Реальная политическая сила

Реальная политическая сила

Всегда и во всех случаях политик достигает успеха, если умеет работать с реальными политическими силами. Способы могут быть разными, но идеализм карается сразу и по полной программе. Форма «кары» тоже различна, но в любом случае самые хорошие идеи реализованы не будут.

Судя по всему, Петр III был очень хорошим императором. Его реформы стали важнейшей частью политики страны на десятилетия вперед. Но какова роль гвардии в российской политике, император не видел или не хотел видеть. В результате Петра III свергла и убила собственная жена, опиравшаяся на гвардию. После чего продолжала его же политику, уже от своего имени, но неукоснительно принимая во внимание гвардейское мнение и гвардейские интересы.

Часто говорят о том, что после смерти Сталина за власть стали бороться могучие ведомства: армия и госбезопасность. Это верно, но борьба этих ведомств может быть уподоблена борьбе двух гвардейских полков: Преображенского и Семеновского. В целом же в СССР была лишь одна реальная политическая сила: партийная номенклатура. Она возглавляла все ведомства, все министерства и подсистемы общества, командовала экономикой, армией, госбезопасностью, милицией… словом, всем. Не было в СССР абсолютно никакой силы, независимой от номенклатуры.

Никита Сергеевич мог иметь какие угодно, пусть самые замечательные планы. Но он почему-то решил, что партийно-государственный аппарат, номенклатура, будет покорен ему в той же степени, что и Сталину. Он вел себя как диктатор, стоящий над аппаратом и властный повелевать, как единый и бесспорный владыка. А аппарат за последние годы правления Сталина вырос численно и окреп. Аппарат привык все больше полагаться на самого себя. Аппарат был готов работать, он состоял вовсе не из дармоедов и не из предателей, как часто пытались показать в годы «перестройки». Но аппарат хотел стабильности. Аппарат хотел определенности и гарантий своего положения.

При Сталине способ ротации кадров был простой: репрессии. Причем не только расстрел или лагерь навсегда губили номенклатурщика. Простое отстранение от должности сразу отсекало его от всех пайков и привилегий, от пользования строго расписанным по чину государственным имуществом. То есть отстранение от должности было тем же, чем была революция для имущего класса.

Сталин регулярно устраивал такую «революцию» для части номенклатуры — и в результате держал ее в тонусе. Номенклатура хотела оставаться при должностях, а вместе с ними и при пайках и привилегиях — независимо от качества своей работы.

Хрущев как будто и дал номенклатуре гарантии того, что навсегда ушло в прошлое сталинское всевластие. Что никогда больше не будет расстрелов, лагерей, отстранений от должности по малейшей вине и даже по малейшему подозрению. Но он ухитрился дать эти гарантии тан, что уверенности в завтрашнем дне у номенклатуры так и не возникло.

Двадцатый съезд КПСС (13–25 февраля 1956) наиболее известен осуждением «культа личности» Сталина, а фактически — всего его идеологического наследия. Но критика Сталина прозвучала лишь 25 февраля, на закрытом заседании ЦК КПСС по окончании съезда.

На самом съезде обсуждались отчеты центральных органов партии и основные параметры 6-го пятилетнего плана, идеологическая работа, международное положение.

Закрытое утреннее заседания провели после Пленума ЦК по избранию руководящих органов партии, которым обыкновенно закрывались партийные форумы. На заседание не пригласили представителей зарубежных коммунистических партий. Руководил заседанием Президиум ЦК КПСС, а не избранный делегатами рабочий президиум.

На этом заседании Н.С. Хрущев выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях», который был посвящен осуждению культа личности И.В. Сталина.

В нем Хрущев перечислял многочисленные факты преступлений второй половины 1930 — начала 1950-х, возлагая всю вину за них исключительно на Сталина. В докладе была также поднята проблема реабилитации партийных и военных деятелей, репрессированных при Сталине.

Как вспоминал один из очевидцев доклада А.Н. Яковлев, «в зале стояла глубокая тишина. Не слышно было ни скрипа кресел, ни кашля, ни шепота. Никто не смотрел друг на друга — то ли от неожиданности случившегося, то ли от смятения и страха. Шок был невообразимо глубоким»».[25]

После окончания выступления председательствовавший на заседании Н.А. Булганин предложил прений по докладу не открывать и вопросов не задавать.

