Дневник 1920 года
Дневник 1920 года
<Лето>
НЕИЗДАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ ПОЛОНСКОГО (1819–1898)
(Альманах «Творчество», 2, Москва-Петроград, 1918, стр. 5–8).
Ты моя раба, к несчастью!..
Если я одною властью,
Словно милость, дам тебе —
Дам тебе — моей рабе,
Золотой свободы крылья,
Ты неволю проклянешь
И, как дикая орлица,
Улетишь и пропадешь…
Если я, как брат, ликуя,
И любя, и соревнуя
Людям правды и добра,
Дам тебе, моя сестра,
Золотой свободы крылья,
Ты за всё меня простишь
И, быть может, как голубка,
Далеко не улетишь?!
(Из тетради 50-х годов)
Когда я люблю,
Мне тогда не до песен,
Когда мир любви мне становится тесен,
Тогда я пою!
(Студенческие годы)
Где ты, наивных лет мечта
И сердца чистое виденье:
Языческая красота
И христианский луч смиренья?!
1851
Я часто сердцем разумею,
Я часто думаю умом.
1851
Когда я слышу твой певучий голосок,
Дитя, мне кажется, залетный ветерок
Несет ко мне родной долины звуки,
Шум рощи, колокол знакомого села
И голос той, которая звала
Меня проститься с ней в последний час разлуки.
1851
Не сердце разбудить, не праздный ум затмить
Не это значит дать поэту вдохновенье.
Сказать ли Вам, что значит вдохновить?
Уму и сердцу дать такое настроенье,
Чтоб вся душа могла звучать,
Как арфа от прикосновенья…
Сказать ли Вам, что значит вдохновлять? —
Мгновенью жизни дать значенье,
И песню музы оправдать.
1856
Жизнь наша — капля, канет жизнь
В бездонный океан забвенья, —
И где тогда наш славный труд,
Все наши грезы и сомненья?!.
Возникнет город на костях,
Где был чертог — пройдет дорога
И вихрь подымет пыль, смешав
Прах нищего и полубога.
1888
В альбом Г… В…
И дождь прошумел, и гроза унялась,
А капли всё падают, падают…
Смыкаю глаза я, ночник мой погас,
Но прежние грезы в полуночный час
Не радуют душу, не радуют…
И дрогнет душа, потому что она
Несет две утраты тяжелые:
Утрату любви, что была так полна
Блаженных надежд в дни, когда мать-весна
Дарила ей грезы веселые;
Другая утрата — доверчивый взгляд
И вера в людей — воспитавшая
Святую мечту, что всем людям я брат,
Что знанье убьет растлевающий яд
И к свету подымет все падшее.
1888
2 сентября
Очень развитой глаз видит на северном небе более 5000 звезд. В телескоп видно до 1 200 000 000.
Каждая из звезд есть солнце и, вероятно, окружена своими планетами.
Наша солнечная система несется к созвездию Геркулеса со скоростью 3–7 миль в секунду. Мы приближаемся к звезде Вега со скоростью 11 миль в секунду.
Земля — одна из небольших планет солнечной системы. Вся звездная куча, в которой летит земля, есть одна из бесчисленных систем, и размеры нашей — ничтожны, они выражаются лишь в миллионах миль.
Диаметр и масса солнца превосходят диаметр и массу всех вместе взятых планет системы.
Солнце и планетная система, по теории Канта — Лапласа, представляла вращающуюся массу газов, первобытную космическую туманную массу. Когда жар ее стал остывать, когда она стала охлаждаться, она сократилась до объема солнца. Внешние слои охлаждались и сокращались быстрее, отрываясь от главной массы кольцами. Кольца разрывались и образовали планеты.
(Неймайр, I, 60–65)
<22 октября>
Вечер в клубе поэтов на Литейной, 21 октября, — первый после того, как выперли Павлович, Шкапскую, Оцупа, Сюннерберга и Рождественского и просили меня остаться.
Мое самочувствие совершенно другое. Никто не пристает с бумагами и властью.
Верховодит Гумилев — довольно интересно и искусно. Акмеисты, чувствуется, в некотором заговоре, у них особое друг с другом обращение. Все под Гумилевым.
