенные впоследствии В. И. Лениным как период «первой революционной ситуации» в России. После реформы постепенно вновь возобладали мелочное копание либеральных «прогрессистов» в «подробностях», «бесформенное», «призрачное» празднословие славянофилов и почвенников. Писатель приходит к заключению, что реформы не вывели широкие круги русского общества из состояния «доисторического» политического индифферентизма — наследия крепостной эпохи.

Крепостнические традиции, нравы и образ жизни Салтыков определяет как «крепостной фаланстеризм». Общий вывод Салтыкова о результатах «нашего обновления»: «Крепостной фаланстеризм продолжает проникать собой все явления общественной жизни, он только лишился прежнего плотного центра, но в разлитом виде едва ли не представляет еще больше угроз» (глава IV), — развивает, таким образом, заключения «Хищников», «Писем о провинции», направленные против либерального «энтузиазма», и становится еще более содержательным и всеобъемлющим. В сатирическом определении «крепостной фаланстеризм» иронически сопоставляются охранительно-консервативное понимание крепостнического прошлого России как царства «гармонии» и «тишины» (деспотии верхов, пассивности низов, политического и экономического застоя — в интерпретации Салтыкова) и обывательское ходячее понимание социалистического фаланстера будущего как царства неподвижной «гармонии», раз навсегда достигнутого «равновесия» личных стремлений.

Салтыков обосновывает в «Итогах» (главы IV и V) свое понимание социалистического идеала. Оно опирается на общие посылки теории Фурье, Кабе и Леру о движении человечества через смены исторических форм цивилизации к строю всеобщего социального равенства и подкрепляется положениями антропологической философии о соответствии «такой общественной комбинации» подлинной «человеческой природе». Вместе с тем Салтыков обращается и к новейшему историческому опыту, к показаниям самой жизни об «изменяемости общественных форм, для всех видимой и несомненной», и наибольший акцент делает на бесконечности движения, совершенствования форм социальной жизни.[31] Мысль Леру о «золотом веке» он развивает как мысль о конкретной цели исторического прогресса на каждом данном этапе, за достижением которой будут следовать все новые задачи и новые усилия человеческого творчества. Понятие об «абсолютном золотом веке» как о состоянии «равновесия», освобожденного от трудов и исканий, отвергается Салтыковым на основании общего убеждения просветителя и материалиста в бесконечном развитии мира и соответственно — возможностей его познания и преобразования. По мнению Салтыкова, прогресс вечен, он будет лишь изменять свой характер, «как он изменяет его теперь, постепенно переходя из области политической в область общественную». Но общее направление прогресса — к социалистическим идеалам «общества без обделенных». Речь идет, пишет Салтыков, «об отыскании таких законов общежития, которые могли бы умиротворить человечество».

В соответствии с этим основная мысль цикла — о принципиальной недостаточности реформ для подлинного обновления жизни — естественно дополняется едкой сатирической критикой «либеральных консерваторов» — проповедников немедленного «успокоения», стремящихся убедить русское общество, будто оно уже «достигло пристани», — тех либеральных идеологов, которые (подобно, например, В. Безобразову) после реформы от поверхностного «фрондерства» перешли, по существу, к солидарности с властью, сохранив, однако, «прогрессистскую» фразеологию, совмещаемую с непреодолимой страстью к «куску».[32]

Русский пореформенный либерализм Салтыков высмеивал многократно и в очерках «Признаки времени», и в «Письмах о провинции», и в других произведениях 60-х годов. В «Итогах» его критика либерализма выходит за национальные рамки. Реакционную роль «либеральных консерваторов» Салтыков показывает также и на материале западноевропейских событий всемирно-исторического значения.

