Проклятая любовь
Проклятая любовь
Сценическая композиция о жизни и творчестве А. И. Степановой и Н. Р. Эрдмана
В тексте использована переписка А. И. Степановой и Н. Р. Эрдмана, пьесы и стихи Н. Р. Эрдмана
Действующие лица
Она (Ангелина Степанова)
Он (Николай Эрдман)
Человек-примечание
Увертюра
Он, Она, Человек-примечание.
Человек-примечание. Приветствую тебя, драгоценная публика, и умоляю об одном – не надо шуршать программками, выясняя, кто кого играет! Ведь в нашей истории – всего два действующих лица. Один мужчина и одна женщина. Да, жизнь умеет писать чудесные романы и на таком скудном материале… Что касается меня, то я создан с тайной целью, которую вам знать необязательно. Впрочем, мои права скромны – ведь судьбы наших героев давно свершились. Они исполнили свою жизнь…
Он.
На чьем-то теле, под рубашкой,
Мурашка встретилась с мурашкой…
Она.
Они решили вместе жить,
Чтоб что-нибудь для вечности свершить,
Стремясь к какой-нибудь великой цели
Смело…
Он.
Но тут залихорадившее тело
Окутал вязаный жакет.
Озноб прошел,
Оно вспотело,
И вот мурашек наших нет.
Он и Она.
Мурашки – это те, которые по коже…
А мы? Что, если вдруг и мы на них похожи?
Он и Она смеются.
Она. Совершенно дурацкие стихи.
Он. Совершенно дурацкие. Как наша жизнь.
Она. Я не закончила фразу! Эти дурацкие стихи прелестны…
Он. Как наша жизнь…
Человек-примечание. Для вас, пленников цифры, делаю такое примечание: когда они встретились, стоял тысяча девятьсот двадцать восьмой год. От Рождества Христова. Впрочем, в этой стране постановили, что никакого Рождества не было… Великой Октябрьской революции шел одиннадцатый год. Советская Россия вступала в опасный переходный возраст. Актрисе Художественного театра Ангелине
Степановой шел двадцать третий год. Драматургу Николаю Эрдману – двадцать восьмой…
Кривоарбатский переулок.
Он. Кривоарбатский переулок… Лина-Линуша, как может барышня с такой прямой спиной жить в Кривоарбатском переулке? (Прыгает через лужу.)
Она. Коля, не прыгайте! Вы все время прыгаете, как заяц!
Он. Можно подумать, Линуша, вы когда-нибудь видели зайца. Что вы вообще видели в жизни, кроме Станиславского и Немировича?
Она. Вот он, драматург-новатор: никаких авторитетов! Никакой почтительности перед актрисой Художественного театра…
Он. Ой, как страшно. Вы же умница, разве вы не видите, что время обходит ваш художественный-расхудожественный театр, как благоразумная девица обходит лужу на своем пути?
Она. И где же сейчас гостит ваше любезное время? В кабаре «Нерыдай», где вы торчите сутками?
Он. А вы, вместо того чтобы язвить, зашли бы в кабаре «Нерыдай» и умерли от зависти! Какие там таланты! Рина Зеленая так поет мой «Марсель», что люди в «Нерыдае» рыдают от смеха.
Она. Какой это ваш «Марсель»?
Он. «Шумит ночной Марсель», такая песня.
Она. Да что вы!
Он. Я же объяснял, что я гений.
Она.
Шумит ночной Марсель
В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь.
Он.
Трещат колоды карт,
И глух червонцев звук.
В глазах горит азарт,
И руки тянутся невольно к поясам, как вдруг…
В перчатках черных дама
Вошла в притон так смело
И негру приказала:
Налей бокал вина.
Она.
Средь шума, гама, драки
За стол дубовый села
И стала пить c усмешкою
Совсем одна.
И в «Притоне трех бродяг»
Стало тихо в первый раз,
И никто не мог никак
Отвести от дамы глаз.
Лишь один надменный взор
В плен той дамой не был взят:
Жак Пьеро, апаш и вор,
Пил вино, как час назад.
Он.
Скрипку взял скрипач слепой,
Приподнес ее к плечу.
– Что ж, апаш, станцуй со мной,
Я за смерть твою плачу.
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь.
Она. Мне подруга пела, Елка моя… Говорила, вся Москва помешалась, все поют. А это ваша песенка!
Он. Юры Милютина. Стихи мои.
Она. Он это называет стихами! Это же чистое издевательство.
Он. Именно поэтому наш «Марсель» будут петь через сто лет. Когда исчезнет даже память о вашем художественном-расхудожественном театре…
Она. Почему?
Он. Потому что остается только то, что про любовь.
Она. По-вашему, это про любовь? Да вы притащили в свой текст все мещанские грезы и пошлые обывательские штампы, какие только есть на свете – Марсель, притон, негр, апаш, дама в перчатках! Кровь-любовь!
Он. Вот поэтому «Марсель» и будет жить вечно. Обыватель бессмертен, Лина. Пошлость бессмертна.
Она. И это хорошо, по-вашему?
Он. Это хотя бы смешно.
Она. Вы сочинили пародию, я понимаю. Но пародия – только тень искусства.
Он (прыгает через лужу). Отлично! Как приятно иной раз полежать в тени! Умные люди понимают цену хорошей пародии. Я вот смеялся над Мейерхольдом, а он взял и поставил мою пьесу.
Она. А, понимаю. Теперь на очереди мой Художественный – раз вы смеетесь над ним, значит, мечтаете, чтобы Станиславский поставил вашу пьесу.
Он. И не думаю мечтать. Я знаю, что он поставит. Рано или поздно – скорее всего, что поздно. Но такова уж судьба драматурга… Я тут написал одну сценку… Представьте, перед началом спектакля выходит некто по фамилии Пустославцев и говорит: «Многоуважаемый организованный зритель и дорогой самотек! Прежде чем начать говорить, я должен сказать, что советская драматургия весьма колоссально выросла. Это видно хотя бы уже из того, что мы ставим Шекспира. Почему нам, товарищи, близок Шекспир? Потому что он умер. Я считаю, смерть – это самое незаменимое качество для каждого автора… Я не буду скрывать от вас, что некоторые ученые утверждают, что Шекспира вообще не было. Нужно признаться, товарищи, что его действительно не было. В жуткую эпоху загнивающего феодализма никакого Шекспира, само собой разумеется, быть не могло. Теперь же, товарищи, без сомнения, Шекспир будет. Когда – не знаю, но будет обязательно. Но так как того Шекспира, который будет, нету, нам поневоле пришлось поставить того Шекспира, которого не было».
