Блокнот восьмой: год 2002-й
Блокнот восьмой: год 2002-й
Для тебя на руках своих внуков носили.
Почему ж они так же в танках сегодня горят?
Ах Россия, Россия, родная Россия,
Береги своих юных солдат.
Тогда еще не было «Норд-Оста», и никто из нас даже в страшном сне не мог бы представить, что то, что случилось в Нью-Йорке, произойдет и у нас, почти в центре Москвы.
Я прилетел в Нью-Йорк на полтора дня. Девять часов туда, девять обратно до Москвы — целый кусок жизни, за который, кажется, можно бы успеть сделать так много! И там — международная конференция, организованная немецким Фондом Эберта на острую тему «Терроризм и отмывание грязных денег», встреча с коллегами из «Тайма», ночной ужин с друзьями, которых не видел целый год. Как за этот год изменилась Америка!
Я не очень люблю Нью-Йорк, но каждый раз, подлетая к нему, ошалеваю от вида Манхэттена сверху, от плывущих над ним крыльев самолета и от вида тех двух зданий, которых уже нет.
— А ты знаешь, мы уже привыкли, что этих домов нет, будто их и не было, — говорит российский ньюйоркец и наш корреспондент в Штатах Марик Туревский.
Нам уже надо в аэропорт, но как не увидеть ТО место? Не просто любопытство (пустота на Каширке на месте взорванного московского дома — точно такая же печаль), а какое-то воспоминание о будущем. Не дай бог…
11 сентября прошлого года мир перевернулся, и мы поняли уже окончательно, что человек совершенно беззащитен в этом мире. А от человека до человечества — один шаг. Может, даже меньше.
ТО место окружено хвойным забором: да, правда, хвоя по всему, периметру котлована да одинокий венок. Соседние пустынные небоскребы с еще не вставленными стеклами, им, бедным, тоже тогда досталось. Туристы, жадно фотографирующие пятачок человеческого горя. Что еще? А еще жизнь, в которой так все переплетено.
— Вот будет смешно, если тендер на строительство здесь выиграет фирма Бен Ладена, — говорит Марк.
Он не шутит: восстановление посольства США в Танзании, взорванного (как официально сообщалось) Бен Ладеном, поручено именно строительной фирме Бен Ладена. Он выиграл тендер, и от этого мир становится еще более непонятным.
Семью Бен Ладена после 11 сентября спешно эвакуировали из США: она могла стать жервой народного гнева. Американские власти мгновенно подавили тогда чувство мести лицам «арабской национальности».
Но в остальном — мы очень похожи.
Считать Америку примером безопасного места существования для человека — то же самое, что оценивать жизнь в колхозах по фильму «Кубанские казаки».
Бардак у них точно такой же!
Меры безопасности носят советско-показушный характер. Неимоверные очереди для прохода в аэропорт (с шумом, гамом, истериками). Тройные кордоны, полицейские собаки разгуливают между чемоданами, вынюхивая чего-то. Зам министра иностранных дел РФ В. Трубникова, который прилетел в Госдеп на переговоры о борьбе с терроризмом, в аэропорту пытались заставить снять ботинки: нет ли в них мины? Вице-спикера Госдумы Ирину Хакамаду дважды, при прилете и при вылете, подвергли личному досмотру. (Меня не раздевали — видно, не показался). Но одновременно дают визу приемному сыну Саддама Хусейна и продлевают сроки пребывания в США террористам-самоубийцам (посмертно): тем самым, которые направили самолеты на здания Всемирного торгового центра.
То есть, все по-нашему, по-советски.
Даже сегодня, когда минул почти год после сентябрьской трагедии, в самолет можно пронести все что угодно. Совсем недавно ФБР провело масштабную проверку всех американских аэропортов: на самолетные борта пытались пронести муляжи пистолетов, автоматов, гранат и т. д. Бдительные стражи поймали ровно половину всего этого взрывоопасного багажа, а половину — не заметили. Шоком для американцев было и то, что, как оказалось, двести работников аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке являются нелегальными эмигрантами, а около сотни — ранее судимые.
…Повторяю, я не очень люблю Нью-Йорк. Куда милее мне Бостон или Сан-Франциско. Но мне показалось, что ньюйоркцы стали более одушевленными, то есть не холодными манекенами, думающими только о том, чтобы их не приняли за слабых и убогих. И куда больше, чем раньше, американских флагов: на домах, автомобилях, в кафе и пивных.
11 сентября сплотило нацию. (В Нью-Йорке, например, неимоверно повысились цены на сигареты: семь с половиной долларов за пачку, но курящий народ отнесся к этому с пониманием: ущерб от терактов — это миллионы и миллионы.) И президент Буш неимоверно популярен.
Но, но… Что-то такое родное увидел я в Штатах?
Нация сплотилась на слове «мочить». У них — Бен Ладена.
Народ рукоплещет.
Понимаю, почему такие дружеские отношения у наших двух президентов…
Но после того, что произошло у нас самих, в Москве, на Дубровке, меня уже не так тянет подсмеиваться над тем, что в Штатах тоже много бардака. И не так упрямо отстаивать тезис, что именно в этом наша похожесть.
До этой поездки я был в Штатах, наверное, раз пятьдесят. В том числе, и довольно часто, — по приглашениям коллег из конгресса.
Но что меня поражало в последнее время: на наших встречах все реже и реже звучало слово «Чечня». А после 11 сентября (за редкими исключениями) перестало звучать совсем.
Каждый из президентов наших двух стран борется с олигархами. Каждый из них укрепляет систему национальной безопасности. Каждый не очень-то жалует вольных журналистов и морщится при словах «свобода прессы» (хотя за Путиным — куда больше исторического опыта). Наконец, и президент Путин и президент Буш назвали имя главного врага, который соединил (или должен был соединить) нацию под руководством своего президента.
Правда, с одной разницей.
В Америке расист — человек «руконепожимаемый». Расист, антисемит, антилатинос и всякие другие «анти».