Гвоздь вечера — И. Мандельштам, который приехал, побывав во врангелевской тюрьме. Он очень вырос. Сначала невыносимо слушать общегумилевское распевание. Постепенно привыкаешь… виден артист. Его стихи возникают из снов — очень своеобразных, лежащих в областях искусства только. Гумилев определяет его путь: от иррационального к рациональному (противуположность моему). Его «Венеция». По Гумилеву — рационально все (и любовь и влюбленность в том числе), иррациональное лежит только в языке, в его корнях, невыразимое. (В начале было Слово, из Слова возникли мысли, слова, уже непохожие на Слово, но имеющие, однако, источником Его; и все кончится Словом — все исчезнет, останется одно Оно.)
Пяст, топорщащийся в углах (мы не здороваемся по-прежнему). Анна Радлова невпопад вращает глазами. Грушко подшлепнутая. У Нади Павлович больные глаза от зубной боли. Она и Рождественский молчат. Крепкое впечатление производят одни акмеисты.
Одоевцева.
М. Лозинский перевел из Леконта де Лилля — Мухаммед Альмансур, погребенный в саване своих побед. Глыбы стихов высочайшей пробы. Гумилев считает его переводчиком выше Жуковского.
Гумилев и Горький. Их сходства: волевое; ненависть к Фету и Полонскому — по-разному, разумеется. Как они друг друга ни не любят, у них есть общее. Оба не ведают о трагедии — о двух правдах. Оба (северо) — восточные.
Статья В. М. Алексеева о китайской литературе. Новые горизонты и простор для новых обобщений. Связь ее со «Всемирной литературой» и с тем, что есть в акмеизме.
Как всегда бывает, пока я записываю эти строки, звонит один из стоящих на страже моей — Р. В. Иванов, и предлагает председательствовать на заседании Вольфилы в годовщину ее, посвященном Платону. А я-то «уклоняюсь в Аристотеля»!
Рассказы Тихонова о загранице на днях. Полное прекращение революции в Европе (т. е. революции большевистской). Скандинавия ломится от товаров, люди семипудовые, полное равнодушие ко всему, пропорциональное поправение Стортинга (Брантинг удален потому, что замышлял кое-какие социальные реформы). Обращение с большевиками там. Однако свобода печати (большевистская газета печатается беспрепятственно и имеет некоторое количество читателей). Падение театра. Постройка целого города с рабочими садами для типографии в Стокгольме. Готовность печатать для России.
Англия переваривает войну иначе. Большая обеспеченность рабочих (в дни скачек несколько фабрик стоят, потому что рабочие уехали на скачки). Рядом с этим падение производительности на 20 % — потеря охоты «работать на других». Социализация может прогрессировать и в Англии, но в совершенно иных формах, чем у нас (о чем говорил и Уэллс в Смольном).
Когда русские (красные) подходили к Варшаве, Ллойд-Джордж был за войну с Россией. Тред-юньоны выступили с полной авторитетностью против войны; но вовсе не против войны с Россией; они выступили бы так же, если бы им предложили воевать с кафрами, неграми, — Европе вообще довольно войны.
Русскими вообще интересуются, но плохо знают. Много говорится о большевистских зверствах. Г-н Красин считается приличным представителем, потому что он приехал с дочерьми, которые говорят по-английски. Как допрашивает полиция.
Германия оправляется от войны. Цены везде увеличились в два-три раза, не больше.
Прекращению большевизма в Европе много способствовали не только английские рабочие, побывавшие здесь, но и шведские, в ужасе возвращавшиеся домой, не добравшись до Урала, куда их наняли.
<7 ноября>
Ты говоришь, рабом не будешь,
Молиться станешь мне одной,
Что век меня ты не забудешь,
Лишь только б я была с тобой.
??Не уверяй, брось!
??И не целуй, брось!
И всё лишь обман, любви туман!
К себе ты страсти не возбудишь,
Не верю я любви твоей!
Моим ты никогда не будешь,
И не отдам души моей.
И т. д. Слова и музыка И. А. Бородина
Я степей и воли дочь,
Я забот не знаю,
Напляшусь за целу ночь —
День весь отдыхаю.
Захочу — полюблю,
Захочу — разлюблю,
Я над сердцем вольна,
Жизнь на радость мне дана!
Наш отец — широкий
Дон, Наша мать — Россия!