Она (смеясь). Николай, пощадите!
Он. «Мы решили поставить “Отелло”. В этой популярной трагедии имеется целый ряд непростительных промахов и ошибок. Основная ошибка заключается в том, что Виллиам Шекспир, как молодой и неопытный автор, до того постарался насытить свое произведение гениальностью, что совершенно не оставил в нем места для идеологии. А всякое гениальное произведение надо приблизить к современности. Для этого необходимо выбросить из гениального произведения все, что в нем было, и привнести в гениальное произведение все, чего в нем не было. Эту кропотливую, но вдохновенную работу и взял на себя наш уважаемый работник пера и бумаги Федор Семенович Борзиков!»
Она. Где это будет? Публика лопнет от смеха.
Он. У вахтанговцев. Я нынче нарасхват, о моя художественная барышня.
Она. Тем временем мы пришли.
Он. Домой.
Она. Домой.
Он. К мужу.
Она. Да, к мужу, и кое-кого ведь тоже дома ждет законная жена.
Он. Неплохой сюжет для очередного танго.
Она. Слишком банально.
Он. В двадцать лет взять и выскочить замуж за режиссера! Николай Горчаков! Подумаешь.
Она. А знаете, что сказал Немирович-Данченко, когда узнал, что я вышла за Колю? «Ну что ж, для начала – это неплохо».
Он. Старик знает жизнь. Да, боюсь, что у вас впереди целая череда блестящих браков. Слушайте, может, вы отобьете у Зины Райх нашего Мейерхольда?
Она. Немцы худых не любят.
Он. Вот здравствуйте! А я?
Она. Что-что?
Он. Утешаю себя тем, что, по крайней мере, будучи женой Николая Горчакова, вы хорошо относитесь к имени Николай.
Она. Ну, это имя теперь не слишком популярно.
Он. Когда меня крестили, было еще популярно.
Она. Вы в своей пьесе смеетесь… Мне было как-то неловко. Все-таки…
Он. Над царской семьей, в «Мандате»? Мне говорили. Но я же не над ними смеюсь, Лина. Над обывателем! Над его безумной любовью к начальству. Все равно какому! Царь так царь, партия так партия, им же безразлично. Ведь глазом не моргнули – приспособились! Все приспособились!
Она. И мы тоже.
Он. В каждом из нас, что бы мы о себе ни воображали, в любом гении сидит маленький обыватель.
Она. Может быть, вы правы. Но бывают в жизни такие времена, когда этот обыватель куда-то пропадает. Вот, например, сейчас мой маленький обыватель, который бубнил мне о том, что пора домой, совсем притих.
Он. Мой-то давно онемел. (Целует ее.)
Она. Николай Робертович!
Он. Ангелина Иосифовна!
Она. Коля…
Он. Поедем завтра на бега? Поедешь со мной?
Она. Ты играешь на бегах?
Он. Играю ли я на бегах! Я самый известный в Москве долгоиграющий проигрыватель!!
Человек-примечание. Допустим, так. А может быть, иначе. Кто знает, как и о чем говорили эти молодые, безразмерно талантливые люди в своем баснословном двадцать восьмом году. Жизнь кипит и расцветает, обещая чудеса: Степанова – любимица Станиславского, пьеса Эрдмана «Мандат» гремит в постановке Мейерхольда. Драматург считается «самым остроумным человеком в Москве». А Москва – театральной столицей мира!
Он. Мы были почти счастливы.
Человек-примечание. Почти?
Он. Для таких людей, как мы, почти счастье – это уже очень большое счастье.
На бегах.
Человек-примечание… Гравий, Провинциалка, Топаз, Евгеника, Осса, Девора, Спалена-Кафа, Сермяга, Ваня-шеф…
Она. Коля, а кто из них Провинциалка?
Он. Вторая слева, жокей Сеня Ситников. Да ерунда эта Провинциалка, ты смотри на первую справа – это сама Спалена-Кафа.
Она. А в чем разница? Лошадки как лошадки.
Он. Потрясающее рассуждение! Вот я приду к тебе в театр и скажу – и что это вы носитесь со своей Степановой? Какая вообще между актрисами разница? Актрисы и актрисы… Пошла, пошла, родная! (Свистит.) Вперед! Ка-фа! Ка-фа! На голову обошла, умница, умница!
Она. А мне жалко ту маленькую. Она старалась…
Он. Вороную жалко? Это Евгеника, бедняга. У нее на ноге рожа. Говорят, и у Гравия тоже, а он фаворит.
Она. Зачем же их больных выпускают на дерби?
Он. Ты не знаешь бега! Тут такое надувательство! И есть свои военные хитрости. На прошлой неделе Цветков нарочно придержал Кафу, чтоб никто не понял ее класса. Но я-то понял, меня не проведешь! Я знаю толк в лошадях – и в женщинах.
Она. Почему же ты вечно проигрываешь?
Он. Потому что… я слишком люблю играть.
Она. Я на бегах! Невероятно… Коля, ты знаешь, у тебя все эти бега – на лице происходят, я на тебя смотрю чаще, чем на арену. Ты как соль – с тобой все становится вкусным…
Он. То-паз! То-паз! Да что ж это такое… Нет, бездарный жокей способен превратить гениальную лошадь в какого-то сонного верблюда!
Она. А лошадь радуется, когда приходит первой? Она это понимает?
Он. Лошадь понимает все. Скаковая лошадь в сравнении с простыми лошадьми – это как Степанова среди обыкновенных актрис.
Она. Или как Эрдман среди советских драматургов.
Он. Последний заезд – и немедленно в ресторан. Я должен тебя откормить хоть немножко. Я не могу смотреть на эту фигуру без рыданий.
Человек-примечание. Вначале они встречались тайно, в Москве и тех городах, где проходили гастроли Художественного театра. Во всяком случае, в своих письмах Эрдман упоминает, к примеру, Харьков.
Он. Я никогда не забуду ваших слез и ваших улыбок. Я никогда не забуду Харькова.
Харьков. Гостиница. Утро.
Она появляется в номере со стаканом чая в руках.
Она. Ваш чай, мсье.
Он. Я не заметил ночью, как ты исчезла.
Она. Потому что я таинственно исчезла.
Он. Ты моя смешная худенькая птица. Птенчик. Пинчик… Длинноногий Пинчик, таинственно исчезающий ночью.