Не обсуждая доклада, делегаты приняли два постановления — одобрили положения доклада и рекомендовали разослать его партийным организациям, но в открытой печати не публиковать. Политика, типичная для СССР, где очень многое реальное как бы не существовало (та же «теневая экономика»), а официально существующее оставалось только на бумаге (построение коммунизма хотя бы). Так и этот доклад: он был опубликован только в 1989 году.[26] В материалах XX съезда о нем — ни слова.[27]

До 1989 года официально доклада Хрущева как бы и не было, а фактически он очень даже был и являлся важным фактором политики. В 1956 году был подготовлен «смягченный» вариант доклада… Он был обнародован в качестве Постановления ЦК КПСС от 30 июня 1956 года под названием «О преодолении культа личности и его последствий». Этим документом задавались рамки допустимой в СССР критики сталинизма. Это постановление разослали руководителям коммунистических и рабочих партий мира. О его стиле можно судить хотя бы по такому месту: «Во главе органов государственной безопасности оказалась преступная банда агента международного империализма Берия. Были допущены серьезные нарушения советской законности и массовые репрессии. В результате происков врагов были оклеветаны и невинно пострадали многие честные коммунисты и беспартийные советские люди».[28]

Доклад привлек огромное внимание во всем мире; появились его переводы на различные языки. Разворачивались прямо-таки шпионские истории.

В Польше копию одного из экземпляров текста сотрудница ЦК ПОРП передала своему интимному другу Виктору Граевскому, который с помощью израильского посольства переправил копию в руки начальника израильской контрразведки ШАБАК Амоса Манора, а оттуда она попала на Запад.

В июне 1956 года доклад впервые появился в печати в США сначала на английском, а затем на русском языке.

В СССР же этот доклад одновременно был и его не было.

Когда доклад распространен в партячейках всей страны, на ряде предприятий к его обсуждению привлекали и беспартийных, когда доклад частенько обсуждается в ячейках ВЛКСМ, когда в библиотеках можно взять и прочитать Постановление Президиума ЦК КПСС от 30 июня 1956 года, сама «закрытость» доклада становится очень условной. Но «зато» можно, в зависимости от обстоятельств, то отрицать, то признавать его существование.

Хрущев ввел понятие «неоправданные репрессии» — то есть репрессии Советского государства против «своих». Во всей его «критике сталинизма» не было сказано ни слова о преступлениях коллективизации, о Голодоморе, о системе заложников, вообще о преступлениях Гражданской войны. В ней шла речь, как выразился один глубоко советский писатель, исключительно о людях, «готовых капля за каплей отдать кровь за советскую власть».[29]

Казалось бы, Хрущев дал аппарату понять, что к таким репрессиям возврата не будет. Началась реабилитация «неоправданно репрессированных», включая жертв 1937 года. А сам 1937-й становился мрачным символом сталинизма.

Но ведь на закрытом заседании не полагалось даже вопросы задавать, не говоря уже об обсуждении. Хрущев избавлялся от сталинского наследия, но вел себя так же, как Сталин. Велело первое лицо — и исполняй. А у первого лица к тому же — заполошный, вздорный характер. К тому же вечная увлеченность сомнительными делами типа легендарной кукурузы. И мало ли чем в следующий раз первое лицо увлечется и что именно оно назавтра прикажет…

Иногда партийные документы правдивее, чем кажется. Хрущева отстранили от власти за «волюнтаризм» и «субъективизм». Лично от Хрущева хотели предсказуемости. От его правления — коллегиальности. Хрущев не дал аппарату ни того, ни другого…

А Брежнев то и другое номенклатуре смог предложить. И номенклатура ему поверила. И даже когда Брежнев стал генеральным секретарем, фактически встал над аппаратом, сохранялась хотя бы видимость коллегиальности. По крайней мере, допущенности к механизму принятия решений. Сам же Брежнев был добродушен и не склонен к любым авантюрам.

В нем видели как раз тот тип руководителя, какой хотели.