Нам повсюду путь волен,
Все места родные!
Подари мне, молодец,
Красные сапожки!
Разорю тебя вконец
На одни сережки!
Сочинение Я. И. Шишкина
Все говорят, что я ветрена бываю.
Все говорят, что любить я не могу,
Но почему же я всех забываю,
Лишь одного я забыть не могу?
Многих любила, всех я позабыла,
Лишь одного я забыть не могу!
Но почему же я всех забываю,
И лишь его я забыть не могу?
Не отравляйте душу мне больную,
Не вспоминайте о нем, я вас молю!
Лучше в могилу кладите живую,
Я не скажу вам, кого я люблю.
(Цыганская)
Везде и всегда за тобою,
Как призрак, я тихо брожу,
И с тайною думой порою
Я в чудные очи гляжу.
Полны они негой и страстью,
Они так приветно глядят,
И сколько любви, сколько счастья
Они мне порою сулят.
Быть может, и время настанет,
С тобою не будет меня,
И в очи те чудные станет
Смотреться другой, а не я.
Другому приветно заблещут
Твои огневые глаза, —
И вспомнишь их, сердце трепещет,
И тихо струится слеза.
(Цыганский)
Я грущу, если можешь понять
Мою душу доверчиво-нежную,
Приходи ты со мной попенять
На судьбу мою бурно (странно) мятежную.
Мне не спится в тоске по ночам,
Думы мрачные сон отгоняют,
И горячие слезы к очам,
Как в прибое волна, приливают.
Как-то странно и дико мне жить без тебя,
Сердце лаской любви не согрето.
Но мне правду сказали, что будто моя
Лебединая песня пропета.
(Музыка М.Я. Пуаре; В.Панина)
Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло.
Я поцелуями покрою
Уста, и очи, и чело.
Не уходи, побудь со мною,
Я так давно тебя люблю.
Тебя я лаской огневою
И обожгу и утомлю.
Не уходи, побудь со мною.
Пылает страсть в моей груди,
Восторг любви нас ждет с тобою,
Не уходи, не уходи.
…
Если жизнь не мила вам, друзья,
Если сердце терзает сомненье,
Вас рассеет здесь песня моя,
В ней тоски и печали забвенье.
Дай, милый друг, на счастье руку,
Гитары звук разгонит скуку,
Забудь скорее горе злое,
И вновь забьется ретивое.
Наливайте бокалы полней,
Позабудем о жизни тяжелой,
И под звук моей песни веселой
Вам покажется жизнь веселей.
Я спою вам, друзья, про любовь,
Всех страданий виновницу злую,
Каждый вспомнит свою дорогую,
И сильней заболит ваша кровь…
…
Дремлют плакучие ивы,
Низко склонясь над ручьем,
Струйки бегут торопливо,
Шепчут во мраке ночном.
Думы о прошлом далеком
Мне навевают они,
Сердцем больным, одиноким,
Рвусь я в те прежние дни.
Где ты, голубка родная,
Помнишь ли ты обо мне?
Так же ль, как я, изнывая,
Плачешь в ночной тишине?
…
Джень дем мэ препочто,
Джонь дем мэ провавир
Имел мэ, имел мэ сила зуралы.
Эх, распашел тум ро,
Сиво граи пошел,
Ах, да распашел, хорошая моя!
Поденьте, поденьте бокалы проскалинт.
Чевеньте, чевеньте бравинта сэгэдых…
Карин мэ наджава, карин мэ не пойду,
Кэ ей проминутка мэ саж заверну…
Черные очи, белая грудь
До самой зари мне покоя не дают.
Налейте, налейте бокалы вина,
Забудем невзгоды, коль выпьем до дна…
…
Я вам не говорю про тайные страданья,
Про муки страстные, про жгучую тоску,
Но вы всё видите, прелестное созданье,
И руку ласково вы жмете бедняку.
В вас нет любви ко мне, но вы душою нежной,
Душою женственной умеете щадить
Разбитые сердца и дружбой безмятежной
Мятежную любовь хотите усыпить.
Но если б знали вы, как сильно сердце бьется
(стонет?), Какая боль в груди, какой огонь в крови,
Когда мой робкий взгляд во взгляде вашем тонет,
Лишь дружбу видит в нем и тщетно ждет любви!