Она. Коля, ты не думай, что я мещанка и заражена ханжеской моралью, но я не могу выставлять мир своих чувств, свою личную жизнь всем напоказ.
Он. Весь театр знает, по-моему…
Она. Не знает, а догадывается. Нет, это должно быть только мое и только твое.
Он. Это-это, это да то, то да се, такое-сякое…
Она. Пятое-десятое…
Он. Вот! Будем называть это – «пятое-десятое»… Кстати, и для конспирации хорошо.
Она. Пей чай, Коля. Кстати, о конспирации. Я думаю, мне придется уйти от Горчакова. Он пишет мне грустные и нежные письма, но разрыв между нами становится все больше. Он прекрасный, в сущности, человек, но есть в нем что-то от добросовестного слуги… А я не барыня и не люблю командовать слугами… Ты привез пьесу? Почитаешь мне?
Он. Если тебе не надоела моя беспримерная дикция…
Она. Что ты! Она очаровательна, ей подражают. Ты заметил, что Эраст Гарин буквально перевоплотился в тебя? Он копирует твои жесты, твою походку, твои паузы, твои интонации…
Он. Гарин-то ладно, а вот на днях какой-то картавый голубь в белом костюме разгромил бильярдную на Стромынке под тем предлогом, что он Николай Эрдьман и у него есть «Мандать»! Хорошо, моя артисточка, будет тебе новая пьеса.
Она. Название так и осталось – «Самоубийца»?
Он. Конечно. Все великие пьесы называются одним словом. «Гамлет». «Тартюф». «Ревизор». «Лес»…
Она. Ты только объясни – кто будет ставить, Станиславский или Мейерхольд?
Он. Оба.
Она. Как это?
Он. А вот так, Пинчик! В Москве будет не один «Самоубийца», а сразу двое!
Она. Чтобы Станиславский и Мейерхольд ставили одновременно одну и ту же пьесу? Не может быть.
Он. Мы, авторы, народ легкомысленный, наше дело писать да гонорары получать, а режиссеры пущай промежду себя разбираются… ну, слушай.
Она. Тут диалог? С женой? Давай я за нее почитаю.
Он (читает пьесу, в роли Подсекальникова). Маша, а Маша! Маша, ты спишь, Маша?
Она (читает пьесу, в роли Марии Лукьяновны, жены Подсекальникова). А-а-а-а…
Он. Что ты, что ты – это я.
Она. Что ты, Семен?
Он. Маша, я хотел у тебя спросить… Маша… Маша, ты опять спишь? Маша!
Она. А-а-а-а…
Он. Что ты, что ты – это я…
Она. Это ты, Семен?
Он. Ну да, я.
Она. Что ты, Семен?
Он. Маша, я хотел у тебя спросить…
Она. Ну… Ну, чего же ты, Семен… Сеня…
Он. Я хотел у тебя спросить… что, у нас от обеда ливерной колбасы не осталось?
Она. Чего?
Он. Я говорю: что, у нас от обеда ливерной колбасы не осталось?
Она. Ну знаешь, Семен, я всего от тебя ожидала, но чтобы ты ночью с измученной женщиной о ливерной колбасе разговаривал – этого я от тебя ожидать не могла… (Смеется.) Коля, смешно!
Он. Да ты дальше читай. Это разве смешно, вот дальше будет смешно так смешно… Особенно наше правительство обхохочется…
Человек-примечание. Степанова ушла от мужа и поселилась в квартире своей подруги, актрисы Елены Елиной, Елочки. А пьесу о том, как смирный безработный Семен Подсекальников решил застрелиться, потому что при советской власти никому жизни нет, – даже тишайшему обывателю, – не поставил ни Станиславский, ни Мейерхольд. Она была запрещена. Пьеса «пустовата и вредна» – так отчеканил товарищ Сталин.
Он (читает из пьесы). «Помните, что интеллигенция соль нации, и если ее не станет, вам нечем будет посолить кашу, которую вы заварили». Ялта, «Ореанда», Ангелине Осиповне Степановой. Я очень люблю Твои письма. Ты умеешь делать их похожими на себя, и поэтому кажется, что Ты приезжаешь сама, запечатанная в конверте… Два дня назад Бубнов прислал Мейерхольду бумагу о запрещении работы над «Самоубийцей». В театре паника… Для меня это катастрофа не авторская, а человеческая.
Москва, квартира Елены Елиной.
Она. Неужели Луначарский ничего не может сделать? Что он сказал?
Он. Сказал хорошие слова. Не чиновничьи. Ну и что? И Горький читал, и кто только не читал. Все хвалят – а пьеса лежит мертвая. Я начинаю думать, что дело совсем не в Главреперткоме. Запрет идет сверху.
Она. Господи, как это глупо – можно подумать, в стране избыток талантливых пьес. Ведь абсолютно нечего играть! Мы заездили уже всю классику, взялись за мелодрамы прошлого века, скоро, наверное, Сумароков пойдет в ход.
Он. Я им не нравлюсь. Им нужны болваны с пафосом. Как будто при социализме люди не будут болеть, стареть, умирать, стреляться, есть колбасу, спать с женщинами! Тупицы. Прости, я надоел тебе своими жалобами на неудачную жизнь, прости, Пинчик…
Она. Ты можешь жаловаться мне каждый день, только не запивай, ладно?
Он. Ты же знаешь, водка меня не берет. Я никогда не пьянею. Ты видела меня пьяным?
Она. Не видела и надеюсь не увижу. Противна эта распущенность в людях…
Он. Строгая моя барышня. А ведь кроме как пить и писать халтурные сценарии для дикого советского кино, мне здесь делать нечего. Меня уничтожают, Лина. Меня тупо и хладнокровно уничтожают.
Она. Надо что-то делать. Я постараюсь. Они ходят к нам в театр…
Он. Они отказали Станиславскому. (Напевает.) «Там жизнь не дорога, опасна там любовь…» Ну ладно. Пока меня еще терпят в мюзик-холле, в оперетте и в цирке, жить можно. Буду профессиональный писатель шуток для уток. Я тут по заказу вахтанговцев стал Шекспиром – сочинил для их «Гамлета» сцену могильщиков. Вот, представь: первый шут-могильщик сидит и смотрит в небо, а второй его и спрашивает: Ты чего сидишь? О чем это ты думаешь? Отчего ты не роешь? Первый отвечает: Рыть или не рыть – вот в чем вопрос. Второй: Какой же это вопрос? Раз начальство приказало рыть, значит, ты и будешь рыть. Первый говорит: Разве я отказываюсь рыть? Рыть я буду. Я хочу только сначала немного посомневаться. Кто мне может запретить сомневаться? Второй: Начальство может. Первый: Запретить? Второй: Запретить. Первый: Сомневаться? Второй: Сомневаться. Первый: Сомневаюсь… Смешно, нет? Я что-то перестал понимать, что смешно, что не смешно. Рыть или не рыть – смешно?
