24. РАСПРЯ 80-х ГОДОВ

24. РАСПРЯ 80-х ГОДОВ

Возглашённая Горбачёвым Гласность открыла упоительную возможность говорить, однако та же возможность опасно открылась и для голосов, не принадлежащих к признанному культурному кругу. Но ко громкоговорению всегда (это — и не только в России) стремятся лишь малые социально активные группы либо профессиональные голоса и перья. И о степени нездоровья (или здоровья) общества можно судить по тому, в какой мере эта активная, узкая прослойка оторвана (или не оторвана) от забот, болей, настроений народного массива. Нечего и говорить, что больнее нашего нынешнего общества трудно вообразить.

Итак, от момента, когда советскому образованному классу была внезапно дарована свобода говорить всё, что угодно, — тотчас нашлись такие «демократы» и такие «патриоты», которые потеряли равновесие, потеряли самосдержки, одни только и сохраняющие свободу слова разумной. Быстро нараставший словесный экстремизм обеих сторон отвратил и отделил массы слушающих от громкоговорящих.

Патриоты (да многие давно уже припаянные расположением к вот утериваемой коммунистической власти) отнюдь не напряглись довершать падение тоталитарного режима, 70 лет удушавшего Россию. И не для разбора наших физических и моральных потерь, глубины нашего духовного ущерба за эти десятилетия, не для поиска надёжной нравственной основы к возрождению русского бытия и духа потратили они свои теперешние горячие усилия и речи. Но кинулись в незрячую крайность: за поражения России в XX веке искать виноватых не в нас самих, так дёшево клюнувших на ленинский призыв к грабежу и «штык в землю» вместо защиты Родины; и не в нашей же отнюдь не масонской династии и правящем слое, — но во всём происшедшем обвинить «сионизм», а кто и прямо «евреев», и даже с карикатурной подачей. И всплески с патриотической стороны почти только к этому и сводились. А тут вдобавок и возникшая «Память» (неведомого и как бы не провокационного происхождения), крохотная по силам, но накалённая по страсти, нажигала, вызвав грандиозный переполох — без преувеличения в целом мире года на два, и даже до грозной резолюции европейского парламента.

В свою очередь и демократическая сторона ударилась в другую паническую крайность: любая русская патриотическая группировка в СССР клеймилась только как «черносотенная», «шовинистическая», «реакционная», «нацистская». Теперь к «русофилам» добавились и «руситы», да выплыли снова и «русопяты», не забыли хорошего словечка и за 60 лет, от расцвета большевизма. (При этом обронили и сущностные цели демократии, и непростой путь к ней от тоталитарного режима. И ошибочно переоценили своё уже якобы достигнутое авторитетное влияние на новую власть и ход реформ.)

А та же Гласность открыла и возможность свободной переклички и слияния голосов метрополии и недавней эмиграции. И оттуда тоже подбавились решительные голоса: «Россия всё там же, где была столетие назад, — во лжи» (А. Янов. Русская идея и 2000-й год. N. Y., Liberty Publishing House, 1988, с. 216). «Разве редко приходится нам слышать… что русский народ имеет право на своё собственное, самобытное развитие?»; «русофилы сегодня… сила в стране, угроза которой недооценивается». В борьбе с этой опасностью «наиболее оптимальной выглядела бы консолидация [прогрессистов, демократов] с партийным аппаратом, КГБ и хозяйственным аппаратом» (А. Каценелинбойген. — «Время и мы», 1987, № 99, с. 108, 118, 124).

Но и без этой неосуществлённой консолидации разгром «русофилов» продолжался и ширился: «Так называемое русское возрождение — фашиствующее течение». Даже писателей-«деревенщиков» прямо и неоднократно относили к «погромщикам», «фашистам» (и по «Свободе», и в печати); о настоянии Валентина Распутина на чистоте старинных русских истоков — «это имеет опасный запах». О призывах патриотов к укреплению семьи, нравственности, повышению деторождения и защите природы писалось в московском журнале: это «гремучая смесь»; и даже скорбь, как разрушительно пострадала Россия от коммунизма, — это «мазохистический экстаз, когда… рвут рубаху до пупа» («Знамя», 1990, № 1, с. 212–215) (Такая лавинная атака развёрнуто поддерживалась и статьями в американской прессе).

А радиостанция «Свобода» в эти годы стала уже легальным как бы внутрисоветским радио. Она завела серию передач «Русская идея», где издевательски опошляла и русскую историю и русскую мысль, прямо требовала «мутации русского духа», сокрушала русские мозги в безнадёжность, а в других слушателях наращивала неприязнь к русским. «Не являются ли русские народом прошлого, которого уже нет?» Униженная и отчаявшаяся Русь могла слышать: «причина тоталитаризма — русский родовой соблазн» (11.12.89); «у русских всё всегда на костях да на крови, а добром русский народ не умеет» (27.10.89); «говорить о патриотизме русском в такой стране просто бессовестно, безнравственно» (12.1.88). (Все эти радиопередачи так назойливо и целеустремлённо повторялись, что, кроме служебного задания от кормящих источников, выражали и собственные пылкие чувства вещателей.)

В эти самые годы шли массовые убийства в Азербайджане, Закаспии, Киргизии, Таджикистане, Карабахе, Южной Осетии — все вне России и безо всякого участия русских. Но советская печать и американская радиостанция гремели только и именно против «русского расизма», против русского патриотизма, который «дурно пахнет».

Так несколько лет подряд происходила жестокая распря между разными ветвями общественности в СССР.

«Демократы» и «патриоты» полосовали друг друга бранью вместо того, чтоб объединиться против живучего, изворотливого коммунизма и комсомольства. И те и другие органически не были на то способны. Горе стране, где слова «патриот» или «демократ» считаются бранью… А за это время коммунистическая номенклатура успешно пересоставлялась в «номенклатуру демократическую», коммерческую и вместе со сметливыми, ещё вчера никому в стране не известными хапугами — овладевала постами, капиталами. И после удачно выигранного времени только и могла благодарно кивнуть противоборцам на две растеснённые обочины: «Спасибо за вашу Распрю!»

Эта распря не дала даже хрипнуть скромным, достойным голосам с обеих сторон, заботливым о нашем будущем во всём его сложном объёме. Обрублены были истинные проблемы. Между огненно накалёнными полюсами создалось мёртвое поле, в которое противопоказано, даже отвратительно вступить самым раздумчивым и плодоносным предположениям. Мазутная полоса этой распри осталась промазана и через сегодняшнюю нашу жизнь.