…
Быть может, и мы разойдемся,
И бог весть, сойдемся ли вновь.
Быть может, и мы посмеемся
Над тем, что будила любовь.
Но пусть и любим я не буду,
Другие тебя увлекут,
Но верь, я тебя не забуду
За несколько светлых минут.
Быть может, не в силах бороться
Мне будет с тоской о тебе,
Быть может, вся жизнь разобьется,
И дух мой угаснет во мне (в борьбе?),
Но пусть и в живых я не буду,
Пусть труп мой в могилу кладут,
И там я тебя не забуду
За несколько светлых минут.
(Это научил меня любить в молодости Кока Гун. Кажется, было записано в его альбоме, и сам он писал это в альбом какой-то девушке.)
Забыты нежные лобзанья,
Уснула страсть, прошла любовь,
И радость нового свиданья
Уж не волнует больше кровь,
На сердце гнет немых страданий,
Счастливых дней не воротить,
Нет сладких грез, былых мечтаний,
Напрасно верить и любить.
Так ветер всю красу наряда
С деревьев осенью сорвет
И по тропам унылым сада
Сухие листья разнесет.
Их далеко разгонит вьюга,
Покрывши снежной пеленой,
Навек разделит друг от друга,
Крутя над мерзлою землей.
(Музыка А. Ленина)
Жалобно стонет ветер осенний,
Листья кружатся поблекшие.
Сердце наполнилось тяжким сомненьем,
Помнится счастье утекшее.
Помнятся вешние песни веселые,
Нежные речи приветные,
Очи лазурные, рученьки белые,
Ласки любви бесконечные.
Всё, что бывало, любил беззаветно я,
Всё, во что верилось мне, —
Все эти ласки и речи приветные
Были лишь грезы одне.
Грезы, — так что же, к чему пробуждение?
Осень, и холод, и тьма,
Или исчезла пора увлечения,
Счастье, любовь без ума?
Или исчезли навеки дни счастия,
И осужден я судьбой
Жить без любви и без слова участия,
Жить с моей старой тоской?
«УГОЛОК»
Слова В. Мазуркевича
Дышала ночь восторгом сладострастья,
Неясных дум и трепета полна,
Я вас ждала с безумной жаждой счастья,
Я вас ждала и млела у окна.
Наш уголок я убрала цветами,
К вам одному неслись мечты мои,
Мгновенья мне казалися часами,
Я вас ждала, но вы… вы не пришли…
Мне эта ночь навеяла сомненья,
И вся в слезах задумалася я.
И вот теперь скажу без сожаленья:
Я не для вас, а вы не для меня!
Любовь сильна, но страстью поцелуя!
Другой любви вы дать мне не могли.
О, как же вас теперь благодарю я
За то, что вы на зов мой не пришли!
…
Да, я влюблен в одни глаза,
Я увлекаюсь их игрою!
Как хороша их глубина!
Но чьи они, я не открою.
Едва в тени густых ресниц
Блеснут опасными лучами,
И я готов упасть уж ниц
Перед волшебными глазами!
В моей душе растет гроза,
Растет, бушуя и ликуя!
Да, я люблю одни глаза,
Но чьи они — не назову я!
…
Я тебя бесконечно люблю,
За тебя я отдам мою душу,
Целый мир за тебя погублю,
Все обеты и клятвы нарушу.
Для меня ты на небе звезда,
Твоего только жду приговора,
Оторвать не могу никогда
От тебя восхищенного взора.
Я тебя ведь, как бога, люблю,
Пред тобою одним лишь немею.
Я тебя бесконечно люблю
И, увы, разлюбить не умею.
(Слова В. Мятлева, музыка К В. Зубова)
Все это переписано 7 ноября из «Полного сборника романсов и песен в исполнении А. Д. Вяльцевой, В. Паниной, М. А. Каринской». Еще бы найти: «Как хороши те очи…», потом — «Колокольчики, бубенчики», где сказано: «Бесконечно жадно хочется мне жить!».
8 ноября
Лазарь Васильевич Мартынов, сибирский крестьянин, 22-х лет, матрос, учится в консерватории у Исаченки и служит сотрудником в Большом драматическом театре:
Я был на тюремном свиданье
(Любовных свиданий там нет.