Это имеется в виду – могилу.
Она. Смешно.
Человек-примечание. Николай Эрдман был арестован летом, в Гаграх, на съемках фильма «Веселые ребята», где он был одним из сценаристов. Арестовали также его соавтора Владимира Масса. Есть легенда или быль о том, что причиной ареста стала басня Эрдмана и Масса, которую прочел на банкете в Кремле, в присутствии Сталина, расшалившийся Василий Качалов. Но какую именно басню прочел Качалов, точно не знает никто. Может быть, эту. (Читает вальяжным голосом Качалова.)
Мы обновляем быт
И все его детали…
Рояль был весь раскрыт,
И струны в нем дрожали.
– Чего дрожите вы? – спросили у страдальцев
Игравшие сонату десять пальцев.
– Нам нестерпим такой режим —
Вы бьете нас, и мы дрожим!..
Но им ответствовали руки,
Ударивши по клавишам опять:
– Когда вас бьют, вы издаете звуки,
А если вас не бить, вы будете молчать.
Смысл этой краткой басни ясен:
Когда б не били нас, мы б не писали басен.
А может быть, Качалов прочел вот это:
Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…
– Но бога нет! – Не будь придира:
Ведь нет и сыра.
Но чаще всего цитируют другую басню, якобы погубившую Эрдмана и Масса:
Однажды ГПУ явилося к Эзопу
И хвать его за жопу.
Смысл этой басни ясен:
Не надо басен!
В любом случае, недовольство вождя народов столь невинным зубоскальством понять трудно. Впрочем, понять вождей вообще трудно, а чаще всего невозможно. Потому что они не люди.
Она. Эрдмана арестовали летом тридцать третьего года. Шли дни, недели, наконец пришло известие о его высылке в Сибирь. Отчаянию моему не было предела, но не было и границ моему стремлению помочь ему. Я обратилась к Авелю Сафроновичу Енукидзе. В те годы он, что называется, курировал Художественный театр от ЦК партии и отечески опекал актеров. Особенно молодых актрис.
Лубянка, кабинет Енукидзе.
Человек-примечание. Авель Сафронович Енукидзе! Любопытная фигура. Он был другом юности Сталина и занимал вроде бы скромный пост секретаря Президиума ЦИК. На самом деле этот толстый и… вот не скажу – добрый, скажу – незлой человек работал по снабжению, обслуживал верхушку партии. Авель Енукидзе был крестным отцом Аллилуевой, жены Сталина. Жены арестованных знали, что Енукидзе – единственный, к кому они могут обратиться за помощью. ЦИК удовлетворял почти каждую просьбу о смягчении наказания, если только она попадала в руки Енукидзе. Он не был женат и не имел детей. Всю свою душевную нежность он расточал на окружающих, на детей своих приятелей и знакомых. В глазах детей самого Сталина наиболее привлекательным человеком был «дядя Авель», который умел плавать, катался на коньках и знал массу сказок про горных духов Сванетии и другие кавказские чудеса…
Человек-примечание (в образе Авеля Енукидзе). Ангелина Осиповна! Все такая же хрупкая, все такая же сказочная. Ну ребенок, чистый ребенок. Глазки заплаканы. Что такое у нас случилось?
Она. Авель Сафронович, меня привело к вам большое горе. Арестован мой друг, близкий мне человек, Николай Эрдман, самый талантливый драматург Советского Союза. Я не знаю, в чем его обвиняют, но он не может быть ни в чем виноват. Я ручаюсь за него. Впрочем, я не вмешиваюсь в дела правосудия, я ничего в этом не понимаю, я только прошу, умоляю вас – разрешите мне свидание с ним здесь, на Лубянке. И разрешите мне навестить его там, в Сибири, где он будет жить. Я должна видеть его, говорить с ним.
Человек-примечание. Вот как! Вы собираетесь ехать за преступником в Сибирь? Вы понимаете, что рискуете там и остаться?
Она. Да. Понимаю.
Человек-примечание. Вы, часом, в театре не поэму Некрасова «Русские женщины» репетируете? Заразились? Тянет на подвиг? Ангелина Осиповна, Сибирь – не Тверская, и вы это быстро поймете. Что за глупости! «Ни в чем не виноват». Невиноватых в советской тюрьме не держат, вам это известно?
Она. Да.
Человек-примечание. Что с вами? Что заставляет вас так необдуманно поступать?
Она. Любовь.
Человек-примечание. Что-что?
Она. Любовь.
Человек-примечание (после долгой паузы). Такого эти стены еще не слышали.
Она. Любовь.
Человек-примечание. Хорошо. Я дам вам разрешение на свидание, и вы поедете в Сибирь. Но обещайте, что вернетесь.
Она. Конечно, я обязательно вернусь, я буду играть, я не мыслю себя без МХАТа. Я бесконечно вам благодарна, Авель Сафронович.
Человек-примечание. Вы ведь ушли от мужа. А где вы живете, есть ли у вас деньги?
Она. Я живу у подруги и ни в чем не нуждаюсь, спасибо, деньги у меня есть…
Человек-примечание (хмыкает). Любовь… Эх, молодость, молодость. Я дам вам один номер телефона, по которому вы получите бесплатный билет до Красноярска. Любовью, знаете, сыт не будешь и верхом на ней до Сибири не доедешь…
Она. Я не знаю, как вас благодарить, Авель Сафронович…
Человек-примечание. Плачет… Любовь у нее. М-да. А может, так и надо, вообще?
Она. Что, Авель Сафронович?
Человек-примечание. Да я про то, что человек… Ну, человек – он о своем думает, верно? Вот он поработал, хорошо, ну а дома? Ему же хочется того-сего… Любовь, дружба и прочее, да… И я спрашиваю: а почему нет? почему – нет?
Она. У кого спрашиваете, Авель Сафронович?
