Непрочитанный Солженицын

Непрочитанный Солженицын

На неделе между 6 и 12 ноября. – Солженицын выпустил первый том своего прижизненного Полного собрания.

На этой неделе прошла пресс-конференция, во время которой публике показали ролик с обращением Солженицына к читателям, объявили о начале выхода тридцатитомного собрания сочинений русского классика и даже предъявили первые три тома. Ранняя проза и «Август Четырнадцатого». Тираж характерный. Три тысячи экземпляров. Издатели не могут позволить себе роскошь быть альтруистами и романтиками; они ориентируются на ближайший спрос. Потом, разумеется, будут допечатки; но стартовая отметка весьма и весьма характерна. И если применительно к малой прозе она не кажется ужасающей – в конце концов, «Один день Ивана Денисовича» и рассказы входят в школьную программу, переиздавались в последние годы множество раз, – то касательно «Августа» ставим жирный знак вопроса. Потому что подчеркнуто русский, на чей-то радикальный взгляд даже националистический писатель Солженицын своей эпопеей «Красное колесо» вводит нас, наше историческое мышление в европейские рамки, встраивает в мировую традицию. А продвинутый читатель воротит нос и говорит: несовременно, неглобально, узко.

Весь сопредельный мир твердо стоит на том, что XX век подорвался на двух мировых войнах. Вторая была масштабнее и страшнее, но первая метафизичнее и ужаснее, поскольку не просто убила «миллионы задешево», но разрушила все представления европейцев о добре и зле, о допустимом и невозможном, о религиозно оправданном и безбожном. Именно ее газовые атаки, ее вселенский охват потрясли сознание цивилизованного мира и открыли путь к последующим катастрофам. От Октябрьского переворота, который сгнобил русскую жизнь, до Второй мировой, которая смела все границы, отделявшие человека от зверя. Наше историческое образование, наша литературная традиция организованы таким образом, что мы почти все знаем про Вторую войну и почти ничего – про Первую. Нам понятно, какой удар по культуре и вере нанесли Освенцим и Дахау; мы прочли множество отличных романов о Великой Отечественной; мы с легкостию необыкновенной готовы вослед Ханне Арендт обсуждать бессмысленный вопрос, возможна ли поэзия после холокоста (возможна: «Стихи из романа» Пастернак написал после). Но понять, ощутить эффект землетрясения, произведенный Первой мировой, мы до сих пор не в состоянии.

Когда-то что-то про это писал Ремарк. Но кто же сейчас перечитывает Ремарка? Когда-то что-то мы слышали про добровольческий подвиг поэта Шарля Пеги. Но какой тираж у стихотворений Пеги? Когда-то что-то мы переписывали в свои тетради из неизданного Мандельштама. Но потом умные люди нам объяснили, что «Стихи о неизвестном солдате» в той же мере философский реквием, в какой публицистическая агитка, и мы успокоились. А тем, кто вообще ничего не переписывал и не слышал, и успокаиваться было необязательно. Потому что они и так не особенно нервничали. В их картине мира Первая мировая с самого начала была потеснена событиями Гражданской, глобальная причина – отдаленными следствиями, мировой катаклизм – внутренним его отголоском. Фильм Бондарчуков «Тихий Дон», воссозданный из небытия и только что показанный по Первому каналу, не так кошмарен, как про то пишут кинокритики, но и не слишком хорош; однако он мог быть совсем ужасным – и его все равно бы смотрели. Поскольку тема рифмуется с массовыми историческими представлениями: ключевые события XX столетия – это Гражданская, Великая Отечественная и главная геополитическая катастрофа века, распад СССР. Насчет Великой Отечественной спорить не приходится; но все остальное – проявление хронологической близорукости, к которой людей упорно готовили школа, советская литература, кино.

И вот появляется сочинение смешанного художественно-публицистического жанра, где все наконец-то ставится на свои законные исторические места. Вот – начало мирового процесса, момент зарождения смерча над бескрайней водной гладью. Вот расширяющаяся воронка, вот цунами. Вот внутреннее пространство России, почва, подточенная революционными червями и опустошенная безвольной властью. Вот самые обычные люди, от которых Бог, история и совесть требуют величия и подвига. Вот проблема индивидуальной человеческой воли и надличного Промысла, случая и закономерности… Первая мировая предстает истоком всех неисчислимых бед, но и всех немыслимых озарений, которые предстоят русскому человеку – и превратят его в непосредственного участника мировой истории. Подчеркиваю: не в песчинку, а в участника. Не в провинциального наблюдателя, а в центрового героя. А дальше, за горизонтом, там и революция, и Сталин, но также и Великая Отечественная…

Появиться-то оно появляется, но почему же все-таки три тысячи, а? Говорят, Солженицына читать трудно. Может быть, и трудно. Хотя уж точно, что не труднее, чем любого серьезного писателя XXI века. Между прочим, «Двести лет вместе», солженицынский двухтомник про совместную имперскую жизнь евреев и русских, написан ничуть не легче, нежели «Красное Колесо». То есть с нормальным для современной литературы языковым сдвигом, с обнажением приема, с привлечением внехудожественных пластов повествования, с огромным удельным весом документа. А спрос на двухтомник был, и колоссальный. Книга продавалась даже в аэропортах, где выставляют только самый ходовой товар. Значит, дело не в сложности. А в наличии и отсутствии интереса. К теме, к проблеме, к эпохе. Про евреев оно понятно; тема размята традицией, к ней массовый читатель приучен, как собачка Павлова к работе красной лампочки. Включили – слюнка течет. А про Первую мировую, про вселенскую катастрофу и русскую боль, это, как сейчас принято говорить, нам лениво.

Ну, лениво так лениво. Хотим остаться на смысловой обочине современности – позволим себе роскошь не понимать истинных исторических пропорций XX столетия. К сожалению, верно и обратное. Хотим довольствоваться привычным образом усеченного мира, редуцированной истории, значит, позволяем себе роскошь не понимать, что творится вокруг нас, здесь и сейчас. Какие узелки завязываются, какие колеса начинают вращение, какой смерч зарождается в мировом океане, на какой вызов нам предстоит отвечать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.