Там горе одно и страданье
На всё наложили свой след).
Поет про море, про цветы («душа поэта»).
В длинной юбке со цветами,
С мотылечками на ней,
Увлекается садами
(Как идет всё это к ней).
Если дернуть вдруг за юбку,
Сразу свалится она…
…трубку …
да бутылочку вина.
То Sally[91]
Я хочу лететь к тебе
Мотылечком-невеличкой
И вопрос задать тебе:
Ты, Sally, будешь большевичкой?
…
А когда восходит солнце,
Это прелести одне,
Всюду отблески червонца
Рассыпаются в волне…
(Из «Песни матросов»)
Небовых лишь седин,
Вдаль простерших свой хвост…
Эти строчки мне запомнились наизусть.
9 ноября
Уэллс, сидя в квартире Горького, написал дополнение к автобиографии за годы войны. Удивительно, сколько он написал за это время, и все — социальный вопрос. В одном из романов он описывает страну, дошедшую вследствие войны до одичания, голода и анархии. Считая события нашего времени великими, он теперь думает более всего о воспитании молодых поколений в духовном интернационализме. Он написал историю, составленную с /^националистической точки зрения, — так, по его мнению, ее нужно преподавать во всех странах — единообразно. В конце заметки он пишет, что Россия, обнищавшая и голодная под влиянием царского режима и «отвратительной» политики Антанты, не умерла, но представляет из себя удивительнейшую страну в мире. Здесь он разговаривал с Лениным и Троцким. Он будет способствовать сближению Англии и России, столь далеких друг от друга в настоящее время.
16 ноября
На днях в председатели Всероссийского профессионального союза писателей выбрали мы все-таки М. Горького, хотя и с массой оговорок. Волковысский рассказал, как разделились голоса в Москве: А. Белый, Бердяев и Шпет горячо протестовали против Горького. У нас без оговорок были только А. В. Ганзен и Чуковский. Волынский своего хода мыслей не изложил, Замятин, Губер, Ирецкий, Волковысский, Мазуркевич и я говорили помногу.
* * *
Вечер у Браза. Холличер (Herr Hollitscher?) — венгерец, 55-ти лет, теперь работает в немецких и американских газетах. С красной звездой, низким лбом, густыми, седеющими и вьющимися волосами, глубоко спрятанные суровые и добрые глаза на широком лице. Вечер состоял в том, что мы «жаловались», а он спорил против всех нас.
«Не желайте падения этой власти, без нее будет еще гораздо хуже». «Народ угнетали всегда, теперь он угнетает нас». «Через три года наступит или полное одичание, или небывалая жизнь». «Правы те, кто теперь на врангелевском фронте». «Простой народ, когда его угнетали, говорил о боге; мы, когда нас угнетают, говорим о том, что нам больно. Потому что цивилизованные люди ни во что не верят. Впрочем не все». «Я не коммунист, а анархист, но работаю с коммунистами, считая коммунизм ступенью к анархизму». «Как жаль, что русская интеллигенция так развращена. Из всего этого (т. е. из наших слов) я вижу, что нужно два-три поколения (чтобы сменились)…» «Коммунизм не политическая экономия только, это — метафизика и мистика».
Около пяти часов подряд он печально возражал, часто сердясь, — тогда его голос становился металлическим и немного крикливым. «Начало настоящего коммунизма — не 25-е октября, а первый субботник. Ясно, чтобы поднять страну, доведенную до этого царем и войной, нужно без отдыха работать. Здесь никто ничего не делает. Власть, работающая за десятерых каждый, не виновата, что столько маленьких воров вокруг. Контроль, по мере удаления от центра, слабеет». — В конце вечера я уже не находил возражений, тем более что сосед мой и хозяин дома все более увлекался собственным красноречием, рисуя, отнюдь не привлекательные для меня картины буржуазного мира… Но… во что лее у вас верить, дорогой Негг Hollitsher?
Шаляпин е Еремке («Вражья сила» Серова) достигает изображения пьяной наглости, хитрости, себе на уме, кровавости, ужаса русского кузнеца. Не совсем только, не хватает заурядности, он слишком «Шаляпин», слишком «Мефистофель» вообще местами, а не заурядный русский дьявол.
В Германии, говорит Холличер, готовится то же самое. Фабриканты предпочитают закрывать фабрики, чтобы не платить огромных денег рабочим и огромных налогов. В минуту, когда здесь тронут Ленина, в Берлине потухнет свет и остановится водопровод. «Если мы уйдем, — сказал Троцкий, — мы так хлопнем дверью, что вся Европа затрясется».
22 ноября
В поисках легкой и веселой комедии, которой жаждет вся наша труппа.
«Un monsieur, qui suit les femmes» — Вольф, II, 181.
Аверкиев. Фрол Скобеев, т. I — Вольф, III, 39, Гнедич в сборнике исторической секции, 41.
«Сидоркино дело», т. Ш-Вольф, III, 72.
Барьер и Мюрже. Богема, комедия в 5 действиях, перевод с французского В. Саблина (литографированное издание Рассохина, М., 1899).
«Дядька в затруднительном положении» — Вольф, II, 165.
Анри Бекк.
«Трактирщица» Гольдони.
Лопе де Вега. Собака садовника (Собака на сене).
Дюма-сын. Le demi-monde — Вольф, III, 155 и ел.
Погосский.
Пальм.
Ф. Мельяк. Фру-Фру.
Скриб. Рассказы королевы Наваррской.
Сарду. Madame «с сажень». Andria — Вольф, III, 60.
«Адвокат Пателен».
«Испанский дворянин» («Дон Сезар де Базан») — Вольф, II, 174 и III, 11.
«Les folies dramatiques» — Вольф, II, 174.
«Лев Гурыч Синичкин»- 5 действий.
Вечер старинных водевилей.
«Вот так пилюли» — «Репертуар и Пантеон», 1842.
«Заколдованный принц карликов» — Вольф, II, 115, Гнедич в сборнике исторической секции — 7.
Тирсо — Благочестивая Марта.
«Русская свадьба» — Сухонина.
Уайльд. Идеальный муж. Веер лэди Уиндермер.
«Плоды просвещения».
«Женитьба Белугина».
Баяр. Le mari a la campagne — Вольф, II, 111; искать перевод (у меня есть указания).
Барьер. Les jocrisses de Г amour — Вольф, III, 157–158.
«Les mmnoires du diable» — Вольф, II, 103; «Репертуар и Пантеон», 1842, № 11.
12 декабря
ШЕКСПИР
1564 — рождение. Old merry England.[92]
1582 — женитьба на Анне Гесуэ (18 лет ему).
1583–1585-трое детей.
1585–1587. Уехал из Стратфорда в Лондон. «Браконьерство». Актер. Сначала — присматривал за лошадьми или помощник суфлера?
1593–1594. «Венера и Адонис» и «Лукреция».
1596 — смерть единственного сына Гамнета.
1597 — покупка большого дома в Стратфорде. 1599 — получил дворянский герб.
1601 — смерть отца. Гибель Эссекса и Соутгемптона.
1602 — покупка земли под Стратфордом.
1603 — смерть королевы Елизаветы.
1607 — выдал замуж старшую дочь.
1608 — смерть матери.
1616 — смерть.
37 драм
1591 или около: «Тит Андроник». «Король Генрих VI» (I часть). «Два веронца». «Комедия ошибок».
1592 — «Король Генрих VI» (II часть). «Бесплодные усилия любви». «Ромео и Джульетта». «Король-Генрих VI» (III часть).
1594 — «Усмирение строптивой». «Король Ричард III».
1595 — «Венецианский купец». «Сон в Иванову ночь».
1596 — «Король Джон». «Король Ричард II».
1597 — «Король Генрих IV» (I часть).
1598 или около — «Конец делу венец». «Король Генрих IV» (II часть).
1599 — «Много шуму из ничего». «Король Генрих V».
1600 — «Виндзорские кумушки».
1601 — «Двенадцатая ночь». «Как вам это нравится».
1602 — «Гамлет».
1603 — «Юлий Цезарь». «Мера за меру».
1604 — «Отелло».
1604–1605 — «Король Лир».
1606 — «Макбет».
1607 — «Тимон Афинский».
1608 — «Антоний и Клеопатра». «Перикл».
1609 — «Троил и Крессида». «Кориолан».
1610 — «Зимняя сказка». 1610–1611 — «Цимбелин».
1611 — «Буря».
1613 — «Король Генрих VIII».
Первый период: 1590–1594 — Подражательность и очарование жизнью (?).
Второй период: 1594–1601 — Беззаботность. «Фальстафовский».
Третий период: 1601–1609 — «Душевный мрак» (?). «Гамлетовский».
Четвертый период: 1609–1616 — Примиренность (!).
13 декабря
Вчерашнее экстр<аординарное> соединенное заседание режиссерского управления и местного комитета в театре по поводу заявления Юрьева об уходе.
Конечно, очень тяжело. Юрьев очень много ломался над всеми два года. Ломался гораздо больше, чем имел право по своим размерам. И вот всеобщее озлобление сказалось. Люди вопили от ярости (конечно, в воплях было много и актерского). «Благородство» и «ревность о доме» во всех таких случаях внушает мне не полное доверие, я всегда вижу что-то второе, не слишком казистое (как среди актеров, так и среди литераторов). Вообще, когда патетически говорится о нравственности, она в большей опасности.
Я нашел в себе силу указать на свою точку зрения: считая поступки Юрьева возмутительными и разделяя мнения присутствующих, я хотел бы, однако, чтобы кара была мягче, ограничилась бы воздействием товарищей, местного комитета, общего собрания, «профсоюза» даже, прессы даже — только чтобы дело не дошло до «милиции», потому что Юрьев — художник, а искусство с воздействиями какой бы то ни было власти несовместимо.
За это я претерпел нападение Монахова, Лаврентьева, Старостина и Андреевой. Лаврентьев вопил, что Юрьев вовсе не художник, а только работник, что всем, что он дал, он обязан тому окружению, которое дал ему театр. Мысль, не лишенная доли истины, но чувствуется личная обида. Андреева, по обыкновению, выплюнула на меня всю свою злобу… на этот раз лучшей ее язвой было — обозвать меня «зрителем», У Крючкова злобно косился рот. Старостин по-мужицки сказал, что Юрьев, хоть и художник, досадил всем столько и все столько от него терпели, что щадить его не стоит. Общее мнение было таково, что надо устроить, чтобы не он ушел, а его с позором ушли.
Я не раскаиваюсь в том, что оказался в роли защитника, хотя и очень слабого, но услышанного, Юрьева, которого вовсе не обожаю. Однако же дело обойдется для Юрьева без полиции не благодаря мне, а благодаря тому, что на днях Крючков, совместно с «профсоюзом», потерпел жестокую неудачу на этом деле в опере. Именно: Мозжухину не дали той же красной строки, и он отказался петь. Милиция привела его в театр. Он все-таки не пел. У него разлилась желчь, и он стал героем, «пострадав» и получив много сочувствий от труппы и публики.
* * *
Юрьев хотя и слабый, но представитель классической традиции в театре. Классика, в отличие от романтики и натурализма, состоит в том, что дается зрителю твердый каркас; такие зрители, как я, умеющие смотреть, украшают этот каркас любыми узорами; вот я и украшал Юрьева и сразу отличил его от всех других, как предмет, годный для украшения, когда в первый раз пришел на «Дон-Карлоса» в Большой драматический театр, еще не служа там. Юрьев говорит, движется, гримируется, носит себя так, что фантазии зрителя просторно. Вот почему он — художник. Есть совершенно обратное — наполнять себя содержанием, которое достойно того, чтобы его воспринимал зритель. Это делают актеры обратного типа. В отношении Позы мы и хотим пробовать в этом направлении (с Мичуриным!).
Вчитываясь в «Карлоса» с целью указать новому составу путь возможных уклонений от игры прежних исполнителей и поговорив об этом с Лаврентьевым (как всегда, отрывисто, полунамеками), — я пришел к следующему.
Всего прочнее позиция Монахова. Он плохо забывается, когда перечитываешь драму. У него многое от Шиллера. Тем не менее можно попытаться, не нарушая Шиллера, придать Филиппу черты менее «благообразные», более отталкивающие, отвратительные, слюнявые, старческие, острые, жестокие. Вспоминал де-Костеровского Филиппа.
Карлоса в театре, конечно, не было и тени, о чем, к сожалению, нельзя говорить труппе. Чего же требовать от г. Максимова?
Карлос — чист, необыкновенно юн и попадает в странные положения, не то, что неудачливые или ложные, но близко к тому. Он постоянно разочаровывается, постоянно ломают ему душу, причем он еще и пассивен по сравнению с Позой. Однако гамлетизма в нем вовсе нет. Это — юноша, которому суждено не жить, а погибнуть, на всех его делах — печать этого.
Поза (новый, не «классический») должен быть наполнен содержанием большим чем его слова; сила убеждения разлита в нем; он и наивнее, и проще, и, может быть, даже менее красив, и вместе — общественнее.
Он воспитывает и держит Карлоса так же, как великий инквизитор — Филиппа; но до какой степени противоположны эти воздействия и влияния!
Сила добра и сила зла. Так купаться в лучах этого добра может только человек, так легко и широко дышащий, как Шиллер. В литературе почти нет подобных образцов естественного, непринужденного изображения добра, — вот в чем сила Шиллера. Он сам — Поза.
Еще о Филиппе: монаховский Филипп — величавый король, который теряет равновесие в течение этой драмы. Можно сыграть давно потерявшего равновесие, «сладострастно» ищущего опоры («человека»), самого себя обманывающего старика.
* * *
Большой старый театр, в котором я служу, полный грязи, интриг, мишуры, скуки и блеска, собрание людей, умеющих жрать, пить, дебоширить и играть на сцене, — это место не умерло, оно не перестало быть школою жизни, пока жизнь вокруг стараются убить. Разные невоплощенные Мейерхольды и многие весьма воплощенные уголовные элементы еще всё сосут, как пауки, обильную русскую кровь; они лишены творчества, которое ведь требует крови («здоровая кровь — хорошая вещь»), поэтому они, если бы и хотели обратного, запутывают, стараются опутать жизнь сетью бледной, аскетической, немощной доктрины. Жизнь рвет эту паутину весьма успешно, у русских дураков еще много здоровой крови. Когда жизнь возьмет верх, тогда только перестанет влечь это жирное, злое, веселое и не очень-то здоровое гнездо, которому имя — старый театр.
16 декабря
Der Mensch ist nicht geboren, frei zu sein,
Und fer den Edlen ist kein schnner Glbck,
Als einem Fbrsten, den er ehrt, zu dienen.
(Goethe. «T. Tasso», 930–932). 24 декабря
24 декабря
С месяц тому назад Мейерхольд поручил мне рассмотреть пять премированных московским Театральным отделом революционных пьес, с целью указать, годны ли они к печати.
Все пьесы — весьма любопытные человеческие документы; тем не менее все они не театральны, а литературную критику может выдержать только одна «Захарова смерть», драма в 4-х действиях Александра Неверова.
«Захарова смерть» — бытовая драма, написанная хорошим литературным языком, очень правдиво изображает некоторые черты современной деревенской жизни. В стариках, носителях старого уклада жизни, автор подчеркивал главным образом отрицательное, соответственно заданию, но художественное чутье все-таки заставило его быть правдивым, и старики вышли неправыми, но милыми и живыми. Носители нового — сбившиеся с пути бабы, девки, мужики и казаки; герои пьесы — Григорий и Надежда, на словах. — светлые личности, ищущие нового, на деле — пока только разрушающие старую жизнь: Григорию удалось по ходу пьесы пока только уморить родителей, сойтись с чужой женой и убежать от белых. Никаких дальнейших перспектив автор не открывает, но он верен бытовой правде; поэтому его драма оставляет у читателя доброе и грустное впечатление, позволяя ему сделать какой угодно вывод и не насилуя его совести; а так как совесть влечет человека к новому, если над ней не производится насилия, и обратно — неизбежно умолкает под гнетом насилия, и тогда человек все прочнее утверждается в старом, — то следует признать, что г-ну Неверову удалось, не давая никаких словесных обещаний и не скрывая печальной правды, склонить читателя к новому.
Такова судьба всякого подлинного литературного произведения.
Да, эта моя мысль, так выраженная, ясна и хороша не только для рецензии. Еще раз: (человеческая) совесть побуждает человека искать лучшего и помогает ему порой отказываться от старого, уютного, милого, но умирающего и разлагающегося — в пользу нового, сначала неуютного и немилого, но обещающего свежую жизнь.
Обратно: под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне.