ИЖОРСКИЙ РЕАКТОР

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ИЖОРСКИЙ РЕАКТОР

Мне предстояла поездка в Петербург на Ижорские заводы, где создается реактор для иранской атомной станции в Бушере. Отправлялся с тяжелым чувством. Знал о печальной судьбе металлургического ленинградского гиганта, который славился грандиозностью своих изделий и был остановлен, как вся советская цивилизация. Умертвлен, как мамонт, в годы либерального оледенения. Для ревнителя технократической красоты советского строя нет ужасней зрелища ржавых заводов, наполненных трухой и смрадом, разгромленными станками и погубленными прецизионными приборами, с прохудившейся кровлей, сквозь которую хлещет дождь, сыплет снег, светит жестокое беспощадное солнце. Невыносимо смотреть на недостроенные, застывшие на стапелях авианосцы, на зачехленные, в белых намордниках, космические челноки, бесчисленное количество машин, сотворенных гениальными руками советских творцов, над которыми словно взорвалась нейтронная бомба. Сожгла все живое, оставив бессмысленные изделия загадочной, ушедшей в небытие цивилизации.

Ижорскому заводу столько же, сколько и Петербургу, – 300 лет. Здесь, на светлой и чистой Ижоре, князь Меншиков, не только плут, похожий на нынешних кремлевских царедворцев, но и неутомимый строитель, чего не снилось последним, – поставил свои водяные лесопильни. Колеса, приводимые в движение рекой, двигали длинные пилы, кроили лес, и из этого леса Петр строил Балтийский флот. С тех пор Ижорский завод преданно служил русскому флоту. Здесь отливались первые образцы корабельного железа и корабельной стали. Сменяя друг друга, рождались поколения бортовых пушек. В годы Великой Отечественной в километре от завода проходила линия фронта, в цеха подтаскивали на тросах дымящиеся сожженные танки, и ижорцы под огнем ремонтировали их и отправляли в бой. Из цехов на фронт уходили закованные в корабельную броню бронепоезда и с ходу вели стрельбу, отражая нашествие немцев. Здесь, на Ижоре, в ленинградском пригороде Колпино, среди белесых чухонских равнин, начинался советский атомный бум. Один за другим вводились в строй грандиозные реакторы, уходили под Смоленск, под Курск, в Запорожье, на Кольский полуостров, в Армению. Один за другим выковывались и вытачивались сияющие валы, вращающие турбины и генераторы. Атомное электричество питало бурный рост советской индустрии. В засекреченных цехах рождались поколения компактных реакторов для подводных флотилий. Этими реакторами оснащались советские лодки, месяцами, без всплытия, ходившие в мировом океане. Ныряли под полярные шапки, уходили к берегам Флориды и Калифорнии, неожиданно обнаруживали себя в Атлантике и в Тихом океане. Ижорский завод был маткой, которая неутомимо рождала советскую мощь. Отсюда сотнями являлись атомные реакторы удивительной красоты и конструкции, как сияющие стальные младенцы, которые тут же превращались в великанов, – в грандиозные подводные крейсеры, в атомные города, очеловечивали пустыни и тундры.

С горькими предчувствиями я приближался к Ижорскому гиганту. С ожиданием боли переступал порог цеха.

Цех – множество стальных параллельных линий, сходящихся в бесконечности. Железные перекрестья, двутавры, зачерненное стекло, врезанные в бетонный пол блестящие рельсы. Уходящая вдаль синева, похожая на предгрозовую летнюю тучу, в которой сгустилась и плавает ртутная молния. Эта синева, пропитанная мельчайшими каплями эмульсии, брызгами смазки, стальной пудрой, металлическим паром, – воздух, которым дышат живые машины. Цех – живой, наполнен звуками, эхом ударов, скольжениями туманных, чуть различимых теней, далекими, как зарницы, вспышками сварки. И ты успокаиваешься. Ты – не на кладбище, не среди металлических огромных мертвецов. Ты – в живой, творящей реальности.