Даже те, в ком живут эти пещерные чувства, открыто никогда в этом не признаются (разве что самые оголтелые).
Заметьте, даже в самых глупых американских боевиках вы никогда не увидите борьбу белых полицейских против чернокожих бандитов. У них и полицейские напарники — черный и белый, или индеец и белый, или даже приезжий китаец в паре с белым полицейским.
Да и не только в Америке!
Помню, моя французская знакомая рассказывала, как полицейский попросил ее предъявить документы у входа в метро.
«Как вы смеете!» — накинулась она на него. — «Мадам, извините! Нас упрекают в том, что мы проверяем документы только у арабов… Еще раз извините!»
А начальник полиции одной из немецких земель рассказал мне, какой шум поднялся в прессе, когда он заявил, что слишком быстро растет цыганская преступность. «Знаешь, как мы теперь говорим о цыганских преступных группах?» — «Как?» — «Задержана группа лиц южноевропейской национальности, склонных к кочевому образу жизни».
Да, понимаю, что знаменитое путинское «Мочить в сортире» легло на хорошо вспаханную и удобренную почву (потому-то мгновенно вырос рейтинг тогда еще почти неизвестного политика).
Только почему-то вся Америка не бросилась громить арабские кварталы после 11 сентября…
У них — «мочить» террористов. У нас — «мочить» чеченцев и всяких других лиц кавказской национальности.
Не потому ли пропасть между народами России если и будет расширяться дальше, то только из-за безумных заявлений политиков? И если московские дети играют уже в «белых» и «черных», то в кого они будут играть, когда вырастут? (Да уже выросли, выросли! Помните погромы на рынках, которые учинили наши бритоголовые?)
Бензином не залить огонь. Но когда очередной раз была предпринята такая попытка — вдруг у нас началась оголтелая антигрузинская кампания, — я не выдержал и написал в «Новой газете»:
«Давно не было так беспомощно стыдно, как в три последних дня прошедшей недели.
Когда в среду на закрытом заседании Госдумы министр обороны Сергей Иванов назвал Грузию не только „так называемым государством“, но и обозначил ее как чуть ли не „потенциальным“ противником России, серьезно не воспринял эти его слова: Иванов человек в политике молодой, в армейской системе тем более. Мало ли что сорвется с языка! И не такое слышал!
Но когда спустя два дня почти то же самое, слово в слово, услышал уже от президента Путина, да еще больше, серьезнее — с угрозой военного вмешательства в дела соседнего с нами государства, — стало как-то не по себе.
У кого-то из нас поехала крыша.
Ладно уж, у меня: кроме довольно мирного существа, кота Кузи, мне просто некого направлять для выполнения очередного „интернационального долга“. Но президент, Верховный главнокомандующий, имеющий в своем распоряжении одни из самых мощных (хотя бы по численности) армию, авиацию, флот…
Да, отношения с Грузией испортились дальше некуда… Да даже не России и Грузии — куда нам деваться друг без друга? — а между политическими элитами двух стран.
Но одно делополитические покусывания президентов, спикеров, министров и политтехнологов. А тут — прямые, откровенные, неприкрытые угрозы!
Понимаю, дерутся малолетки на окраинном дворе: „Ах, вы Васю Косого позовете, так у нас есть свой Петя Кривой“, „получай, фашист, гранату“ и так далее… Поразило другое: почти единодушная эйфория, охватившая политиков разных мастей и окрасок при президентском обещании очередной крови, при новом „мочить“, при откровенном призыве к охотничьему азарту: „Ату их, ату!..“
Стоп! Это что, грузинский кремль (у них и кремля-то своего нет, всю жизнь был один наш, московский!) сначала привез Дудаева в Чечню, а потом не знал, как от него избавиться? Это там, в Тбилиси, сквозь пальцы смотрели, как образуется в Чечне беспредельный режим? Это грузинский генерал сказанул, что возьмет Грозный силами одного десантного батальона? Это их самолеты раздолбали Грозный, Гудермес и десятки, сотни поселков, сел и аулов? Это их командиры подписывали — и подписывают — тысячи похоронок? Это их генералы спокойно выпустили Хаттаба и Басаева из Дагестана, обрекая Россию на очередную чеченскую войну? Это их спецслужбы годами гонялись за Радуевым и Бараевым, пока, наконец, одного сдали сами чеченцы, а второго сами же убили (как-то позабылось, что в родном селении Бараева отказались его хоронить: знаете, что это значит для кавказцев?). Наконец, на чьих счетах оказались миллионы и миллионы бюджетных денег, которые выделяли и выделяют на вечное восстановление Чечни, — разве на грузинских?
И, наконец, разве Грузия звала к себе тысячи беженцев из Чечни? Их загоняли туда наши, российские, бомбы, наши, российские, танки, наш, российский, спецназ с жестокими и часто бессмысленными зачистками!
Да что же вы не ловите своих, то есть наших, российских, террористов в Панкисском ущелье! — грозно стукают кулаком по столу наши генералы, в штатском и в форме.
Господа, да подойдите к зеркалу!
Если за две чеченские войны через эту бойню прошло около миллиона российских мальчишек, то где же маленькой Грузии взять такую армаду? Или опять у нас выборы на носу?
Но куда хуже, куда опаснее, что результатом этой „мочительной эйфории“ станет не временная вражда между двумя президентами — президенты приходят и уходят, — а трещина между нашими народами, та пропасть, которая пострашнее всяких ущелий…
Нет уж! Свою Грузию я не отдам!
И не забуду, как маленьким чуть не плакал на последних кадрах фильма „Отец солдата“».
В начале 1993 года я начал писать повесть «Жизнь после». Писал долго, мучительно по одной причине: то, что придумывалось, — начинало сбываться, будто я сам выстраивал этот фантастический мир: от комендантского часа в городе до грядущей кавказской войны. Потому-то я издал ее лишь в 99-м.
Тогда, в начале 93-го, я не мог бы даже представить, что картинка, родившаяся в авторском изображении, сможет стать реальностью.