Либерально-консервативные идеологи, официальная печать определяли любые революционные попытки, радикальные идеи и даже «самую жизнь, вышедшую из старой колеи и пробивающую себе новую колею», словом «анархия». Салтыков, пользуясь своим излюбленным приемом переосмысления понятия противника с целью обратить против него его же оружие, доказывает (в главе V), что действительная анархия, влекущая за собой «приостановку жизни, равнодушие, почти оцепенение» общества, — это борьба единого либерально-охранительного стана с «утопиями», травля «отрицателей», «птенцов» — революционных демократов России 60-х годов и только что совершившаяся весной — летом 1871 г. кровавая расправа «либерального» правительства Тьера с коммунарами в Париже.

В июле — августе 1871 г. слова «анархия», «попрание авторитетов» не сходили со страниц официозной и либеральной печати в связи с разгромом Парижской коммуны, судом в Версале в июле над ее уцелевшими в живых членами (Курбе, Груссе, Журдом, Ферре и др.) и начавшимся 1 июля в Петербурге нечаевским процессом, по которому обвинялись в «заговоре» для «ниспровержения установленного в государстве правительства» 87 человек. Так, «Русск. вестник» утверждал, что «во Франции революция и междоусобие сделались предметом очень распространенного учения и обычной практики» и привели к упадку, а теперь эти «преступные» идеи подхвачены русскими «передовыми людьми», «подтрунивающими над авторитетами».[33] Публицист «Русск. вестника» П. Щебальский писал о «противуобщественной силе, которая дала жизнь Парижской коммуне»,[34] и единстве стремлений «наших и французских разрушителей».[35] «Голос» также отождествлял «анархические» цели русской молодежи с программой «коммуналистов» Франции.[36]

Возмущенный печатной бранью в адрес революционеров и всего молодого поколения, Салтыков предлагал Некрасову (в письме от 17 июля) начать с августа публикацию в «Отеч. записках» материалов «нечаевского дела», а в сентябре дать «свод статей, появившихся по этому поводу в газетах и журналах» (о «неизреченном холопстве» которых он писал А. М. Жемчужникову 31 августа). Последнее намерение было выполнено Салтыковым в статье «Так называемое «нечаевское дело» и отношение к нему русской журналистики».[37] Прямая защита обвиняемых была, разумеется, невозможна в печати, поэтому она проведена в «Итогах» в скрытой форме (глава V). Вместе с тем отповедь «одичалым консерваторам современной Франции» звучит здесь во весь голос.

Обосновывая свое понимание исторического прогресса как законной смены старых «мехов» (государственных и политических форм) новыми по мере осознания массами расширяющегося «уровня потребностей жизни», писатель утверждает: «Те, которые говорят прямо, что ветхое — ветхо, негодное — негодно, те вовсе не суть проповедники анархии, но суть ревнители и устроители человеческих судеб».

Судьбы прогресса в России и Европе для Салтыкова неразрывны с судьбой революционной Франции (см. также очерк «Сила событий»). В главе III «Итогов» он с горечью констатирует, что жизнь не дает ответа, «в чем именно заключается полнота» идеалов русского общества и «выяснится ли она когда-нибудь настолько, насколько, например, выяснились идеалы французского общества». Здесь Франция — классическая страна эеволюций, демократической и социалистической идеологии — служит для Салтыкова мерилом исторической активности, четкости и широты идеалов. Эту высшую меру прилагает он и к русской действительности. Поэтому так неразрывно сплетаются затем в произведении две кардинальные его темы: итоги реформ в России и Парижская коммуна во Франции; поэтому столь органично для завершающей главы «Итогов» слияние этих тем в страстной защите русских революционеров и героев-коммунаров.

Расправа с Коммуной, встреченная российскими охранителями как восстановление «порядка», «спокойствия» после полосы «насилий», «террора» и «грабежей»,[38] — обличается Салтыковым в V главе «Итогов», как мрачная «сатурналия» — кровавый пир реакции: «…Анархисты успокоения в одни сутки уничтожают более жизней, нежели сколько уничтожили их с самого начала междоусобия наиболее непреклонные из приверженцев Парижской коммуны!»[39] Указывая на это «мерило для сравнения последствий» «торжества той или другой партии», Салтыков добавляет, что террор «одичалых охранителей» уничтожает лучшие, молодые силы страны, «непосредственно посекает жатву будущего». Однако «обделенный все-таки не перестает быть обделенным», и новый взрыв неизбежен.

Не состоявшееся по вине цензуры выступление Салтыкова должно быть поставлено хронологически в ряд первых и наиболее прозорливых откликов русской демократии на явление Коммуны. Близкие переклички с заключительными страницами «Итогов» мы находим лишь в высказываниях П. Л. Лаврова и в стихотворениях Некрасова «Смолкли честные, доблестно павшие…» и «Страшный год».[40]

Существенный интерес представляют в «Итогах» высказывания Салтыкова по принципиальным вопросам литературы (глава IV), особенно о воспитательном ее значении, которое заключается «в подготовлении почвы будущего». Салтыков формулирует здесь задачи, которые стоят перед литературой — «выразительницей общественной совести» — в борьбе за социальный прогресс, за социалистический идеал: «исследуя нравственную природу человека» в наличных «общественных комбинациях», литература вместе с тем «провидит законы будущего, воспроизводит образ будущего человека».

Обличая «уличную литературу», создававшую искаженные, подчас пасквильные образы «нигилистов» (объект критики здесь, несомненно, и «Бесы» Достоевского, и «На ножах» Лескова, в 1871 г. печатавшиеся в «Русск. вестнике»), Салтыков ратует, как и в «Напрасных опасениях», «Годовщине», за воспитание литературой в обществе «жажды подвига», который считает концентрированным выражением «нравственной природы» человека, призывает к созданию «новых типов» борцов за социалистическое будущее, способных стать жизненным примером для «современного человека».

Стр. 422. Прогрессисты, «в надежде славы и добра», бегут вперед. <…> Не вдруг укорачивайте! <…> Дозрели мы или не дозрели? — Салтыков здесь и далее иронически перечисляет основные темы консервативной и либеральной публицистики 1856–1862 гг., характеризуя, как обычно, начальной строкой «Стансов» Пушкина либеральные упованья в связи с реформами. Не вдруг. — См. прим. к стр. 7. Дозрели мы или не дозрели? — Вопрос о «незрелости» (неподготовленности к «великим реформам»), о «неспособности к самодеятельности» русского общества постоянно дебатировался в печати (см., например, передовую в СО, 1862, № 235, 1 октября — «Нашим рьяным прогрессистам», а также прим. к стр. 272 наст. тома), что неоднократно вызывало насмешки демократической публицистики (см., например, январско-февральскую хронику «Наша общественная жизнь» 1863 г. в т. 6 наст. изд.; статью Писарева «Бедная русская мысль». — РС, 1862, № 4, отд. II, стр. 41. — Д. И. Писарев. Сочинения в 4-х томах, т. 2, М. 1955, стр. 66).

…встретиться с человеком, который на вопрос: «какой из двух мундиров лучше?» — отвечает: «оба лучше», и на этом прекращает разговор. — Эзоповская характеристика позиции, занятой во время крестьянской реформы наиболее последовательными деятелями революционной демократии, в частности Чернышевским. Он отвечал молчанием на борьбу между крепостнической и либеральной тенденциями в осуществлении реформы, ибо понимал «ее основной буржуазный характер», враждебность обоих лагерей трудящимся, неспособность «крепостническо-бюрократического государства» дать им подлинное освобождение, и «обиняками» проводил эту мысль в подцензурной печати (см.: В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 1, стр. 289–292).

Стр. 425. Безответность <…> заставляет предполагать <…>, или что у отрицателей совсем нет никаких доктрин, или что они имеют какие-то доктрины, но не хотят о них повествовать. — Консервативная и либеральная печать или обвиняла демократическую публицистику, в частности «Отеч. записки» и Салтыкова, в отсутствии положительной программы, или намекала на революционно-социалистическую подоплеку их критики пореформенной действительности: см., например, статью В. Безобразова «Наши охранители и наши прогрессисты» (РВ, 1869, № 10, стр. 481–484); статью «Критические заметки о текущей литературе…» («Заря», 1869, № 7; без подписи, возможно — Н. Страхова, стр. 165–166); рецензию Суворина на изд. 1869 (ВЕ, 1869, № 4, стр. 981, 988). Суть суворинской рецензии Салтыков в письме к Некрасову от 5 апреля 1869 г. определил так: «…Не видно, дескать, какие у него <Салтыкова> политические и общественные убеждения, а остроумие, мол, есть». См. также стр. 541, 551 наст. тома.

Стр. 427. Вскую — тщетно (старославянск.).

…корень доктрины, навлекшей на себя подозрение, кроется в естествознании. <…> Действительный мир оказывается миром чудес, мир чудес — действительным… — Салтыков указывает на роль философского материализма и естественных наук в разрушении привычно-религиозного и авторитарно-монархического сознания, обнажении «призрачности» его понятий. См. также «Проект совр. балета» в наст. т. и «Совр. призраки» в т. 6 наст. изд. На опасность «учения о материализме», проводимого «в связи с направлением социальным» «преимущественно в журнале «Современник», указывал в отчете Александру II за 1862 г. шеф жандармов В. А. Долгоруков: «Имея целью объяснить все существующее законами физической природы, оно отвергает все нравственные начала: разум, бессмертие, религию и, наконец, самое бытие творца» (цит. по изд.: А. И. Герцен. Полн. собр. соч. и писем, т. XV, П. 1920, стр. 593). В походе против материализма русских демократов приняла участие консервативная и славянофильская печать. В передовой «Дня» № 39 от 28 сентября 1863 г. И. Аксаков писал: «…Какую точку опоры в нравственной борьбе России с полонизмом <то есть с польским национально-освободительным движением> представят вам материалисты, проповедующие <…> совершенное разрушение всех нравственных основ общества, равнодушие к вопросам веры и народности?»

Стр. 430. Тьмы низких истин мне дороже… — Из стихотворения Пушкина «Герой».

Стр. 431. Период брожения — время общественного подъема 1856–1861 гг. Ср. стр. 422, 450 и прим. к ним.

Стр. 432. Говорят, что все это признаки очень здоровые <…>. Солидные люди усматривают задатки так называемого трезвого отношения к жизни… — Радость по поводу «отрезвления» общества выражали, например, Катков и И. Аксаков в №№ 1 «Моск. ведомостей» и «Дня» за 1863 г.

Умереть — уснуть… — Из монолога Гамлета в трагедии Шекспира «Гамлет» (акт. III, сцена I; перевод Н. Полевого).

Это была знаменитая в летописях битва против нигилистов, свистунов, космополитов и проч. — См. комментарий к январско-февральской хронике «Наша общественная жизнь» 1863 г. в т. 6 наст. изд. и к очерку «Лит. положение» в наст. томе.

Стр. 433…обнародованные на днях в «Московских ведомостях» результаты недавней ревизии Пермской губернии. — Речь идет о передовых статьях в №№ 12 и 13, 16 и 17 января 1871 г.

Стр. 437. Под видом чествования ревизора предпринимался целый ряд волшебнейших объядений… — Развернутое описание дореформенной ревизии см. в рассказе «Приезд ревизора» (1857; т. 3 наст. изд.),

Стр. 440…о вторжении вредных и неблагонадежных элементов (особенный вид преступности, рекомендуемый г. академиком Безобразовым, но <…> в уголовный кодекс не внесенный). — Иронический выпад против статьи В. Безобразова «Наши охранители и наши прогрессисты», где он писал, что «лучшие представители» «здоровой общественной среды» (к которым причислял себя) должны «зорко следить за неблагонадежными материалами» и «неблагонадежными понятиями» в литературе (РВ, 1869, № 10, стр, 486). Безобразов же имеется в виду ниже в словах: «В эту благодатную страну ездят наши департаментские экономисты…» и т. д. Ср. прим. к стр. 325.

Стр. 441…что в высших правительственных сферах существовало лишь в качестве проекта… — В апреле 1870 г. в Государственном совете обсуждался проект административно-полицейской реформы (см. стр. 627–629).

Стр. 442. Верхотурский исправник высек одного почтсодержателя… — Случай из служебной практики исправника Митяшева, которому вслед за этим была «дана награда», хотя губернское правление назначило дознание о его противозаконных действиях (МВ, 1871, № 12, 16 января; см. также ВЕ, 1871, № 10, стр. 636).

…и в других двух случаях, приведенных в «Московских ведомостях». — В передовой в № 13 от 17 января 1871 г. писалось: «Купец взыскивал следовавшие ему с двух других торговцев деньги в течение шести лет»; «когда был разграблен обоз другого купца, то первое распоряжение полиции по этому делу последовало <…> через два с половиной года после происшествия».

Стр. 446…по поводу французско-прусской войны <…> общественное мнение <…> интересовалось этим громадным историческим фактом. — См. об этом в очерке «Сила событий» и в комментарии к нему.

Стр. 447…воздух был буквально насыщен проектами всевозможных союзов, наступательных и оборонительных войн, трактатов и т. д. — Такие проекты противостоять усиливающейся мощи Германии наполняли с августа — сентября 1870 г. страницы «Моск. ведомостей» и «Голоса».

Стр. 448…вопрос о классическом и реальном образовании. — Этот вопрос с 1864 г. постоянно дебатировался в русской печати (см. прим. к стр. 120). С 1866 г., когда министром народного просвещения стал гр. Д. А. Толстой, сторонники изучения в гимназиях двух древних языков и исключения из их курса естественных наук (чтобы помешать распространению материализма и атеизма в молодом поколении), во главе с Катковым, получили официальную поддержку. В министерстве к весне 1871 г. были выработаны проекты нового устава гимназий и реальных училищ, отдававшие монополию доступа в университеты воспитанникам классических гимназий При обсуждении проекта министерства в сенате и Государственном совете мнения разделились, но 30 июля 1871 г. новый устав был утвержден.

Одни видят разгадку будущих русских судеб в слове «цельность», другие — в слове «смирение», третьи — в слове «любовь», четвертые <…> сулят слово новое, неслыханное. — Речь идет о программных требованиях официально-националистической, славянофильской и почвеннической публицистики. О «новом слове» см. прим. к стр. 16 в т. 5 наст. изд.

Стр. 450…один момент <…>, когда можно было уловить очертания наших общественных желаний… — Годы наивысшего демократического подъема, революционной ситуации (1859–1861).

Стр. 452…нравственное равновесие <…>, по предположению Фурье, достигается при посредстве гармонической игры страстей… — По теории Фурье, природа человека требует свободного сочетания и удовлетворения всех присущих ему «двенадцати страстей», невозможного в собственническом обществе (Ш. Фурье. Новый хозяйственный и социетарный мир. — Избранные сочинения, т. IV, М. — Л. 1954, стр. 99). См. также в т. 6 наст. изд. статью «Как кому угодно» и комментарий к ней.

Стр. 453…«ныне отпущаеши…» — С этими словами праведник Симеон, которому было предсказано, что он не умрет, не увидев Христа, обратился к всевышнему, узрев божественного младенца (Еванг. от Луки, II, 25–29).

Стр. 453–454…разговоры о каком-то знамени <…>, инсинуации насчет неблагонадежных элементов, наплыв которых якобы не следует допускать… — Новый выпад против Безобразова (см. прим. к стр. 440).

Стр. 457…четыре столоначальника… — Перечисляемые далее департамент недоумений и оговорок — сатирический псевдоним министерства юстиции, департамент дивидендов и раздач — министерство торговли, департамент отказов и удовлетворений — сенат, департамент изыскания источников и наполнения бездн — министерство финансов. К этим строкам в ОЗ следовало подстрочное примечание:

Пишущий эти строки считает долгом удостоверить, что все эти департаменты действительно существуют… в одном беллетристическом произведении, которое имеет появиться на страницах «Отеч. зап.». Произведение это называется «В погоне за счастьем, история моих изнурений». Хотя содержание его имеет характер преимущественно памфлетический, но, в видах угождения прекрасным читательницам, произведение будет снабжено обоими сортами любви — законною и незаконною, браками, крестинами и даже погребениями.

Среди последующих сочинений Салтыкова памфлета с таким названием нет, и неясно, какой из своих очередных замыслов имеет он в виду (возможно, замысел «Дневника провинциала в Петербурге», который он начал печатать в «Отеч. записках» с января 1872 г.).

Департамент любознательных производств — сатирический псевдоним III Отделения.

Стр. 458…один известный своею находчивостью экономист. — По-видимому, новая сатирическая стрела в адрес Безобразова.

…«я могу плясать! <…> радуюсь». — Вольный пересказ монолога Юсова из комедии Островского «Доходное место» (1857; действ. III, явл. 3).

Стр. 462. Поклонников доктора Панглоса <…> нынче очень много. — Доктор Панглос — персонаж философского романа Вольтера «Кандид». Один из ходовых (неточных) вариантов изречения Панглоса — «все к лучшему в этом лучшем из миров» — Салтыков применяет здесь для характеристики той части современной ему литературы, которая заявляла о своем удовлетворении существующим положением вещей и тем самым отказывалась от борьбы за его изменение, за «подготовление почвы будущего».

Стр. 466…слова «вдруг» и «все» оказывают <…> ошеломляющее действие, какое в комедии Островского («Тяжелые дни») оказывают мудреные слова вроде «жупел» и т. д. — В «Тяжелых днях» (1863) богатая купчиха Настасья Панкратьевна Брускова жалуется, что боится «мудреных слов»: «…Как услышу я слово «жупел», так руки-ноги и затрясутся» (действ. II, явл. 2). Салтыков уподобляет этой купчихе либерально-консервативную публицистику, пугавшую общество анархией и насилием как неизбежными, будто бы, последствиями борьбы за «утопии» — за передовые общественные идеалы.

Стр. 468…говорил о каком-то «крае»… — то есть о надеждах получить назначение начальником какой-то губернии.

Стр. 469. «Волосатый». — См. прим. к стр. 20.

Стр. 471…момент <…>, когда чуть не вся Россия была заподозрена в анархических стремлениях… — Время пореформенной реакции с ее кульминациями в 1862–1863 и 1866 гг.

Стр. 472…сколько было в то время выпито шампанского! сколько разослано телеграмм! — Салтыков напоминает о шовинистической кампании в связи с польским восстанием 1863 г., когда верноподданнические чувства дворянского общества выражались адресами Александру II, «патриотическими» обедами, приветственными телеграммами Муравьеву (Вешателю) (см. прим. к стр. 113, 114 в т. 6 наст. изд.).

…патагонцы сводили счеты <…>, досталось же тогда на орехи птенцам… — Речь идет о массовых политических репрессиях 1862–1863 и 1866 гг. Патагонцы — здесь — дикари, крайние реакционеры, птенцы — демократическая и революционная молодежь.

Стр. 473. Разложение масс. — Это понятие в философии XIX в. шло от гегельянства и означало появление и развитие общественно активных личностей передового сознания из однородной, не тронутой сознанием массы.

Стр. 474. «Умный человек не может быть не плутом». — Слова Репетилова в «Горе от ума» Грибоедова (действ. IV, явл. 4).

Стр. 475. Глупые люди — обывательская масса, инстинктивно враждебная прогрессу («мгновенно наливаются кровью»), используемая охранительными идеологами и политиками — «бессовестными людьми» — в борьбе с передовым общественным движением.

Стр. 478 «Ничего не пощадили, даже…» — то есть даже бога, религии (см. также прим. к стр. 16 в т. 6 наст. изд.).

…давность обычая еще не обусловливает его непогрешимости… — Салтыков полемизирует с охранительной и либеральной печатью, утверждавшей, что русские демократы «относятся с гордым презрением ко всему существующему, ко всему реальному, выработанному тысячелетиями» (рецензия без подписи на «Исторические письма» П. Л. Лаврова (Миртова). — РВ, 1871, № 2, стр. 834). С подобными же обвинениями выступали против подсудимых по «нечаевскому делу» «СПб. ведомости» (см. передовую в № 180, 3 июля).

Стр. 479. С помощью обобщений вы от инспекторского департамента гражданского ведомства дойдете и до других более сложных комбинаций… — Этот департамент был упразднен в 1858 г. Здесь эзоповски выражена мысль, что вся самодержавно-бюрократическая система изжила себя.

…когда перед нами стоят люди, которые называют лебеду лебедою, мы поступаем <…> бесчестно <…>, передавая, их на поругание толпе. — Полемика с охранительной и либеральной печатью, твердившей во время нечаевского процесса о беспочвенности революционных попыток в России в связи с благодеяниями царя и помещиков крестьянам (см., например, РВ, 1871, № 8, стр. 627; Г, 1871, № 183, 4 июля, фельетон «Петербуржца», стр. 1).

Стр. 480…акцизная система может быть названа золотым веком… — См. прим. к стр. 190.

Стр. 481…историю с «пагубным материализмом»… — О преследовании материализма см. прим. к стр. 427.

Стр. 482. Разлагающее влияние — здесь — в смысле аналитического воздействия.

…в прах разлетятся все хитросплетенные союзы, завещанные нам ассириянами, вавилонянами, римлянами, греками и т. п. — Напоминая об исторических судьбах распавшихся или уничтоженных древних империй и царств Ассирии, Вавилона, Рима и Византии, Салтыков намекает на неизбежность падения русского самодержавия, когда в массы проникнет сознание, что эта форма политических отношений («союзов») «осуждена историей».

Да; это единственные разрушители <…>, единственные мечтатели, никогда не могущие выбиться из пустоты. <…> Для них одних будущее подобно бездонным хлябям… — Салтыков переадресует реакции и ее идеологам обвинения, которые те обрушивали на русских революционеров в связи с «нечаевским делом». Так, Катков в передовой № 161 «Моск. ведомостей», 25 июля 1871 г., писал, что их цель — «всеобщее разрушение для разрушения». Передовая в № 180 «СПб. ведомостей», 3 июля, называла подсудимых «представителями лишь своей собственной разгоряченной фантазии». Автор фельетона в № 183 «Голоса», 4 июля, утверждал: «…О том, что поставить на место разрушенного, имелись самые смутные понятия», — и приписывал действия подпольных организаций в России махинациям заграничных «предпринимателей политических движений для осуществления самой несбыточной мечты, когда-нибудь западавшей в головы этих пустозвонных болтунов, именно революции в России» (подразумевались М. Бакунин и Огарев).

Стр. 483. Eteignons les lumi?res et allumons le feu… — Строки рефрена стихотворения Беранже «Les Missionnaires» («Миссионеры»). У Беранже — «rallumons», то есть вновь зажжем (имеются в виду костры инквизиции).

Заподозривается, например, NN в анархических стремлениях <…>. Отыскивается переписка любовного содержания. <…> Начинается выемка человеческой души. — Здесь имеются в виду не только преследования и суды над участниками Парижской коммуны, но также следствие и процесс по «нечаевскому делу». Консервативная печать смаковала, в частности, отношения подсудимого Ткачева и его невесты Дементьевой, которая решилась в интересах дела на фиктивный брак с другим подсудимым, Орловым (см., например, П. Щебальский. Наш умственный пролетариат. — РВ, 1871, № 8, стр. 638–639)