Люди – пожилые рабочие, почти старики, седые, иные в очках, ветераны. Не ушли со своих постов, старились за это десятилетие невзгод вместе со своими машинами. Значит, не все из них уныло прозябают в непонимании жизни, брюзжат, страдают перед ядовитым изображением телевизионных экранов, доживают век оскорбленными и отвергнутыми. А вот и юнцы, свежие, румяные лица в черных мазках копоти, склонились над сварочными аппаратами, действуя шлифмашинками.

Значит, не вся молодежь торгует у лотков или танцует напролет в дискотеках, или тупо и омертвело спивается, наполняя вытрезвители и следственные изоляторы. Молодежь – в цехах, среди умных машин. Под пластмассовой каской возникает смуглое, чернобровое лицо иранца – эксперт, специалист по приемке оборудования, инженер из Бушера. Через несколько шагов китаец, представитель из Ляньюньганя, наблюдает, как здесь же, рядом с иранским, создаются два реактора для Китая. Завод жив, загружен, производит ультрасовременную продукцию, встроен в мировое хозяйство.

Ижорский завод, как и вся обломанная по краям послегорбачевская Россия, покачнулся, стал падать. После чернобыльской аварии, когда взорвался постылый четвертый блок и на головы белорусов, украинцев и русских посыпался радиоактивный пепел, в публике возникла паника, распространилась на политиков, инженеров, ученых. Ядерный бум был остановлен. В атомном реакторе стали усматривать монстра, который готов погубить все живое. Антиядерная пропаганда, которую развернули неистовые газетчики, настроила общество против атомных электростанций. Люди готовы были сидеть при лучине, есть траву, вернуться к кочевому скотоводству, но не желали видеть на горизонте цилиндры и трубы атомных станций. Уже при Горбачеве началось бездумное, в угоду американцам, разоружение. Было остановлено строительство флота, перестали вводиться новые боевые единицы. Резко упала необходимость в реакторах для подводных лодок. Последующая военная капитуляция, пацифизм, разгром армии превращали Россию в третьестепенную державу, понуждали ее отказаться от Мирового океана, статуса великой страны, уступить американцам с такими трудами добытые акватории в Ледовитом, в Тихом, в Атлантике. Когда флот, лишенный средств и дотаций, был намертво причален к пирсам, когда свертывались и уничтожались первоклассные базы флота на Кольском полуострове, завод испытывал муку, чувствовал конвульсию умирающей сверхдержавы. Прекратил строительство атомных реакторов. Начались простои, удержание заработной платы, рассеивание огромного коллектива рабочих и инженеров. Так умирают планеты, остывая, теряя атмосферу и массу, утрачивая гравитацию.

Случилась вторая беда, вторая чума. В каждый дом, как мошенник и тать, пришел ваучер. Началась приватизация. Менялась форма собственности. Завод, который был произведением всей нацией, был сотворен могучим, жертвенным, великим народом, был воплощением «красного строя», символом «красной цивилизации», этот завод-галактика вдруг перешел в руки частного собственника. Как авторучка или носовой платок. Загадочный, доселе никому не известный богач Бендукидзе, как странная глубоководная рыба, обитавшая в сумрачных глубинах советской «теневой экономики», всплыл на поверхность, оглядел обмелевшую страну своими рыбьими выпуклыми глазами. Приватизировал вначале «Уралмаш», теперь и «Ижорские заводы». Завод повис над пропастью. Казалось, еще усилие, еще малое дуновение «ветра перемен», последний малый толчок «великих реформ» – и всей своей непомерной громадой он свалится в бездну.

В эти кромешные годы коллектив завода, как экипаж подбитого крейсера, боролся за живучесть. Старый и малый, директор и мастер, новый чистюля-менеджер и старый советский хозяйственник, собственник Бендукидзе и старый советский технократ, презирающий капитал, уралец и ленинградец, – все объединились. Так во время пожара на острове среди воды сбиваются олени и волки, куропатки и филины. Спасали завод, удерживали его на шаткой грани, не давали свалиться в пропасть. Создали невиданный для России конгломерат – Объединенные машиностроительные заводы, которым отныне предстояло сохранить российское тяжелое машиностроение.

Нагревательная печь закрыта огромными, черными створами. Дрожит, напрягается. Сквозь узкие щели просвечивают тонкие огненные полосы, словно в глухой ночи, над лесами и долами занимается рассвет. Створы медленно, с содроганием размыкаются и, алая и могучая, восходит заря. Печной зев полон дрожащего, прозрачного стекла. В шуме, в свете, в протуберанцах и вихрях жара появляется слиток. Огромное, раскаленное солнце в темных пятнах окалины, в пузырях газа, в радиации жара и света. Этот слиток сварен тут же, на Ижорах, в соседних мартенах, куда брошены ржавые бесформенные остатки убитых машин. Они распускаются, расплавляются в огненную жидкую сталь, готовые принять в себя формы, которые предложат им новое время, новый неуемный человек. Слиток, как тесто, куда добавляется множество тончайших присадок, доливаются растворы, вбрасываются металлы, засыпаются смеси. В стальной квашне взбухает огненный каравай – ижорская сталь, со своими секретами, неповторимыми качествами, всемирно известная, выдерживающая удар бронебойного снаряда, лучевой поток радиации. Идет на сотворение реактора. Слиток, подхваченный могучими железными зубьями, медленно выплывает из печи в сырое пространство цеха, озаряя все до мельчайших крупиц металла, морщины на лице мастера, оброненную на пол гайку. Этот горячий, живой алый свет наполняет твое усталое сердце радостью, ожиданием, надеждой на возрождение и чудо. Все мы, стоящие перед проплывающим слитком, – рабочие, инженер из Ирана, директор завода и я, грешный, как подсолнухи, поворачиваем головы в одну сторону. Огнепоклонники, поднимаем лица к плывущему над нами светилу.

Завод чем-то похож на меня. Мучительное десятилетие реформ напоминал кита, выброшенного из бушующего сочного океана на отмель. Без глубины, под палящими лучами высыхал, умирал и страдал. И было неясно: успеют ли набежать новые волны, наполнить обмелевший залив, чтобы кит ощутил плавниками и ластами мощь стихии, поплыл, ушел в глубину. Или ему суждено здесь исчахнуть, быть расклеванным хищными, жестокими чайками.

Завод жадно искал заказы. В отличие от других, мелкотравчатых производств, он не мог изготовлять памперсы или одноразовые шприцы. Он нуждался в огромных изделиях, созвучных его машинам, прессам, пространствам. Такие изделия дала нефтехимия. Нефтеперегонные цилиндры, башни, сосуды, огромные сферы, они чем-то напоминали ядерные реакторы. Для них нужна была такая же прочная сталь. В них протекали такие же едкие и разрушительные химические реакции. Они были столь же циклопичны. Завод строил эти сияющие параболоиды, шары, огромные серебристые самовары, кипятившие нефть, направлял на перегонные заводы Сибири. Вершиной этого производства явился «пермский сосуд», огромная бочка, склепанная и выточенная здесь, на Ижорах. Она была столь велика, напоминала космическую ракету для лунного старта. Для ее отгрузки потребовалось строительство специальной дороги, которую завод проложил от цеха к берегу Ижоры. Медленно, на множестве шасси, с трудом подлезая под контактные сети, сопровождаемая сиренами ГАИ, двигалась эта громада к берегу Ижоры. Но эти нефтяные колонны не могли загрузить завод в полную меру. Завод ждал, перебивался заказами, терпел, совершал подвиг стоицизма, сберегал технологии, сохранял коллективы, накапливал внутреннюю энергию сопротивления, ожидая большой воды, большого заказа. Такой заказ пришел из Ирана – строительство реакторов для атомной станции в Бушере.

Пресс упирается в бетонный пол могучими стальными ногами. Давит длинную малиновую болванку с усилием 12 тысяч тонн. Дрожит от напряжения, отекает железной росой, исходит стальной горячей испариной. Мнет, плющит болванку, словно мягкий пластилин. Выдавливает ее в длину, лепит черными чуткими пальцами. Наращивает, ослабляет усилия. В бесформенной малиновой жвачке смутно просматривается образ будущего сияющего вала, на котором засверкает, засвистит раскаленная турбина. Люди за диспетчерским пультом едва заметны, кажутся крохотными на фоне грандиозного слоновьего пресса. С помощью чуткой электроники отслеживают давление стальных бицепсов, переворачивают с боку на бок накаленную лепешку. Похожи на скульпторов, которые из огромной красной глыбы сотворяют будущую скульптуру. Пресс устал, устарел, принадлежит к тому поколению громадных машин, которые отработали свои сроки, выпустили на свет несчетное количество могучих изделий, и время ему уходить. Но его не отпускают с завода. Нет денег на обновление станочного парка, и механики продлевают ему жизнь. Направляют в ремонт, массируют его утомленные суставы, впрыскивают лекарства, продергивают новые чувствительные электронные нервы. На время исцеленный, ветеран снова возвращается в дело. Снова мнет и плющит громадные детали, ожидая того мгновения, когда ему на смену придет новая молодая машина, а его разрежут на части, кинут в стальное варево мартена, и из его надорванной, утомленной плоти родятся новые механизмы.

Заказ на строительство иранского реактора имеет свою историю. Еще в правление шаха в Бушере Иран заложил свою первую атомную электростанцию, предвкушая бурное развитие своей индустрии, оборонной промышленности, рывок своей уникальной иранской цивилизации. Эту станцию Ирану подрядился выполнять немецкий «Сименс». Он рыл котлованы, закладывал бетонные основания, разработал проектную документацию, создавал чертежи для будущей электростанции, используя особый немецкий тип реактора. Иранская революция смела проамериканского шаха, ожесточила Запад, ожесточила Америку. Антиамериканский, антизападный смысл этой мистической мусульманской революции вызвал со стороны атеистического прагматичного Запада волну репрессий – военных, политических, экономических. «Сименс» прервал контракт, ушел со строительства. Бросил недостроенную станцию, совершил экономическое предательство. Иранская экономика чахла от нехватки энергии. Иранские политики и экономисты искали страну, которая смогла бы помочь Ирану достроить станцию. Такой страной стала Россия.

Пренебрегая экономическим эмбарго, игнорируя американскую блокаду, русские заключили с Ираном долговременный контракт, по которому взялись завершить огромный атомный объект. Необходимо было переосмыслить первоначальный немецкий замысел. Не уничтожая сделанного, вписаться в этот долгострой. Сопрячь немецкую технологию с русской инженерной мыслью. Тысячи изделий, приборов, тончайших труб, хрупких капилляров, электронных датчиков, которые рассчитывались немцами, были заменены русскими системами, проверены нашими расчетами, нашими технологическими допусками.

Бушерская стройка неповторима. Как если б младенец был зачат в одной утробе, а потом был перенесен в другое материнское лоно, выращивался среди другого организма, омывался другой кровью, другим материнским дыханием, – так создается атомный Бушер. Иранская цивилизация, которая сегодня способна запускать космические ракеты, заниматься биотехнологиями, строить ядерные станции, предлагает миру уникальный пример, когда небесное, божественное управляет земным, человеческим, побуждает земное к совершенствованию и развитию. Русский человек, строящий ядерную станцию в Бушере, не только учит иранцев, помогает им в технических новшествах, но и учится сам. Пытается осознать этот принцип соединения небесного и земного, рациональную земную техносферу и фундаментальные представления о вечности и Божестве.

Вслед за Ираном заказы на Ижорском заводе разместил Китай. Строятся два реактора для Китая, и, глядя на их зеркальные поверхности, можно угадать отражение грандиозных свершений на берегах Янцзы и Хуанхэ. Индийские эксперты стали часто бывать на заводе. Присматриваться к тому, как идет строительство гигантских изделий. Следят за сроками, за качеством работ. Возможно, в ближайшее время последуют и индусские заказы.

Россия, создавая эти реакторы, помогает соседям войти в число индустриально развитых стран. Соседи, размещая на Ижорах свои заказы, помогают России удержаться на уровне развитых индустриальных стран.

Карусельный станок похож на непомерных размеров гончарный круг, на котором вращается колоссальный черно-ржавый сосуд. Его стенки напоминают шершавую кору древнего библейского дуба. Сто человек, взявшись за руки, смогут обхватить этот морщинистый древний ствол. Резец касается черной коросты, обжигает ее зеркальной вспышкой. Протачивает длинный бесконечный надрез. Вещество, еще секунду назад черное и шершавое, начинает искриться, драгоценно мерцать. На землю падает раскаленная, синяя от перегрева кудрявая стружка. На это мерное вращение хочется смотреть без конца. Созерцать, как очищается утомленная поверхность металла, с него соскабливаются, срезаются все накипи, раковины, дефекты покрытия – и возникает безупречная сияющая зеркальность. Так с души, утомленной в сомнениях и неверии, в едком разлагающем нигилизме, сходит накипь разочарования и неверия. И опять начинает сиять немеркнущий смысл.

Этот полый цилиндр составляет часть реакторного корпуса. В него будут погружены тонкие, наполненные урановыми таблетками ТВЭЛы. Станут раскалять бурлящий перегретый кипяток. Эта огненная вода станет передавать свой жар другой воде. Пар с колоссальной силой и скоростью ударит в легированные лопатки турбины. Турбина провернет генератор – и станция станет выплескивать одну за другой невидимые чаши энергии. Высоковольтные линии, как небесные электрические реки, потекут над селеньями, садами, мечетями.

Водо-водяной реактор (ВВР) – последнего поколения, преодолевший все дефекты и недостатки «реакторов чернобыльского типа». Всей своей стальной сверхпрочной массой он погружается в огромный кожух бетона. Этот бетонный чехол предохраняет реактор от всех неприятный сюрпризов. От возможных аварий, землетрясений, случайного падения самолета. Реакторы подобного типа работают безаварийно практически на всех атомных станциях России. Иранцы, не подверженные «чернобыльскому синдрому», смело берут на вооружение русские реакторы подобного типа.

Колпино, петербургский пригород, живущий заводом, с огромной надеждой следит за этими сияющими, рождающимися на карусельных станках цилиндрами. Для города – это заработки семьям, уверенность в завтрашнем дне, надежда на то, что труд поколений не рассыплется в прах, будет продолжен в грядущем. Как крестьянин среди холодов по первым проталинам, по голубому свету сосульки, по теньканью синиц угадывает приближение весны, так и здесь, на Ижорском заводе, улавливается потепление замороженной российской экономики. Каждый круг, совершаемый карусельным станком, увеличивает на одну минуту световой день, усиливает эти надежды. Только бы не было остановки, только бы не остановились часы, не замер этот гигантский станок. За время, пока вытачивается на нем деталь для чужого реактора, покуда завод наделен заказами, ускоряющими чужое развитие, Россия должна одолеть упадок, совершить огромное количество политических, экономических и культурных деяний: устранить из политики предателей, удалить от казны воров, вернуть народу чувство величия. И тогда на завод поступят заказы новых, еще невиданных машин и реакторов. Успеем ли, впишемся в этот узкий, исчезающе малый зазор, отпущенный нам историей?

Это ожидание, это тревожное ощущение, эта чуткая, невыразимая словами надежда присутствует в жизни Колпина. Как и повсюду, здесь – политические партии, те или иные симпатии, выборы, агитация. Здесь сильны коммунисты, хотя большинство людей пожилые. Иногда на стенах появляются призывы ЛДПР. На обшарпанных домах-пятиэтажках нет-нет, да и возникнет листовка РНЕ. Молодые интеллектуалы искушаются на риторику Союза правых сил. Но все это не выражено, не явно, не объясняет общегородской психологии, общегородского ожидания. Политический идеал Колпина – это зеркальная поверхность огромного стального цилиндра, возникающего под твердым давлением резца. В это стальное зеркало глядят глаза города. Там они прозревают свое и общероссийское будущее.

Станок длиною с плавательный бассейн. Вытачивается вал для скоростной паровой турбины. Длинная, драгоценная деталь со множеством углублений, выточек, фланцев вращается, подставляя прожекторам округлые бедра, груди, живот. Металл отражает высокое туманное солнце, сияние ламп, мерцание далекой сварки. Обретает свойство телесности. Дышит, источает тепло, нежность, скрытую силу. Похож на дремлющее, сотворяемое на глазах существо. Так на картинах Микеланджело творящий Господь прикасается перстом к неодухотворенному, еще не воплощенному человеку. Пока еще неживой, без жизненных соков, напоминает мертвую прекрасную статую. Но вот легчайшее дуновение, вселение духа – и он ожил, засветился, принял черты Творца, стал подобием Божиим. Этот вал, когда он будет изготовлен, бережно, как хрупкую фарфоровую вазу, снимут со станка, облекут в чистейшие покровы, и в этих белых одеждах огромная деталь отправится через половину земного шара к месту своего назначения.

Здесь, на заводе, начаты уникальные работы по созданию принципиально нового аппарата – реактора XXI века. В течение полугода изготовлялся огромных размеров слиток. Сталь варилась, отливалась, подвергалась ударным и химическим воздействиям, просвечивалась на рентгене. Вновь расплавлялась и опять отливалась в слиток, предназначенный для будущих корпусных элементов. Этот реактор нового поколения должен прийти на смену устаревшим и изношенным агрегатам, которые через несколько лет сделают большинство наших атомных станций грудой мертвого холодного бетона. Для введения в производство этой новой реакторной серии еще есть время, но с каждым днем, с каждым часом его все меньше и меньше. Успеем ли сконцентрировать небогатые ресурсы, сложить новую концепцию экономики, накопить финансы, запустить эту могучую энергетическую серию?

России всегда не хватало времени. История всегда сжимала ее в своих стальных беспощадных объятиях. В надрывные предвоенные годы Советский Союз запускал свои домны, строил авиационные и тракторные заводы, готовил серии танков для будущей кромешной войны. Победа, которая подарила нам пятидесятилетие мира, включающее сонное прозябание брежневских десятилетий, стала результатом стремительной гонки, в которую было включено предвоенное поколение. Сегодня снова счет идет на месяцы и недели. Сознает ли нынешняя власть трагичность сложившегося положения? Обладает ли она стратегическим мышлением? Имеет ли президент на запястье хронометр, который мерит не только скорость на горных альпийских трассах, но и отпущенные нам исторические мгновения? Долго ли продлится та страшная ситуация, когда все российские финансы, весь заработанный страной приварок уходит за рубеж, питает чужие корпорации, оставляя обескровленным народное хозяйство России?

Сюда, на заводы, в лаборатории, должны быть направлены сконцентрированные средства. Ученые, сохранившие за «десятилетие погрома» свои открытия, готовы предложить России уникальные проекты и концепции. Рабочие, среди хаоса и разорения сохранившие свои станки, свое мастерство, готовы включиться в созидательную работу. Но правительство, рыхлое, колеблющееся, напоминающее компанию господ, собравшихся для игры в покер, – готово ли оно, вооруженное политической волей и национальной отвагой, реализовать эти проекты и эти умения? Да и сам Бендукидзе, – истратит остатки советского оборудования, добьет завод, схватит огромный барыш и снова нырнет в сумрачную бездну криминальной экономики, оставив в Колпине среди чахлых перелесков гнилые ребра огромного обглоданного животного?

В цеху, на разных высотах, под разными углами, в металлическом небе, в снопах металлического искрящегося солнца, двигаются элементы реакторов. Огромные чаши, цилиндры, параболоиды. Похожи на летающие тарелки, космические челноки, небесные модули. Кажется, что здесь, в невесомости, в безвоздушном космосе, происходит стыковка огромного орбитального города. Людей почти не видно. Высоко, в стеклянной корпускуле кабины, мелькнет лицо крановщика, похожего на космонавта.

Машины рождают машины. Они создаются здесь, в Ленинграде, в Санкт-Петербурге, как продукт высочайшей культуры, итог огромной истории, где русский народ творил оружие, дворцы, картины и книги, одновременно создавая свое государство протяженностью в десять часовых поясов. Эти зеркальные параболоиды и сферы в своей красоте и гармонии сравнимы с «Мадонной Литтой», висящей в Эрмитаже. Таинственным образом в них светятся муза Пушкина, мистический гений Достоевского, волшебный стих Блока. В устье Ижоры, где она впадает в Неву, князь Александр выиграл битву над шведом, за что и был наречен Невским, – в легированной нержавеющей стали туманно вспыхнет голубоватый доспех князя, сверкание русского меча.

«Национальные интересы» – это понятие приложимо ко временам Киевского княжения и Московской Руси. Приложимо к русскому царству и к петербургской империи. Им оперировал Сталин в пору «красной» советской империи. После десятилетия козыревского предательства, когда Россию топтали ковбои, понятие «национальные интересы» мучительно возвращается в политическое и народное сознание. «Быть или не быть России? Быть или не быть Родине?» – об этом говорят в министерствах и семьях. Бывают мгновения истории, когда человек, является ли он богачом или бедняком, владельцем концерна или скромным рабочим, принадлежит ли он к «левой» партии коммунистов или является консерватором, – ему один критерий: спасает ли он гибнущую Родину, служит ли национальным интересам, или же он враг Родины, служит интересам противника, и тогда его энергия, его капиталы, его сознание работают на другую страну. Сумеют ли новые владельцы Ижорских заводов пропитаться «национальными интересами», преодолеть личностный и корпоративный эгоизм, осознать себя наследниками величайшей экономики, величайшей истории? От этого претворения, от превращения Савла в Павла, превращения воды в вино и камня в хлеб, – зависит судьба России, чья индустрия больше не принадлежит всесильному государству, не принадлежит сплоченному народу. Она находится в руках малоизвестных, часто сомнительных, не проверенных историей персонажей, которым еще предстоит превратиться в лидеров национального капитала. Или же вместе со всем обществом свалиться в страшную, дымящуюся пропасть.

На стапелях – стальное кольцо, сквозь которое свободно может проехать автомобиль. Внутри кольца носятся вспышки света. Кажется, что по кругу мчится огненная, искрящаяся белка. Юноша с прозрачным щитком держит шлифовальную машинку, снимает с зеркальной поверхности невидимые пылинки. Поверхность должна быть безупречна, отшлифована до микрона, ибо в эту поверхность ударит бесшумная ядовитая радиация, изменит структуру стали, ослабит кристаллическую решетку металла. С годами реактор устанет, износится, и его придется выламывать, выкорчевывать из бетонного монолита станции.

Подхожу к этому сияющему кольцу, приближаю к нему лицо. Оно отражается в зеркале. Вижу свои зрачки, губы. От моего дыхания зеркальная сталь покрывается легкой дымкой. Сквозь это огромное стальное кольцо, как сквозь подзорную трубу, виден не только цех. Виден мир в хитросплетении политических тенденций, соперничества, запутанных и роковых противоречий. Видна Индия, где только что случились разрушительные землетрясения, которые потребуют от страны огромных ресурсов на восстановление, и ижорские рабочие, обсуждая индийскую трагедию, одновременно думают, хватит ли у индусов денег, чтобы заказать реактор в России. Отсюда виден Китай, могучий, неуклонный, строящий свою ядерную индустрию, укрепляющий ядерное оружейное производство, Китай, которому мы помогали в послевоенные годы, помогаем и теперь своим интеллектом. Видна Америка, с нарастающим раздражением наблюдающая за российско-китайским сотрудничеством, полагающая, что создаваемые на «Ижорах» реакторы еще больше усилят Китай, мешая Америке стать единственной, доминирующей сверхдержавой. Отсюда заметна, невидимая в обычном мире, тонкая и мучительная борьба, которую ведет нынешняя русская власть, стараясь вывести Россию из-под жестокого американского контроля, куда загнал ее Ельцин. Вопреки американским запретам, мы поставляем в Бушер технологию. Вопреки американскому желанию, мы сохранили на своем посту ректора Савельева, замечательного патриота-петербуржца. Кончились времена Собчака, который, словно дрозд, только и умел, что оглашать воздух своими трескучими, либеральными трелями, превратив нарядный Петербург в город трущоб, обвалившихся скользких фасадов.

Двигаюсь по огромному цеху среди белых, тесно составленных колонн. Это не колонны Исаакиевского собора, не колоннада собора Казанского. Эти белые, нарядные, медицинского вида цилиндры являются контейнерами для хранения радиоактивных отходов. Сложная машина безопасности, в которой, как в темнице, закупоривается, хранится под семью запорами переработанное ядовитое топливо. Нержавеющий цилиндр, созданный из сверхпрочной стали, замуровывается в бетон. Марки этого бетона засекречены, хранятся под грифом «секретно», идут на строительство подземных бункеров, ракетных шахт, которые должны выдерживать разящий удар прямого ядерного попадания. В эти белые бочки загрузят отработанные ТВЭЛы, завинтят их намертво, с осторожностью повезут в далекие сибирские хранилища, где они под землей будут ждать полвека, покуда не начнет затухать, распадаться на сопутствующие элементы их смертоносная начинка.

Когда случился энергетический кризис Приморья, когда лопались одна за другой чугунные батареи, замерзали младенцы и старики, обезумевшие от страдания люди перекрывали Транссибирскую дорогу и Шойгу, как гневная валькирия, прилетал в Приморье, казнил и миловал, менял ржавые коммуникации, стучал кулаком на обезумевших администраторов, директоров полудохлых ТЭЦ, когда Чубайс разглагольствовал о необходимости очередной реформы, грозя продолжением «веерных отключений», – здесь, на заводе, видели эту драму по-своему. Говорили, что следовало довести до конца задуманный советский проект и построить в Приморье атомную станцию, как это сделали на Кольском полуострове в Заполярье. Тогда бы Приморье не знало электрической беды, было бы насыщено теплом и светом.

Кончаются драгоценные нефть и газ. Кончается углеводородная энергетика. Изнашиваются турбины и генераторы тепловых электростанций. И нет альтернативы ядерной энергетике. В Минатоме подготовлена «ядерная программа». В ней – будущее развитие России, будущая безопасность России, неотделимая от реализации этого грандиозного ядерного суперпроекта.

За десять лет коммунисты превратили разрушенную, полуграмотную Россию в могучее царство заводов, университетов, аэродромов, подготовили к войне оснащенные «катюшами» армии. Либералы потратили десятилетие на разглагольствование, на борьбу партий, на расстрел Парламента, на воровство, на изнурительные переделы собственности. Россия нуждается в рывке, в развитии, в мощном прорыве. Сегодня национальная психология русских готова к этому рывку. Русский человек весь ХХ век был занят в тяжелой индустрии. Строил ледоколы, космические корабли, атомные бомбы. Изобретал новые способы перемещения, боролся с гравитацией. Создавал невиданные проекты и научные школы. Сегодня русский человек хочет вернуться к своему богатырскому созидательному труду. Его место не за торговым лотком, не в обменном валютном пункте, не в компании эстрадных смехачей и сутенеров. Его место здесь, на Ижорских заводах, среди изделий, соизмеримых по красоте и размерам с Колоссом Родосским.

Очередной элемент реактора, накрытый белым холстом, напоминающий спящую великаншу, уложен на длинную платформу. Его влекут могучие тягачи, разбрасывая оранжевые вспышки света. Ревут сирены автоинспекции. Кортеж медленно движется по дороге, продавливая тяжкий бетон. Поднимаются провода, пропуская под собой непомерное изделие. Кавалькада медленно движется к Ижоре, к специальному причалу, где изделие будет погружено на баржу, спустится к Неве, в порт, а оттуда на огромном сухогрузе двинется по Балтике, вокруг Европы, через Гибралтар, Средиземное море, Суэцкий канал, к Персидскому заливу, где уже высятся контуры иранской атомной станции.

Я убедился: русская цивилизация жива, сохраненная непомерным усилием людей, национальным подвигом ижорцев. Воплощенная в ядерном реакторе, предстает в своей ослепительной грозной красоте. Смотрю на удаляющуюся белоснежную громаду. Напутствую ее крестным знамением.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.