Мой герой, выброшенный из жизни силами политических обстоятельств, одиноко плутая по городу, нечаянно встречает свою знакомую, с которой он не виделся много лет. В конце концов они оказываются в гостинице на ВДНХ.
«… А потом я мгновенно провалился в сон. Мне показалось, что я спал вечность, и потому, проснувшись от каких-то мешающих сну звуков, сначала с ужасом взглянул на часы, так как нет ничего хуже, чем выйти из гостиницы, в которой ты не живешь, после одиннадцати — спокойно можешь провести остаток ночи в отделении милиции или, что еще хуже, в районной комендатуре под храп казаков и бессонные лошадиные стоны.
Но часы показывали всего лишь десять минут одиннадцатого. Шум же, который меня разбудил, доносился из гостиничного коридора.
— Грузины, — сквозь сон пробормотала женщина, голова которой покоилась на моем плече. — Прохода не дают… Всю гостиницу заполонили… Выйдешь — черным-черно…
Но коридорный шум был совершенно другого рода — в нем была какая-то законченность: голоса то поднимались, то вдруг смолкали, как подрезанные, и — после хлопанья дверей — снова шли вверх, чтобы потом вновь наступила мертвая тишина, длящаяся долгие, какие-то звенящие секунды. И самое главное — и сквозь хлопанье дверей, и сквозь голоса, и даже сквозь бросающие в холодную дрожь секунды тишины, — я слышал то, что уже ни с чем не мог перепутать: размеренный, спокойный, сопровождаемый мелодичным перезвоном шпор звук шагов.
Я уже высунул ноги из-под одеяла и начал шарить в темноте штаны, как дверь номера с шумом распахнулась (хотя, естественно, после того, как мы вошли в номер, я запер замок на два оборота и еще накинул щеколду) и меня ослепил свет фонарика, направленный прямо в лицо. Я инстинктивно поднес ладонь к глазам, а когда отпустил, то уже смог различить в светлом дверном проеме две застывшие фигуры: немолодого человека с усталым, изможденным лицом, с погонами не то полковника, не то подполковника, и за его спиной — совсем еще мальчишку с большой челкой, выбивающейся из-под приплюснутой казачьей фуражки…
— Русские? — спросил полковник (или подполковник). — Россияне? — тут же поправил он сам себя, не отрывая фонарика от моего лица.
— Да, россияне, россияне, — глотая слюну, выдавил я из себя и просительно добавил: — Фонарем… В глаза… Не надо…
Мне показалось, что фонарик на моем лице задерживается целую вечность, и страх быть узнанным подступил прямо к горлу, но старший конный казак (судя по нагайке, перекрещенной с седлом на его петлице) равнодушно скользнул по моему лицу и перевел фонарик на женщину, забытое воспоминание о которой даже сейчас, когда я пишу эти строки, шевелит уже затухающее сердце.
— А ваша супруга? — спросил он.
Но не дав мне возможности что-то пробормотать в ответ, она вдруг выпрямилась на кровати, так что одеяло соскользнуло с ее плеч, и с вызовом, напугавшим меня, сказала, не жмурясь от направленного на нее света:
— Из Воронежа! Вы, надеюсь, знаете, где находится Воронеж?
Фонарик тут же погас, и на лице полковника (или подполковника) вдруг появилась мягкая, стеснительная улыбка. Он снял фуражку, тыльной стороной ладони вытер капли пота, выступившие на лбу, и, обернувшись к своему молодому напарнику, сказал: „Видишь, Павлушка, наши, воронежские. А им жить спокойно не дают“, — и, уже закрывая дверь, сказал, обращаясь в темноту, откуда сейчас слышалось только наше учащенное дыхание: „Извините за беспокойство… Если что, мы рядом… В Останкинской комендатуре. Телефон есть у дежурной“.
Потом, уже одетые и снова отчужденные друг от друга, мы стояли, прислонившись к оконному стеклу. А за окном, несмотря на поздний час, кипела жизнь, к которой я тогда только-только начинал привыкать.
Сквозь строй казаков — вперемежку конных с пешими — в обычные городские автобусы (даже номера почему-то запомнил: 120-й и 196-й) залезали, втаскивая сумки и чемоданы, мужчины: черноголовые, носатые, большинство — с усами, то закрученными лихо вверх, то нерешительно опущенными вниз, старые и молодые; гордые, нарядно одетые женщины, старухи, закутанные в длинные, тяжелые платки и беззвучно рыдающие дети.
— Куда их теперь? — спросила она, прикоснувшись к моей руке своей, теплой и влажной.
— Откуда я знаю, — ответил я, отдергивая свою руку.
— Не так уж они и шумели… — нерешительно сказала она. А потом мы расстались, чтобы, скорее всего, больше никогда не увидеться в жизни…»
Это написано почти десять лет тому назад. Я сам тогда думал, что это фантастика. Но реальность оказалась намного хуже.
Еще об одной встрече 2002 года. Вновь, как и годом раньше, известный правозащитник Андрей Миронов пригласил на встречу с представителями Масхадова, такую же неофициальную, как и тогда.
Но на этот раз — в Лихтенштейн.
Российскую сторону представляли четверо: два бывших спикера двух наших парламентов — Руслан Хасбулатов и Иван Рыбкин — и два депутата Госдумы — Асламбек Аслаханов и я. Один из тех, кто представлял чеченскую сторону, а точнее, Аслана Масхадова, был человек, российской общественности хорошо знакомый: Ахмед Закаев. В свое время он был (да и остается, по его мнению) вице-премьером Чечни и полномочным представителем Масхадова. Ахмеда мы множество раз видели в теленовостях: и когда, еще в прошлой, первой войне он был одним из активных участников переговоров с Борисом Ельциным, и совсем недавно, когда неожиданно для всех он провел трехчасовые переговоры в аэропорту Шереметьево-2 с Виктором Казанцевым.
Хочется, чтобы вы услышали точку зрения Ахмеда Закаева: ведь слово убивает только лишь в романтических произведениях прошлого… Услышали так, как услышал я там, в Лихтенштейне, на высоте полторы тысячи километров, в горах…
— Чечня проиграла войну… Но и Россия войну проиграла, — говорит Ахмед Закаев. — Все войну проиграли…
Мы просто гуляем по этому крошечному городку, забытому миром, — даже его название мне ни о чем не Говорит. Да ладно, пусть мир и не помнит. Зато здесь не знают слов «заложник» и «зачистка», не могут — даже в страшном сне — представить, как рвутся артиллерийские снаряды, не боятся тени вертолетов над головой (господи, какие здесь вертолеты — паропланы да дельтапланы!) и слово «тракторист» здесь — лишь обыкновенное название обыкновенной профессии, а не уголовная кличка подонка-террориста.
Ну, попали мы в яму… Выберемся? Или продолжим падать все ниже и ниже?..
Мы просто говорим, пользуясь перерывом в нашей встрече, откуда только что выгнали незваного представителя Бориса Березовского.
И говорим не только о войне.
Ахмед вспоминает своих друзей из Воронежа, с которыми вместе учился на актерском, и, как давний сон, перечисляет роли, которые он играл в театре. Идем, будто по московскому бульвару, будто по дороге в Ленком или в «Современник»…
Но все равно, все равно — о войне. Куда от нее денешься?
— Ваши говорят: «Какие переговоры? С кем переговариваться?» Да пока еще осталось с кем… С теми, кто вырос тогда, когда не было никакой войны и всего прочего, кто закончил российские вузы, кто книги читал, кто музыку слушал, кто хотя бы знает какие-то имена. А что дальше? Дальше-то что? Дальше-то с кем? Да они и тебя убьют за то, что ты русский… Просто — русский, — и, после паузы: — Да и меня заодно… Те, кто вырос за годы этих двух войн, ничего, кроме войны, не видел. Да и до войны, при Дудаеве, много ли видели, когда как плугом вспахали весь культурный слой?.. С кем-то когда-нибудь все равно придется говорить. Но как и о чем?
До самого рассвета мне не давали покоя эти слова Ахмеда Закаева.
На следующий день понял: подробнее, подробнее об этом. Точнее, точнее…
Этот наш разговор происходил уже накануне отъезда из Лихтенштейна.
— Ахмед, может быть, именно это новое чеченское поколение, которое выросло под бомбежками и вообще не прошло элементарную школу, и есть сегодня самый главный вопрос для нас всех, кто еще готов обсуждать, что делать. Обсуждать, а не только бряцать оружием и пугать друг друга? Ведь, наверное, парень, которому было десять лет тогда, уже сегодня, семнадцатилетний, не сядет со мной, например, за стол переговоров? Да и ни с кем не сядет, боюсь…
— Для нас, для чеченцев, — это самый злободневный вопрос. Да, за десять последних лет у нас выросло поколение войны. В его сознании четко отложилась одна серьезная вещь: русские несут смерть, русские — враги…
— Да уже и в России чеченец воспринимается как преступник и террорист…
— Когда я говорю, что мы представляем сейчас последнее поколение, прежде всего я имею в виду, что Аслан Масхадов, законно избранный президент, еще может обеспечить мир. С ним еще можно говорить, можно договариваться по тем проблемам, которые нам иногда кажутся абсолютно тупиковыми. Об этом говорил неоднократно сам Масхадов: между Россией и Чечней не существует неразрешимых проблем. И я тоже полностью с ним согласен. Но мне кажется, что мы сами их порождаем… Согласись, что в любой войне победить очень трудно…
— В этой — невозможно…
— Да, войну мы проиграли, и Россия, и Чечня. Но сейчас мы стоим перед колоссальной опасностью — потерять мир. Навсегда.
— Но вы знаете официальную российскую точку зрения: войны нет, война закончилась. Есть только остатки бандформирований, с которыми ясно, что нужно делать… Я понимаю, что все это новый виток официальной пропаганды, которая воздействует не только на умы людей, просто людей, без чинов и званий, но и на президента Путина. Что же происходит на самом деле?
— Вы сами уже ответили на этот вопрос… Может быть, война закончилась для Путина, для Квашнина, для других высокопоставленных военных чиновников, которые на этой войне ничего не теряют, наоборот, только приобретают. Когда идет война — любая война — военные на первом плане. Это и звания, и должности, и ордена, и известность… Но Россия — огромная страна, и я вас уверяю, что ежедневно туда, в Россию, приходят похоронки. Для женщин, матерей, сестер тех солдат и офицеров, кто гибнет ежедневно! — повторяю, ежедневно! — эта война не закончилась и никогда не закончится. Не вернешь сына, брата, отца…
— То есть, вы считаете, что цифры потерь — а цифры очень большие, только убитых под три тысячи, как сообщает Генштаб, — не достоверны?
— Мы не занимаемся подсчетом потерь с российской стороны, но есть те же Комитеты солдатских матерей: они называют цифры неизмеримо большие… Это о том, что «война закончилась». И у меня тут же вопрос: если сегодня в полном объеме применяется артиллерия, авиация и каждый день идут боестолкновения…
— Каждый день? Убеждены?
— Каждый день!
— То есть российская о бщественность просто не знает о них?
— Не знает и не узнает! Ведь сегодня Чечня закрыта и для правозащитников, и для представителей международных организаций, и даже для журналистов… В Чечне сегодня полный хаос и правовой беспредел… Ну а что касается разрозненных групп боевиков, против которых проводятся лишь «спецмероприятия», то хочу напомнить: в россииско-чеченских отношениях это не ново. В 96-м году Завгаев упорно доказывал россиянам, что война закончилась и в Чечне добивают последние двадцать — тридцать человек, которые «бегают по горам», а в тот самый день бойцы сопротивления штурмовали правительственные здания. Он-то сидел в Москве, и эта война для него давно закончилась, хотя, впрочем, для него она и не начиналась… Сегодня — ситуация точно такая же.
— Такая и не такая…
— «Не такая» только в одном. В 96-м году невозможно было скрыть все это. Тогда журналисты честно выполняли свой профессиональный долг…
— А сегодня, считаете, не выполняют?
— Да, к большому сожалению, должен констатировать: нет, не выполняют! И доля вины журналистов за то, что происходит в Чечне, на мой взгляд, есть. Думаю, когда пройдет время и будет дана точная правовая оценка этим событиям, многим журналистам станет очень стыдно. Настолько заметен откат назад, возвращение к тоталитарному режиму, что только самый наивный человек может это не чувствовать и не видеть. Мы же с вами жили при «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» Все эти лозунги, все эти съезды, решения этих съездов — мы же с этим росли! И сегодня картина повторяется, но если тогда вывешивались везде двадцать (или сколько там было) портретов членов Политбюро, то сегодня один портрет — Путина! Да, я знаю многих людей, в том числе и журналистов, которые искренне переживают из-за событий в Чечне, но они одиноки, потому что официальная Москва, официальная элита, кто молча, кто громко, поддерживают то, что делает Путин в Чечне. И не только в Чечне! Мне кажется, сегодня беда россиян в том, что они не хотят знать правду. Был опыт царской империи, советской империи, потом — претензии на новое, демократическое государство. Но гражданское общество так и не было сформировано. В советской империи под бурные аплодисменты трудящихся расстреливали интеллигенцию. Сейчас, мне кажется, могут повториться эти же аплодисменты — «бурные и продолжительные».
— И знаете, что меня удивляет в сегодняшней официальной пропаганде? Когда смотришь официальную хронику из Чечни, создается ощущение, что, с одной стороны, воюет цивилизованная российская армия, а с другой — какие-то отморозки, спустившиеся с гор. Хотя я знаю и многие мои товарищи, кто работал или работают в Чечне, знают, что среди чеченского сопротивления, среди боевиков (называйте как хотите) много людей образованных, много интеллигенции… Не одни же «трактористы» представляют чеченский народ!
— Ну снова вы ответили сами себе! Меня-то другое интересует. Как это сильная держава, Россия, в течение одиннадцати лет не может справиться с какой-то горсткой бандитов, которые бегают по горам!
— Вы берете период с девяносто первого, с развала Союза? Правильно ли это? Ведь военные действия начались в девяносто четвертом.
— Но конфликт начался в девяносто первом, с принятия Декларации о независимости Чечни. Лишь потом он принял откровенные силовые формы… Было маленькое затишье, а с 1999-го — снова война. Так что уже одиннадцать лет… И если бы в самом деле Россия имела дело с кучкой бандитов, то, уверяю вас, все бы давно кончилось! Эта война ведется не с некими преступными элементами, которые объявили вызов всему цивилизованному человечеству, эта война идет с народом. Если бы не поддержка народа, то «маленькая кучка» давным-давно исчезла бы с лица земли. А вспомните, последние три года из Москвы слышишь только одно: «остались последние», «запрем в горах», «уничтожим…»
— Но из Москвы, из Кремля все время слышится, что именно Кадыров контролирует ситуацию в Чечне. Да и он сам не раз заявлял об этом!
— «Кто такой Кадыров?» — очень часто задается этот вопрос. Но самое главное: те, кто его задают, сами прекрасно знают ответ.
— А вы сами были с ним знакомы во время первой войны?
— Как не был… Он же наш идейный вдохновитель и духовный вождь. Ведь это он сказал, это был его лозунг, что каждый чеченец должен уничтожить сто пятьдесят русских! Это же правда! Это он делал публично! Если каждый чеченец уничтожит сто пятьдесят русских, то проблема России будет решена… Что сейчас контролирует Кадыров? Лишь тот участок, на котором сам непосредственно находится! И даже не он сам, а его охрана, которая состоит из двухсот или трехсот человек!.. Сегодня Чечню никто не контролирует полностью, ни Кадыров, ни Масхадов, ни Путин… Контролирует один начальник: его зовут — правовой беспредел. В Чечне сегодня не действуют никакие законы — только право сильного. Поэтому Кадыров никогда не смирится, чтобы в Чечне наступил мир. Он пришел с войной и, убежден, война уйдет вместе с ним.
— Напомните еще раз факты биографии Кадырова…
— Как он сам сказал: «Владимир Владимирович Путин очень хорошо знает мою биографию».
— Он сам так и сказал?
— Да, вот так… Однажды Любимов свел на телеэкране Гантемирова и Кадырова (один в студии гостиницы «Россия», а второй в «Останкино»). И Гантемиров спросил Кадырова, что он делал в девяносто четвертом — девяносто пятом годах в ответ на обвинение в казнокрадстве, которое сделал Кадыров Гантемирову… Тогда Кадыров и сказал о том, что Путин знает… Он был муфтием, потом, по его словам, сказанным мне, у него после первой войны была своя банда… Правда, я знал это и без него… Слишком многим в Чечне известны его похождения, связанные, в том числе, и с похищениями людей… Я думаю, не стоит тратить на него время.
— Не думаю, что не стоит. Ведь вас упрекают все время в том, что Масхадов не может сесть с Кадыровым за стол переговоров. Ведь вы все — чеченцы! Что же не можете друг с другом договориться?
— Да не сядем мы с ним за стол переговоров! Зачем садиться за стол переговоров с человеком, пытаться с ним о чем-то договориться, когда у него есть хозяин? Переговоры должны вестись с теми, кто реально решает какие-то вопросы, так? Кадырову дали сегодня команду из Кремля сидеть там и оправдывать преступные действия военных, — он это и делает. Переведут послом в Африку — будет служить там, налаживать какие-нибудь отношения с африканцами. Ему-то все равно!
— Скажите, вдруг появился хоть какой-то свет в конце этого бесконечно черного туннеля… Имею в виду вашу недавнюю встречу с Виктором Казанцевым в Шереметьеве-2. Как это случилось? Почему? Кто был ее инициатором? О чем в конце концов вы сумели договориться?
— Да, тогда, по-моему, надежда появилась у всех людей доброй воли… Сама встреча была следствием заявления Владимира Путина, которое он сделал 24 сентября после трагических событий в США. Это заявление интерпретировали кто как мог. Кто-то в нем усмотрел 72-часовой ультиматум Чечне (ссылаюсь на Сергея Иванова, который сказал: «Кто не спрятался, я не виноват»), и даже пошли разговоры о какой-то бомбе, которая будет на Чечню сброшена. Но мы в этом заявлении усмотрели призыв к диалогу… Был налажен контакт с Виктором Казанцевым, ему было в Москве поручено встретиться с представителями Аслана Масхадова… Потом после очень сложной технической процедуры (кстати, у этой встречи было много противников) встреча состоялась. Мы проговорили три часа. И на мой взгляд, состоялся очень позитивный диалог, который должен был иметь хорошие последствия…
— Я знаю, у вас была достигнута договоренность с Казанцевым не обнародовать до поры до времени детали ваших переговоров. Но об одном, мне кажется, сказать необходимо. Чеченская сторона выдвинула идею прямого президентского правления в Чечне, то есть правление личного представителя Владимира Путина?
— Об этом, я думаю, сказать необходимо. Прямое президентское правление необходимо хотя бы на этот, сегодняшний период, когда в Чечне не действуют никакие законы: ни российские, ни международные… Только беспредел. Мы, кстати, интересовались, кто же отвечает сегодня за все? Если Россия считает, что на территории Чечни проживают ее граждане и что Чечня — часть Федерации, то необходимо, чтобы был хоть какой-то контроль со стороны центра, кто конкретно несет ответственность за все происходящее там. Вот такого человека сегодня просто нет. Но есть же Путин! Ведь я хорошо помню его слова на инаугурации: за все, что происходит в России, ответственность несет лично президент.
— И еще одно. Правда ли, что буквально за полчаса до вашего прилета в Шереметьеве срочно снимали вашу фотографию с доски объявлений «Их разыскивает федеральная милиция»?
— Об этом писали российские журналисты… Я же сам в общий зал не заходил… Меня встретили у трапа и провели в VIP-зал… Но возвращаюсь к этой встрече. На мой взгляд, Казанцев был настроен на серьезный диалог, но в российском руководстве совершенно разные люди с совершенно противоположными взглядами на решение наших проблем. И мне кажется, что те, кто хочет завершить эту грязную, кровавую, позорящую Россию войну, проиграли тем, кто войну хочет продолжить. И как результат — наш диалог прервался… Повторяю, у нас был очень конструктивный диалог с Казанцевым, в котором мы старались обходить все острые углы. Кто бы и что бы сегодня ни говорил, силового решения чеченской проблемы не существует. Опыт последних лет это доказал. Нам надо в любом случае остановить эту бойню…
— Ахмед, раз уж увиделись, не могу не попросить прокомментировать несколько мифов и легенд (а может быть, это чистая правда), касающихся второй чеченской войны. Первое. Роль Хаттаба и арабских фундаменталистов в этой войне. Правда ли, что неожиданная смерть Хаттаба приблизила ее окончание — сошлюсь на заявления некоторых военных и гражданских высокопоставленных чиновников…
— Хаттаб оказался в республике в девяносто пятом году… Я знаю одно: если бы не было Хаттаба, то людям, которым нужна эта война, нужно было бы его придумать…
— Скажите, Хаттаб имел сильное влияние на того же Аслана Масхадова?
— Он был один из многих-многих командиров, которые имели свои подразделения. Если бы эта война велась против Хаттаба, то она бы и закончилась с его гибелью. И это абсолютнейшая чепуха — ввязать события в Чечне в контекст борьбы с международным терроризмом. Наш конфликт начался задолго до того, как в мире всерьез заговорили о «международном терроризме». А эта мифическая наемная армия арабов и других наемников…
— Ахмед, все-таки мифическая? Но я сам, когда был в Карамахи, видел убитых арабских наемников…
— Когда я употребляю слово «мифическая», то в первую очередь говорю о значимости для событий в Чечне тех же арабов… Сегодня добровольцев из других стран, включая арабов, не наберется в Чечне более двадцати человек…
— Двадцати?
— Да, сегодня вообще нельзя серьезно говорить о них. Перед началом второй войны их было очень много. И знаете, как они попадали в Грозный? Через Москву! Визы они получали российские и проезжали в Чечню через всю территорию России.
— Не через горы, не через Грузию…
— Нет… Когда наши, чеченские пограничники задерживали их и доставляли в наш МИД, то у всех оказывались российские визы… Да, до войны их было много, но с началом войны они почти все уехали. Тем же маршрутом: через всю Россию — в Москву. Осталась горстка добровольцев… Спрашивать их, почему они у нас оказались, то же самое, что спрашивать у русского парня, что он делал в Сербии, что им движет… Мы не спрашивали их об этом, точно так же как и сербы — русских добровольцев. Но на сегодняшний день присутствие огромного числа арабов и других добровольцев на территории Чечни — это полный миф. Мне кажется, что постоянное муссирование Москвой слухов о каких-то наемниках, группах международных террористов и т. д. — просто способ оправдать эту войну.
— Но ведь шли же деньги и из Арабских Эмиратов, и из Саудовской Аравии. Тогда кому же шли эти деньги? Мифическим отрядам?
— Отвечу. В каждой войне есть жертвы и те, кто на ней наживается. Не исключаю, что эти деньги списывались некими арабскими фондами якобы на чеченскую войну. Не исключаю этого. Но сами смотрите, когда весь мир восстал против терроризма, когда перекрываются все международные финансовые потоки, сопротивление в Чечне не ослабло! Никогда оно не держалось на чужих деньгах! Точно так же никогда оружие и боеприпасы не перебрасывались к нам (как любят говорить в Москве) через Кавказский хребет.