Человек-примечание. М-да. У кого я спрашиваю… (Выходит из образа Авеля Енукидзе.) Когда в 1937 году этот ближайший соратник и друг Сталина услышал, что его обвиняют в измене родине и шпионаже, он разрыдался. Своим следователям Енукидзе сообщил действительную причину конфликта со Сталиным. «Все мое преступление, – сказал он, – состоит в том, что когда он сказал мне, что хочет устроить суд и расстрелять Каменева и Зиновьева, я попытался его отговаривать. „Coco, – сказал я ему, – спору нет, они навредили тебе, но они уже достаточно пострадали за это: ты исключил их из партии, ты держишь их в тюрьме, их детям нечего есть. Coco, – сказал я, – они старые большевики, как ты и я. Ты не станешь проливать кровь старых большевиков! Подумай, что скажет о нас весь мир!“ Он посмотрел на меня такими глазами, точно я убил его родного отца, и сказал мне: „Запомни, Авель, кто не со мной – тот против меня!“» 30 октября 1937 года Енукидзе был расстрелян.
Лубянка.
Он и Она. Разговаривают в присутствии охранника.
Она. Коля, какой город?
Он. Не знаю.
Она. Я буду писать тебе каждый день, только бы знать, куда. Открытки, каждый день.
Он. Ты похудела. Ты ешь хоть что-нибудь.
Она. Я ем, много ем. Я объедаюсь.
Он. Я тоже. Все хорошо, Линуша. Вспоминаю пятое-десятое.
Она. Я тоже. Все кланяются тебе.
Он. У меня все хорошо.
Она. Все любят тебя. Мейерхольд пришлет тебе шубу.
Он. О!
Она. В Сибири зима. Снег…
Он. Да ты что! Я не знал. Мне обещали вернуть письма и документы. Но их вернут домой…
Она. Дина первым делом прочтет мои письма. Ясно. Это уже все равно.
Он. Да. Уже вообще все равно.
Она. Я буду писать. Я буду. Каждый день.
Человек-примечание. Так переломали жизнь двум талантливым людям и так началась их судьба… Начались письма.
1933 год.
Он по дороге в Енисейск – Она в Москве.
Он. Сижу в хате и греюсь у печки. До Енисейска осталось около двухсот пятидесяти верст. Мороз стоит градусов тридцать, и обещают больше. Еду один – даже ГПУ и то от меня отказалось. На меня махнули рукой и, взяв подписку, выпустили на свободу. По подписке я должен быть в Енисейске до десятого. Линуша, милая, когда же я буду Тебя читать? Улыбаешься ли Ты? Пожалуйста, улыбайся. По-моему, я сегодня родился. 3 ноября. Деревня Большая Мурта.
Человек-примечание. Кстати, слова «Ты, Тебя, о Тебе, Тобой» – все это Эрдман писал Степановой с большой буквы.
Она. Где ты, как ты? Вчера Борис сказал мне, что ты на дороге в Енисейск. Я думаю о тебе все дни и ночи.
Не оставляй меня своим вниманием, мыслями, сердцем. У меня все принадлежит тебе, я для тебя на все готова. Наскоро составила посылку тебе, халтурно. Не сердись! Посылка придет до востребования, было всего полтора часа времени, а в магазинах уйма народу. Позволь мне заботиться о тебе. У меня столько любви, что если ты дашь мне возможность отсылать частицу ее к тебе, мне будет гораздо легче. Посылаю тебе каждый день что-нибудь, письма, телеграммы, открытки, в надежде, что хоть что-нибудь дойдет.
Енисейск – Москва
Он. Москва, проезд Художественного театра, Художественный театр Первый имени Горького, Ангелине Осиповне Степановой. – Енисейск, улица Сталина, 23… Не писал Тебе в первые дни приезда, потому что жил в невероятных условиях. В комнате, кроме меня, помещалось четверо ребят и трое взрослых. Таких крикливых, сопливых, мокрых и картавых ребят Ты, наверное, никогда не видела… Наконец вчера я нашел себе комнату с тремя столами, одной кроватью, а главное, без детей. Сегодня – я получил Твою посылку! Я нес ее по городу с видом победителя, и все смотрели на меня с завистью! Без конца благодарен Тебе и покорен Твоей внимательностью. Но я прошу Тебя больше ничего не посылать. У меня всего вдоволь. Я живу лучше, чем думается в Москве. Пиши мне побольше о себе. О работе. О театре. Целую Тебя, замечательная Линуша, спокойной ночи. Теперь буду писать часто.
Она. У нас первый снег, за окнами бело. Я думаю о твоих снегах, о твоем пути, милый. Сейчас мне трудно работается, я невнимательна, рассеянна и пуста. Но все будет преодолено, я буду работать хорошо в твою честь, в честь твоей нежности ко мне. Сегодня вечером читаю по радио «Во весь голос» Маяковского… Для меня это ново и волнительно: в первый раз без публики, перед микрофоном…
Ах да, у меня новый ухажер. Звонит каждый день, катает на машине, на все готов. Ох! Ох! улыбнись! Целую тебя, жизнь моя.
Человек-примечание. Владимир Маяковский. «Во весь голос». Отрывок.
Мы диалектику учили не по Гегелю.
Бряцанием боев она врывалась в стих,
когда под пулями от нас буржуи бегали,
как мы когда-то бегали от них.
Пускай за гениями безутешною вдовой
плетется слава в похоронном марше —
умри, мой стих, умри, как рядовой,
как безымянные на штурмах мерли наши!
Мне наплевать на бронзы многопудье,
мне наплевать на мраморную слизь.
Сочтемся славою – ведь мы свои же люди,
пускай нам общим памятником будет
построенный в боях социализм…
… С хвостом годов я становлюсь подобием
чудовищ ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь, давай быстрей протопаем,
протопаем по пятилетке дней остаток.
Мне и рубля не накопили строчки,
краснодеревщики не слали мебель на дом.
И кроме свежевымытой сорочки,
скажу по совести, мне ничего но надо.
Явившись в Це Ка Ка идущих светлых лет,
над бандой поэтических рвачей и выжиг
я подыму, как большевистский партбилет,
все сто томов моих партийных книжек!
Она. Маяковского читала по радио средне. А для себя – просто плохо. Скоро побегу на репетицию «Булычева»: у нас неувязка с пьесой, до сих пор нет Булычева. Готовит роль Москвин, Качалов запил, болен, удрученный событиями. Дни идут так медленно… И так же летят трамваи, так же спешит толпа на улицах, те же знакомые лица в театре, и так грустно и больно видеть все это неизменившимся… Пожалуйста, береги себя и знай, что сердце своей длинноногой ты увез с собой.
Человек-примечание. «Егор Булычев и другие», пьеса Максима Горького. Действие происходит накануне революции. Гибнет старый мир, и при смерти Егор Булычев, купец, масштабный человек, сильный характер. Он окружен злобной родней, и единственный человек, который предан ему, – рыжая внебрачная дочка Шура. Эту роль и поручили Ангелине Степановой. (В образе Антонины.) Ты будешь актрисой или монахиней.
Она (в образе Шуры). Монахиней? Ерунда!
Человек-примечание. Это очень трудно быть монахиней, нужно играть всегда одну роль.
Она. Я хочу быть кокоткой, как Нана у Золя.
Человек-примечание. Вот как вы говорите! Ф-фу!
Она. Мне развращать хочется, мстить.
Человек-примечание. Кому? За что?
Она. За то, что я – рыжая, за то, что отец болен… за все! Вот когда начнется революция, я развернусь! Увидишь.
Человек-примечание. Ты веришь, что будет революция?
Она. Да! Да!
Человек-примечание. Роль давалась Ангелине Степановой нелегко.
Она. Каждый день репетирую «Булычева», надоело до смерти… Вчера встретила Качалова на улице, долго ходили, говорили о тебе. Василий Иванович огорчен и мучается обвинениями, которые многие ему бросают, я старалась разуверить его и утешить как могла. К моим беспокойствам о тебе, о том как ты проведешь эту зиму, к моей нежности, которая заставляет меня писать тебе каждый день, примешиваются горечь и отчаяние – что вся эта история, твой отъезд отодвинули меня от тебя, что я не принадлежу к числу тех близких, родных, которых ты оставил в Москве, и поэтому судьба наша станет раздельной и любовь моя станет ненужной. Я знаю одно, что пока судьба не улыбается тебе, я останусь для тебя такой, какой была всегда… Целую своего прекрасного, чудесного, замечательного друга всего и без конца…
Он. Вчера был в городском клубе на спектакле. Шли «Без вины виноватые». Играли заключенные енисейской тюрьмы. На афише значилось: «Новый состав исполнителей». Возможно, что среди зрителей были люди, которые сменят данный состав исполнителей. Перед началом спектакля режиссер сказал вступительное слово, и я узнал что «в пьесе „Без вины виноватые“ гениальный сатирик Островский вскрыл своим пером класс актеров XVIII века» и много других сенсационных подробностей.
Начал писать. В связи с пьесой у меня к Тебе просьба. Узнай, пожалуйста, как пишутся заявления о приеме в партию. Пишутся ли они по трафарету, сухо и без особых красок или, наоборот, с лирикой, уверениями и автобиографией. Я ложусь в девять-десять часов, а встаю в шесть-семь. День здесь короткий и мне его никак не хватает. Сидеть ночью нельзя – нет света.
Она. Сегодня барышня твоя встала и замурлыкала. Вчера был разговор, которого ждала. Он показал мне, что хлопоты мои не прошли даром, что о моем деле помнят и что изменения будут.
Человек-примечание. Степанова надеялась на помощь наркомовских жен – жены Бубнова и жены Молотова.
Она. Да, поздравляю тебя, чудесный мой, твоей длинноногой сегодня двадцать восемь лет, эта старая грымза извещает тебя, что она без конца о тебе думает и мечтает, и что ты для нее дороже всего и всех. Вчера принесли твои вещи, бумаги домой – я ничего не могла сделать, чтоб предотвратить это. Письма мои находятся у Дины. Сейчас, зная, что я пишу тебе каждый день, Дина собирается к тебе через две недели.
Человек-примечание. Эрдман был женат три раза, и все три раза – на балеринах.
Она. Заявление в партию пишется не по трафарету, искренне. Главный смысл: почему решил вступить. Прилагается биография, возможно подробная. Если подающий – интеллигент, нужны поручительства трех рабочих и двух служащих. Поручители пишут характеристики о подающем, которые тоже прилагаются. Еще заполняется специальная анкета, которую дает партячейка. Вопросов в этой анкете очень много, и ответы должны быть исчерпывающими.
Любименький мой, напиши, что с пьесой, над чем работаешь, что задумал, что тебя занимает. Была у нашего театрального электротехника, он делает мне фонарь, типа карманного, но больше, только нужны батарейки. Когда будет готов – пошлю!
Он. Не мучай себя и не старайся изменить мою судьбу. Судьба – это человек, а я не могу меняться. Летом буду проситься на прииски, хочется написать пьесу о золоте. Собираюсь посидеть со старыми приятелями за бутылкой водки. Старики уже есть – водки пока нет. Милая, хорошая, нежная, чудесная, тоненькая, замечательная, внимательная, длинноногая, трогательная, красивая, пятое-десятое – не нужно больше посылок. Ты переезжаешь, Тебе нужны деньги и гораздо больше, чем их удается достать, а Ты посылаешь мне, как будто я здесь умираю с голоду. Ты хочешь возразить мне и не можешь, потому что в этот момент я Тебя целую.
Она. Пожалуйста, не сердись за посылки. Ты знаешь, как радостно мне было всегда делать тебе подарки, а сейчас, когда жизнь устроила так, что я особенно чувствую беспомощность своей любви, свою бесправность по отношению к тебе – будь милосердным. Обещай мне дать возможность заботиться о тебе.
Сегодня торжественный день, первая репетиция «Булычева» на сцене. Вчера была на уроке по диалектическому и историческому материализму. Осенью, во время своего длительного гриппа, читала книги по философии и решила образовывать себя, сколько возможно. Хочу быть умной и ловкой, хоть немного походить на тебя, родной. Какой ты? Не похудел?
Он. Если Ты будешь тратить на меня деньги, я уеду в Туруханск – туда посылки не доходят. Поймите вы, чудаки, что я не институтка и не рождественский мальчик (и даже вообще не мальчик), что я не умираю с голоду и что в Енисейске люди живут с самого рождения. Завтра иду на охоту. Если встречу медведя – жди посылку. Даю Тебе слово, что любой медведь ляжет у меня от одной пули два раза: первый раз – на снег, второй раз – у ножек Твоей кровати. Не смейся, пожалуйста, я выиграл часы в ялтинском тире, а Маяковский после стрельбы всегда оставался мне должен бутылку вина!
Лежу в темноте с открытыми глазами и мучительно долго не могу заснуть. Со мной Твой портсигар… Я выкуриваю в день пятьдесят папирос.
Она. В прошлом году Кончаловский начал писать мой портрет, сегодня придется позировать часа два-три. Я достала тебе семь пачек свечей. В Москве нет свечей даже в Торгсине, мне удалось достать через добрых знакомых с помощью театра… Получив посылку, не сердись – она осветительная и потому просветительная.
Он. Москва. Проезд Художественного театра. Художественный театр Союза ССР имени Горького. Ангелине Осиповне Степановой. 19 декабря 1933 года. Сегодня день моего падшего ангела. Не говори Бабелю, но после Твоих открыток я стал к нему относиться с меньшим восторгом. Самый большой мастер самых коротеньких рассказов – это, конечно, Ты, моя длинноногая. Быть внимательным другом, исполнительным секретарем, оставаться Пинчиком, рассказать о себе, о других, о театре, о Москве, выполнить поручения, ответить на вопросы, задать свои, послать тысячу поцелуев – и все это на крохотном листке бумаги – пусть этот старый еврей умудрится сделать что-нибудь подобное! Спасибо Тебе за нежность, за ласку, которыми Ты меня одариваешь каждый день.
Она. Собираешься летом на прииски, а я что же – собака? Объявляю Вам совершенно официально и заблаговременно, дорогой товарищ, что я летом жду Вашего приглашения, что свободна я буду только месяц или полтора, что, конечно, я готова приехать и на прииски, и куда Вам будет угодно. Но приглашение Ваше мне необходимо, потому что по несчастливой судьбе моей, нахожусь в таком положении, что сила моих желаний не решает дела.
Вчера был просмотр в Камерном театре «Оптимистической трагедии» Вишневского. Говорят, хорошо и большой успех. Прости свою дуру за назойливую любовь.
Он. Я не знаю счастья, я не знаю, есть ли у меня право желать счастья Тебе, но если даже тень его сможет промелькнуть по Твоему лицу, когда Ты подумаешь обо мне, она будет для меня самым огромным счастьем в жизни.
Она. Милый… ты написал мне много чудесных ласковых слов, определений… но там нет самого главного слова. Там нет слова «любимая». Жить, думая, что ты нелюбимая, трудно, а если получить запрещение посылать посылки, станет еще труднее. В театре начали репетировать новую пьесу Киршона. «Булычев» должен быть готов в конце января к 17-му съезду. Я должна отослать тебе фонарь (он уже готов), и я утихомирю свои желания заботиться о тебе. У меня капают слезы – это от грусти. Я неудачно набивалась в любимые.
Он. Не писал Тебе несколько дней, потому что писал о прорыве на енисейском лесном заводе. В десять дней я должен написать пьеску для местной партийной конференции. Это вам не «Булычев». Не уставай, радость моя, и побольше отдыхай. Изредка пьянствуй и не грусти.
Она. Очень хочется быть до конца любимой. Очень трудно вспоминать твои отказы от меня, уходы – страшно, что это будет опять. Совершенно ясно, что жить без тебя не смогу, уйти от тебя мне самой невозможно… Милый, я знаю, что эти эгоистические бабьи мучения и мысли уйдут, что любовь моя шагала и будет шагать через них, что я сумею смыть с ее знамени эти грязные пятна. Я донесу тебе свою любовь, и, если когда-нибудь она понадобится тебе, ты возьмешь ее чистой, большой и глубокой. Прости меня за исповедь. Твоя дура Ангелина.
Он. Несколько дней стояли порядочные морозы – около шестидесяти градусов. На первый день Рождества Христова у моих хозяев было зверское пьянство. Вернувшись вечером домой, я не досчитался у себя в комнате одного окна. Некий молодой человек, заблудившись в квартире и приняв одно из моих окон за дверь, высадил на улицу обе рамы. Я просидел всю ночь на кровати и читал «Демона». Не считая битья окон, жизнь моя не знает событий. Возлагаю маленькую надежду на Пасху. Даст бог, вместо окна мне разобьют голову.
Живу я хорошо – здоров, сыт. О работе лучше не говорить. Если бы я был певец, я мог бы сказать, что я потерял голос, но я все больше и больше сомневаюсь, что он у меня когда-нибудь был. Нет дня, чтобы не думал о тебе, радость моя.
Она. Сегодня послала тебе мой фонарь! Лампочки быстро перегорают – там положена запасная. Каждая батарея должна дать сорок часов горения, у меня есть еще три батареи, я их пошлю завтра или послезавтра. Лампочки ввинчиваются очень легко, надо только развинтить обод, вынуть стекло, ввинтить новую лампочку и завинтить все вновь. Я пробовала, у меня получилось.
Я очень беспокоюсь за свою роль в «Булычеве». Где же мне достать, где мне найти эту чертову жизнерадостность, этот запал, просто ума не приложу!
Она (в образе Шуры). Стой! Говори: отца в городе уважают?
Человек-примечание (в образе персонажа Горького). Богатого везде уважают. Озоруешь ты все…
Она. Уважают или боятся?
Человек-примечание. Не боялись бы, так не уважали.
Она. А – любят за что?
Человек-примечание. Любят? Не знаю.
Она. А – знаешь, что любят?
Человек-примечание. Его? Как сказать? Извозчики – как будто любят, он с ними не торгуется, сколько спросят, столько и дает. А извозчик, он, конечно, другому скажет, ну и…
Она (притопнув ногой). Ты смеешься?
Человек-примечание. Зачем? Я правду объясняю.
Она. Ты стал злой. Ты совсем другой стал!
Человек-примечание. Ну, где уж мне другим быть! Опоздал я.
Она. Ты хвалил мне отца.
Человек-примечание. Я его и не хаю. У всякой рыбы своя чешуя.
Она. Все вы – врете. (Повторяет.) Все вы врете, все вы врете… Стой! Говори: отца в городе уважают?
Она. Замечательный мой, твой выезд на охоту пугает меня. Спасибо за медведя, милый! Но может быть, лучше мы его купим в будущем в одном из мосторгов?
Он. Линушенька, оказалось, что я имею право ходить на медведя только со столовым ножом или, в крайнем случае, с безопасной бритвой – ружье нашему брату не полагается! Чудачка Ты, просишь прощения за свои посылки, как будто я делаю Тебе огромное одолжение, получая их. Спасибо Тебе, тоненькая, за папиросы. Спасибо Тебе, худенькая, за свечи – я могу теперь не экономить и читать по ночам в кровати. Спасибо Тебе, длинноногая, за «Вечерку» – с нового года Восточная Сибирь лишена московских газет. Будь веселей, милая, печаль, которую приносит жизнь, превращай в радость, которую несет работа – не знаю, но, может быть, в этом и заключается один из секретов искусства.
Она. Кончаловский пишет меня в натуральную величину, почти во весь рост. В синем платье с цветочками – я думаю, ты его помнишь. Но в мастерской у него так холодно, что я взмолилась и накинула шубу. Присущим мне выражением лица Кончаловский считает насмешливое. Дескать, сама лучше вас всех соображаю. Родной мой, какая длинная зима. Жизнь не балует меня… Любовь – трудная штука, Николай Робертович!
Он.
Как ни смотри на жизнь, сурово или кротко,
В какую сторону ни выдумать пойти,
У сердца есть своя особая походка,
И с сердцем мне, мой друг, совсем не по пути.
Она. Какая длинная зима…
Он.
Но что бы в будущем с судьбой моей не сталось,
Пускай ее язык для нас неизъясним,
Она придет ко мне, великая усталость,
Она придет ко мне, и я пойду за ней…
Она. Жизнь не балует меня!
Он.
И вот тогда, как хочешь, плачь и сетуй,
Что хочешь, пей, как хочешь, прекословь,
Судьбой назначена веселому поэту
Расплатою за жизнь проклятая любовь.
Человек-примечание. «Расплатою за жизнь проклятая любовь…» Стихотворение Эрдмана датировано двадцатым мая тысяча девятьсот двадцать четвертого года.
Он. Она придет ко мне, великая усталость… Выходит, я знал.
Новый год.
Он. Новый год, 1934 год… Мы открыли форточку и слушали удары колокола на городской каланче. Мороз вместе со звоном врывался в комнату… В Москве в это время было восемь часов и Ты, наверное, разговаривала с графом и думала о Керубино. Я просидел за столом до четырех и в четыре поднял свою рюмку вместе с Тобой, моя длинноногая. Спектакль мой прошел – публика смеялась, и я боюсь, что меня теперь не оставят в покое. Положение новичка кончается, и скоро я буду считаться старым енисейцем, таким же неинтересным, как и все остальные. Сегодня мороз, пятьдесят два градуса… Не беспокойся обо мне – ешь, толстей, пой по утрам и будь такой же светлой и радостной…
Она. Целую тебя, счастье мое, первый раз в новом году. В результате я встретила его одна. Вчера мы с Елкой играли в пьесе «Реклама», она занята только в одном акте, и поехала халтурить в концерте. Я пришла к ней без десяти двенадцать, а она явилась в начале первого. Мы просидели вдвоем до четырех ночи и мирно заснули, прижавшись друг к другу… Шампанское еле открыли… Елка просит тебе передать, что она надеется, что эта встреча одинокими пинчиками – последняя… Оставь, пожалуйста, в своем сердце уголок для меня. А мне уж, видно, никуда не уйти от тебя, радость-несчастье мое. Я послала тебе мой знаменитый фонарь, очень боюсь, что с ним что-нибудь случится в дороге и он не загорится.
Он. Енисейск – молния от вашего корр…
Закончена прокладка линии электропередачи Стол-Кровать протяжением три метра.
Пуск первой мощной электростанции в условиях Севера прошел образцово.
Начальнику строительства А. О. Степановой.
Постройка енисейской электростанции – новый вклад в дело дальнейшего подъема нашей страны и вашего в моих глазах. ЦК, то есть – Целую-Коля!
Спасибо Тебе, волшебница, Твой фонарь – чудо техники, нежности и внимательности.
Она. В открытках все получается плоско, глупо, однообразно, поверь, что это совсем, совсем не так, счастье мое! Я просто не умею выразить, какие думы и мечты будит моя любовь к тебе, как я благодарна судьбе, что в какой-то мере принадлежу тебе, большому и прекрасному. Разве это плохо – мечтать о счастье, минуты и дни которого уже испытала и знаю! Очень трудно справляться с собой, очень трудно быть одной в самые лучшие годы своей жизни (лучшие по возрасту).
Он. Нет дня, чтобы не думал о Тебе, радость моя. Каждый раз, когда я слышу колокол на каланче, я отбрасываю четыре удара и стараюсь представить себе, что Ты делаешь в этот час. Говорят, что Людовик XIV однажды сказал о своей шляпе: «Если бы она знала мои мысли, я немедленно бросил бы ее в огонь». Если бы моя подушка могла рассказать, о чем я думаю, она до утра рассказывала бы о Пинчике.
Она. Дорогой, очень дорогой Николай Робертович! Пожалуйста, не грозите и не кричите! Когда вы целовали в Кривоарбатском переулке замужнюю артистку, вы думали «хи-хи, ха-ха», а вышло «ох-хо-хо», поэтому молчите и терпите. Я улыбаюсь тебе, милый! Вчера показывали Немировичу два акта «Булычева». Все склоняются к тому, что вывезли актеры, я с этим согласна. Мне кажется, что спектакль никак не разрешен в целом, нет ни одной интересной мизансцены. Меня хвалят. Я понимаю, что это, наверное, неплохо, что роль намечена верно, но найду ли я в себе тот запал и жизнерадостность, чтобы она заблестела – не знаю. К сожалению, я такая опущенная и грустная. Слова любви на бумаге смотрятся так холодно и книжно, несмотря на то, что я плачу, когда пишу их тебе. Милый, дорогой, хороший, как мне хочется тебя видеть. Пожалуйста, позови меня к себе, родной… У меня новая кофточка, шерстяная, вязаная. Я в ней очень мила!
Он. Однажды я послал Тебе письмо по почте, а катер, на котором его везли, сгорел, и от письма остался один пепел, который вдобавок еще и утонул. Енисейск… Енисейск. При всем своем равнодушии и любви к людям, чувствую, что никогда не сумею простить этой обиды и надеюсь, что когда-нибудь узнаю, кому я ею обязан.
Она. Сейчас кончили просмотр гримов по «Булычеву». Мой грим имел успех, я придумала его сама! Барышня твоя вымазалась бело-розовым тоном и покрыла нос, часть щек, лба и подбородка черными точками. Получилась безбровая, веснушчатая девчонка с двумя большими рыжими косами. Очень мечтаю сыграть хорошо, чтоб не сказали, что в тебя влюблена бездарная барышня.
Он. Пятый день нет открыток, это первый раз за все время, уж не заболела ли Ты, милая? Береги себя, хорошая! Завтра пошлю телеграмму. Не мог послать раньше – сберкасса не выдавала денег. Целую Твои руки.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.