— Но я сам видел новейшее российское вооружение, которое оказывалось в руках боевиков! Российская армия такого не имела!
— Все это вооружение куплено в Чечне.
— У кого?
— У российских военных. Это делалось элементарно. За деньги. Почему не сказалась всемирная борьба с международным терроризмом на ситуации в Чечне? Пока есть временная администрация, у бойцов сопротивления будут деньги, пока остаются федералы — всегда будет оружие и боеприпасы. Сегодня какая схема работает? Нет в Чечне ни одного чиновника, ни одного руководителя предприятия, который не содержал бы какую-либо группу боевиков. Нет ни одного министра, который бы кого-то не поддерживал из бойцов сопротивления.
— Сегодня? Это правда?
— Почему я вам об этом говорю? Кто — нибудь был бы на моем месте — он бы промолчал. И сегодняшняя администрация, и российские генералы заинтересованы в этой войне. Но мы же говорим о мире…
Вот таким был наш неспешный разговор с Ахмедом Закаевым. Вечерело, и уже тени упали на вершины гор, так похожих на чеченские…
Все то же, да не то…
Предвижу, предвижу гневные упреки: какой смысл спрашивать? какой смысл слушать? какой смысл верить?
С тревогой и печалью наблюдаю за тем, что в нашем обществе все больше и больше поощряется ЕДИНОПОСЛУШАНИЕ, ЕДИНОСЛОВИЕ и ЕДИНОМЫСЛИЕ.
И потому мы говорили с Ахмедом Закаевым не только о том, что сейчас происходит в Чечне и как ей вернуть мир с Россией. Нет, мне кажется, и о другом: что это со всеми нами происходит — с тем поколением, кто в это, НАШЕ время, пришел из ТОГО, прошлого, но тоже НАШЕГО времени.
Мы еще можем говорить между собой. Те, кто идут за нами, боюсь, сумеют разглядеть друг друга уже только через прицел автомата.
Говорю не только о чеченцах.
По данным, которыми я располагаю и от наших военных, и от чеченских политиков, за две войны через Чечню прошли около одного миллиона российских ребят, со всех наших земель от Москвы до самых до окраин. Одни были здесь по месяцу, другие — по году. Третьи остались там навсегда.
Наша встреча проходила в крошечном альпийском городке, специально придуманном для туристов: с двумя улочками, семью маленькими, семейными гостиницами и фуникулером.
По склонам бродило стадо коров, позвякивая колокольчиками, и когда появился Иван Рыбкин (а он приехал позже, чем мы), я, вспомнив его знаменитую избирательную кампанию: «Голосуйте за Ивана», сказал: «Иван — это не коровы, это твои избиратели».
Но Иван приехал не один, а в сопровождении некоего зама Березовского (Гейфельд или Гейфрих), который неожиданно тоже сел за длинный стол, где уже день — до приезда Рыбкина — мы обсуждали, как же прекратить эту бессмысленную бойню. Не только сел, но и начал говорить, ссылаясь на Бориса Абрамовича.
— Так. Стоп. По-моему, вас сюда никто не звал, и мнение ваше, а также Бориса Абрамовича, здесь никого не интересует, — прервал я его.
Он продолжал говорить.
Тогда мягкий и интеллигентный Тим Гульдеман с недипломатичной резкостью сказал:
— Мы прерываем наше заседание до тех пор, пока вы не уйдете отсюда…
Мы выгоняли этого Гейфельда (или Гейфриха) раза четыре: и Гульдеман, и Хасбулатов, и я, но он нагло рвался назад. Все-таки одного Березовский добился: он научился клонировать подобных себе.
Потом, уже в Москве, мы долго смеялись над тем, что этот Гейфельд (или Гейфрих) рассказывал по радио «Свобода» о том, как он вел от имени Березовского переговоры с представителями Масхадова.
Еще од на деталь.
Ахмед Закаев сказал мне, что они с Казанцевым пришли к соглашению на 99 процентов. Повторяю, в варианте, который был предложен Масхадовым, во-первых, не шла речь об отделении Чечни от России, во-вторых, предлагалось прямое президентское правление, в-третьих, в новом правительстве Чечни не должно было быть места ни тем, кто участвовал в боевых действиях, ни тем, кто был замешан в коррупции.
Разумеется, мне и в голову не могло прийти, что после событий в театре на Дубровке, где шел мюзикл «Норд-Ост», именно Закаева объявят главным террористом.
Когда я читал обвинительное заключение Генпрокуратуры, переданное сначала в Копенгаген, затем в Лондон для экстрадиции Закаева в Россию, я не мог понять: почему он оказался главным террористом? Был полевым командиром на первой чеченской войне? Но была же думская амнистия! Его никак не могут найти в течение десяти лет? За эти годы он пять раз виделся с Ельциным, семь раз — с Черномырдиным, да и с Казанцевым — только что, год назад!
Я вспоминаю и вспоминаю его слова: «Мы последние, с кем можно еще говорить».
Последние — те, кто вырос и получил образование еще в СССР.
Дальше — придут «отморозки».
И они уже пришли.
«Я ехал ТУДА по еще почти ничего не знающей вечерней Москве…
На Пролетарском проспекте — там, где мне надо было повернуть на улицу Мельникова, — дорога была перегорожена двумя машинами с мигалками, возле которых стояли четверо похожих, как братья, гаишников.
— Туда нельзя, там заминировано, — сказал мне один из них, печально провожая взглядом мчащийся мимо бесхозный автомобильный поток.
— Где заминировано? Где?
— Да везде… — протянул он руку в какое-то далекое московское пространство.
…Еще не было десяти, когда мне позвонил Сан Саныч Чикунов, мой старый друг еще с первой чеченской войны. В тот вечер он был оперативным дежурным по Центральному федеральному округу. Сначала я не поверил: что? на спектакле? террористы? заложники? целый зал?
Нет, я верил, но хотелось отказаться верить.
— Там, в зале, на спектакле — наш офицер… У него мобильный… Он только что сообщил…
В оперативном штабе царила, как всегда в таких случаях, неразбериха и суета. Начальства было заметно больше, чем подчиненных и исполнителей. Какие-то сановные зеваки, боящиеся пропустить момент славы (а вдруг Путин приедет?). И целая толпа лиц, просто подпирающих стены.
Наконец, нашел Сергея, генерала из ФСБ. Его подчиненный связался по мобильному с офицером, пришедшим на шоу и оказавшимся в нужное время в нужном месте. Именно от него в оперативном штабе впервые узнали те подробности, которые позволили увидеть эту жуткую картинку: сколько террористов? их вооружение? их приметы? их расположение? И, наконец, главное: заминировано, на самом деле заминировано! И про тот страшный грушевидный заряд (как профессионал, он даже определил его примерную мощность), который был оставлен в центре зрительного зала.
— Спасибо вам большое, вы нам здорово помогли, — сказал мне Сергей.
— Я-то при чем? Этому парню скажите спасибо, когда все это закончится…»
(Не называю его имя и фамилию — не могу без его ведома. А найти его в ту субботу: где он? что с ним? жив? в списках 68? — не сумел, как ни старался.)
До субботнего рассвета никто не знал, чем же все это кончится. Даже Владимир Абдуалиевич Васильев, зам министра МВД (вот еще пример человека, оказавшегося в нужное время в нужном месте), честно признался утром того дня, что, начиная операцию, никто не был уверен в том, как она закончится, сколько людей погибнет — десятки? сотни? тысяча?
Мы еще долго, очень долго будем заниматься разбором этого жуткого московского полета. Мертвых похоронят, живых наградят, как обычно бывает у нас, не только тех, кого надо, но и других, подпиравших стены в предчувствии мимолетного взгляда президента.
Но вспомним ли мы мины, заложенные давно, а взорвавшиеся только в эти страшные октябрьские дни? Пройдем ли с миноискателем по будущему?
Эйфория победы затмит память о погибших. Рейтинги популярности разнокалиберных политиков, выплясывавших на трагическом пятачке на Дубровке, перевесят их же собственные сумасшедшие ошибки. И война окажется самым светлым путем к миру и благоденствию в России.
Забудутся, забудутся вопросы, которые задавали мы сами себе в эти страшные дни.
И главные: почему президент в эти дни так и не обратился к нации? Что, «Курск» снова затонул? И почему спецслужбы могут провести операцию по освобождению заложников, которую их западные коллеги (по крайней мере, те, с кем я говорил) считают высокопрофессиональной, но никогда не могут просчитать, а где же у нас еще вспыхнет? И что делать с юным поколением чеченских парней, которые ничего не видели в своей жизни, кроме войны, бомб — над головой, мин — из-под ног, гибели своих близких и жизни сквозь прицел автомата? Им что — погибнуть или жить с нами в одной стране? И, наконец, исчезнет или дойдет до большой крови та волна ненависти против всех «черных», которая сейчас — особенно сейчас, после этих октябрьских дней, затмила разум многих моих соотечественников, в том числе и занимающих немалые посты?
Но есть вопросы, которых мы не можем не задать себе немедленно, сейчас.
«Две с половиной недели назад ЦРУ официально передало вашему правительству данные о том, что в России готовится новый Буденновск», — позвонил мне ночью в пятницу (трагедия «Норд-Ост» еще продолжалась) весьма компетентный человек из Вашингтона. Но, как я знаю, эти сообщения приходили не только из-за океана: и у наших была такая же информация, и на сайте «Кавказ» она появлялась. Где, в каких архивах все это потерялось?
Откуда же взялись террористы с горой оружия и взрывчатки? С каких самолетов их сбросили? Где они закапывали свои парашюты?
Да здесь, в центре Москвы. Прямо в здании этого культурного центра, бывшего ДК шарикоподшипникового завода! Как мне стало известно, немалая часть из них оказались в Москве в качестве рабочих на строительстве ресторана, который делается здесь же, в здании культурного центра, прогремевшего теперь на весь мир. И ни один опер, ни один участковый так и не поинтересовался, что за «цемент» был в мешках, который они сюда затаскивали, что за «арматуру» они приносили, что за «разметки» наносили на стены?
Два вопроса… А их наверняка больше.
Забудут ли о них? Или вспомнят, когда разорвется следующая мина?
С первого листа из чеченского блокнота я пытался досказать то, что тогда не сумел, не успел или не мог рассказать в своих газетных заметках.
Мог бы и сейчас написать: «Теперь о том, что тогда…»
Но слишком уж это все близко, рядом, горячо. От позора политиков, рвавшиеся в те ночи на все телеканалы, чтобы чье-то горе стало их собственной избирательной кампанией, до тайн этого смертельного газа.
Но, повторяю, не хочу этого делать.
Лучше я закончу этот дневник рассказом о еще одной встрече 2002 года, которая заслуживает вашего внимания.
Полковник Владимир Владимирович Щербаков создал в Ростове-на-Дону уникальную лабораторию по идентификации останков погибших солдат.
Ах, война, что ты сделала, подлая.
Кто-то грязью вас хочет полить.
Почему вы в окопах, вы поняли —
Чтоб другим досталось пожить.
Посмотрю, как птицы взлетают.
Вы подняться и мне помогите.
Попросил солдат, умирая:
«Только маме не говорите».
И вдруг узнаем — Минобороны решило закрыть эту лабораторию (сотней неизвестных солдат больше, сотней меньше — кто вспомнит?).
Вместе с моим другом, зампредседателя Комитета по обороне Госдумы Алексеем Арбатовым мы обратились к министру обороны Сергею Иванову с официальным запросом: кто мог отдать такое распоряжение?
Официальное письмо ушло, но я стал перечитывать документы, которые предоставил мне В. Щербаков, и вдруг понял: ОНИ опять врут НАМ.
Так появилась эта заметка в «Новой газете»: