Комментарий к умствованиям геббельсовцев

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Комментарий к умствованиям геббельсовцев

Думаю, что мне уже давно следовало обратить ваше внимание на то, что обе части нынешних геббельсовцев настолько плохо понимают, о чем же они, собственно говоря, пишут, что в их текстах русские слова участвуют в прямо-таки дебильных словосочетаниях. Как-то еще следовало бы махнуть рукой на академическую часть бригады Геббельса, изъясняющуюся с густым польским акцентом. Понятное дело: горбачевско-яковлевские паскудники доллары любят, а работать – нет, вот они и переложили свою работу по написанию текстов на бедных поляков. И чего уж там удивляться какому-нибудь «23-му самостоятельному стрелковому пехотному корпусу»11 в составе Красной Армии. (Поясню специально для поляков: по-русски надо писать «отдельному», а не «самостоятельному». В наименованиях подразделений, частей и соединений Красной Армии слово «пехота» не употреблялось никогда.)

Но от «экспертов» Главной военной прокуратуры ожидалось большего – не поляки все же. Однако и тут возникают вопросы. К примеру, «эксперты» пишут, что после освобождения Смоленска туда выехали заместители «наркома внутренних дел» Круглов и Меркулов12. Ошибка в должности Меркулова хотя и недопустима в документах такого уровня, но чепуховая, и я никогда не стал бы обращать ваше внимание на нее, если бы эта ошибка не показывала, что авторам «Экспертизы» недоступны для понимания элементарные вещи в области управления: никто не поручит одно дело двум замам одного министра, иначе потом за дело не с кого будет спросить. На самом деле весной 1943 г. НКВД был разделен на собственно НКВД (наркомом остался Л.П. Берия) и на народный комиссариат государственной безопасности (НКГБ), который с 14 апреля возглавил В.Н. Меркулов. Осенью в Смоленск Меркулов выехал лично, а Берия послал своего первого заместителя – Круглова. Не два одинаковых зама руководили одними и теми же людьми, а два разных наркома в Смоленске определяли задачи своим подчиненным. Но положим, что это вопрос сложный для понимания академиков и профессоров.

Однако от них тут же следует такой перл: «Работа велась в январе… Руководителями были четыре члена Минского комиссариата НКВД»13. Какие «члены»? Какие «комиссариаты НКВД»? Минск был освобожден от немцев в июле 1944 г. Какие четыре «члена» приехали оттуда в январе 1944 г. руководить раскопками в Катыни? Упоминание Минска – это не описка. Как вы увидите далее из более ранних польских фальшивок по Катынскому делу, поляки были уверены, если не уверены и сегодня, что Смоленская область входит в состав Белоруссии. (Про то, в какое государство входит Белоруссия, они молчат, надо думать, исключительно из жалости к нам.) Или вот, скажем, в «Экспертизе» начинается фраза: «Даже до обнаружения корпуса документов НКВД…»14. Это на каком языке?

Вспомним. По официальной легенде следователь Главной военной прокуратуры подполковник А.Ю. Яблоков, ведущий уголовное дело № 159 о расстреле военнопленных поляков, в августе 1993 г. оказался неспособен понять (ввиду врожденной собственной дебильности), что именно написано по Катынскому делу в уже собранных им и остальными геббельсовцами юстиции 160 томах уголовного дела. Поэтому он по разным московским институтам нанял для этого «экспертов», чтобы они ему, придурку, объяснили, что там и к чему в этом чертовом уголовном деле № 159. Из этой же легенды следует, что корифеи умственного труда Топорнин, Яковлева, Яжборовская, Парсаданова, Зоря и Беляев, предупрежденные Яблоковым об уголовной ответственности, эти 160 томов уголовного дела прочли, продумали и на общедоступном языке (но больше всего на пальцах) объяснили генералам и полковникам Главной военной прокуратуры, что проклятый СССР кругом виноват. (Напомню, что после того, как этот вывод российский режим утвердит, поляки начнут требовать деньги с каждого русского.) Заключение этих «экспертов» я в данной книге и перепечатываю как документ прокурорской части геббельсовцев, а его «русский» язык и смысловой идиотизм мы как раз и обсуждаем.

А из анализа этого текста (незнания элементарных фактов, дикости построения фраз и применения не соответствующих смыслу слов) следует, что эта «Экспертиза» первоначально была написана на польском языке, а уж затем переведена на русский и подписана академиком Топорниным и остальной гоп-компанией «экспертов». (Кстати, тут много и говорить не о чем. Достаточно сравнить тот волапюк, на котором пишут геббельсовцы, с прекрасным и понятным русским языком «Справки» Меркулова и Круглова.)

Иногда видна и причина бессмысленности в документах геббельсовцев. Юристы часто пользуются в своей работе известными латинскими словосочетаниями, к которым, в частности, относится выражение corpus delicti (корпус деликти). В определенном контексте оно означает «состав преступления». И не исключено, что, когда текст этой экспертизы был еще на польском языке, дурацкая фраза «Даже до обнаружения корпуса документов НКВД…» звучала по-польски вполне разумно: «Даже до обнаружения corpus delicti в документах НКВД…» Поскольку шрифт у поляков латинский, то переводчик, скорее всего, не понял латыни и перевел на русский язык только одно слово, понятное ему – «корпус», дописав дальше предложение, как ему показалось разумным. Ничего, «эксперты» подписали.

То, что текст «Экспертизы…» писался поляками, подтверждается и тем, что «эксперты» ГВП вдруг ни с того ни с сего взялись обсуждать какую-то «польскую экспертизу», которую четыре польских профессора, надо думать, за небольшие деньги, крайне глупо состряпали еще в 1988 г. для того, чтобы вызвать ненависть поляков к русским.

Обратите внимание: и в писаниях академических геббельсовцев и в «Экспертизе» даже фамилии написаны не по-русски, а по-польски – с мягким знаком после «н» перед окончанием «-ский». Не Скаржинский, а Скаржиньский. Но мы-то, русские, должны писать Явлинский, а не Явлиньский. Да, Академия наук РФ должна гордиться своим членом Топорниным – ишь как на халяву срубил деньжат за эту «экспертизу».

Нам-то от понимания того, что и эту «Экспертизу» подготовили тоже какие-то поляки, ни жарко ни холодно: какая нам разница, подонки какой национальности клевещут на нашу Родину? Но ведь интересно знать, как широко поляки скупали в СССР и России по академиям и прокуратурам разную сволочь, чтобы клепать Катынское дело под своим контролем, и как дешево эта сволочь стоит.

А теперь присмотритесь, что именно обсуждают обе части нынешней бригады Геббельса. Если отсеять пустопорожний словесный мусор, то геббельсовцы старательно и нудно жуют такие вот «доказательства»:

– даты документов, найденных на трупах;

– заключения судмедэкспертов о дате убийства;

– свидетельские показания.

Но если вы помните, то еще польские профессора Сегалевич и Ольбрахт, приглашенные убитым геббельсовцами польским прокурором Мартини как эксперты, заключили, что ни документы, ни заключения судмедэкспертов в данном деле доказательствами быть не могут. Давайте поймем, почему.

Катынское дело необычно тем, что затрагивало и затрагивает пропагандистские интересы мощнейших организаций – государств. А эти организации способны и сфабриковать любые документы, и заставить экспертов утверждать то, что государства хотят. И уже тогда это все понимали. Показания свидетелей относятся к этому же классу – государство и свидетелей может заставить говорить то, что оно пожелает. Реально, конечно, у кого-то одного из государств и документы подлинные, и эксперты не врут, и свидетели говорят правду. Но как в этом убедить обывателя? Обыватель все равно будет думать – раз государства могли, значит, сделали.

И нынешние геббельсовцы все расследование свели к базарной склоке: не верьте НКВД – там работали очень плохие люди! А верьте нам, очень честным и очень умным следователям ГВП и тем показаниям, которые лично мы выбили из свидетелей!

А давайте мы встанем на позицию обывателя и не будем верить ни НКВД, ни ГВП – плюнем на эти три вида доказательств и тоже будем думать: раз могли сфальсифицировать документы, экспертизы и показания свидетелей, значит, сфальсифицировали и те, и другие!

Тем более что и понять эти доказательства очень трудно даже неглупому человеку. Ну скажите, как часто вы выкапываете трупы и оцениваете степень их разложения? Не приходилось? Тогда что же вы поймете из актов судмедэкспертов? Вот, к примеру, неглупый обыватель, корреспондент Би-би-си и британской «Санди таймс» А. Верт присутствовал при эксгумации трупов комиссией Бурденко в январе 1944 г. Посмотрите, с каким омерзением он пишет об обосновании выводов судмедэксперта: «Профессор Бурденко в зеленой фуражке пограничника деловито анатомировал трупы и, помахивая куском зловонной печени, нацепленной на кончик его скальпеля, приговаривал: «Смотрите, какая она свеженькая!»15. Думаю, что многие из читателей, увидев такое в натуре, попадали бы в обморок. Верт в обморок не упал, но что от этого толку – Бурденко ему все равно ничего этой печенью не доказал.

Хотя, с другой стороны, А. Верт попрекает русских за слабый профессионализм: «Надо сказать, что советские органы мало что сделали для опровержения доводов, выдвигавшихся «лондонскими» поляками против советской версии. В частности, они даже не потрудились рассмотреть косвенные доказательства, которые, казалось, были благоприятны для них»16.

Тут А. Верт умный, как и западные оппоненты Л. Фейхтвангера, – ему тоже хочется, чтобы в деле было очень много всяких «доказательств», чтобы потешить умствованиями узкий круг любителей детективного жанра. А у СССР задача была другая – ему нужно было дать одно или несколько доказательств, но таких, чтобы их понял обыватель и в СССР, и на Западе. Что могло служить такими доказательствами? Очевидно, то, что не могли сфальсифицировать ни Германия, ни СССР вне зависимости от того, кто именно из них поляков расстрелял.

Если поляков расстреляли не для последующего их выкапывания и использования в пропагандистских целях (а такое невозможно предположить исходя из обстоятельств дела), то доказательствами, которые не могли сфальсифицировать ни СССР, ни Германия, были:

– место захоронения поляков;

– оружие, из которого их убили;

– шнуры, которыми у части поляков были связаны руки.

Характерно, что все эти доказательства были зафиксированы самими немцами, то есть СССР в их фальсификации обвинить невозможно в принципе.

Надо сказать, что о Катынском деле я узнал очень давно из регулярных передач на эту тему «Голоса Америки» и «Свободы». И поскольку наша пропаганда глухо об этом молчала, то и я уверился, что поляков расстреляли мы. Уверился именно из-за этого молчания, думал – нечего сказать. Однако наступила перестройка, изо всех щелей повылазила «пятая колонна», и геббельсовцы начали вопить о Катыни, все время добавляя и добавляя новые факты. Сначала мне не понравилась тенденциозность в подборе этих фактов, и это вызвало подозрение – правой стороне подличать незачем. А затем генерал Филатов опубликовал «Справку…», которую я дал выше. И как только я прочел, что поляки были закопаны на территории действовавшего пионерского лагеря (а с этого, как вы помните, «Справка…» начинается), мне все стало ясно и дальше можно было не читать. Видите ли, это нынешних дебилов можно легко убедить, что СССР той поры был страной маленькой – меньше княжества Монако, поэтому негде было насыпать полякам могильного холмика, кроме как между пионерскими палатками. А я хотя и не забирался на восток далее Новокузнецка, но знаю, что у СССР была такая территория, что на ней без труда можно было закопать не только 10 тыс. поляков, но и всю Европу, причем так, что ее бы до сих пор никто не нашел.

Вдумайтесь в то, что происходило. Шла война, сотни смолян сотрудничали с немцами и ушли с ними, масса смолян была у немцев в плену, а тут СССР публикует в газетах результаты своего расследования Катынского дела, а затем издает их книжкой. Да с немецкой стороны хлынули бы в эфир и прессу тысячи свидетельских показаний, что место, где похоронены поляки, дескать, еще с 30-х годов было обнесено колючей проволокой, что, дескать, туда никого не пускали. В самом Смоленске немедленно расползлись бы слухи, что Советское правительство врет, и эти слухи заполнили бы весь СССР, о них бы помнил каждый старик до сих пор. А ведь и немцы этот довод не опровергали, и в Смоленске все согласились с тем, что это правда. Понимаете, если бы на месте расстрела немцами поляков действительно была бы запретная зона, а не пионерский лагерь, то СССР об этом просто промолчал бы, а ведь он говорил это открыто и не боялся, что его опровергнут. И его действительно никто не опроверг.

Место расстрела поляков в Катыни до прихода немцев было буквально истоптано жителями, и об этом пишут сами геббельсовцы (когда забывают вовремя захлопнуть пасть). Вот, к примеру, издатели-эмигранты «Воспоминаний» Меньшагина не удержались поумничать знанием советских реалий и в комментариях к словам Меньшагина «…поблизости от Красного Бора, в районе Гнездова», пишут: «Красный Бор в 10 км к западу от Смоленска. Здесь еще в 1920—1930-х были сосредоточены дачи смолян, находились и находятся дома отдыха (в т. ч. УКГБ), пионерский лагерь и т. д. В Гнездове находились закрытый дом отдыха Смоленского горисполкома, где проходили тайные пьянки не самого высокого начальства, и «дачный поселок» «для командного состава» военного округа (СА; Командарм Уборевич. Воспоминания друзей и соратников. М., 1964, с. 203, см. также с. 183)»17.

А вот уже упомянутый председатель комиссии Польского Красного Креста Водзинский описывает местность вокруг польских могил в Катыни: «Район Катынского леса представлял собой целый ряд холмов, между которыми находилась трясина, заросшая болотной травой. По гребнистым возвышенностям тянулись лесистые дорожки, расходящиеся в стороны от главной лесной дороги, идущей в направлении Днепра в сторону так называемой дачи НКВД. Лес был смешанным, хвойно-лиственным… В районе возвышенности, удаленной почти на 300 метров от шоссе, находились массовые могилы польских офицеров»18.

Понимаете, в этом охраняемом месте, куда никого не пускали, по геббельсовской брехне, не то что тропинки, уже дорожки были натоптаны во всех направлениях. Пионеры-то были народом подвижным…

Давайте представим, что в 1990 г. у власти в СССР находились не подонки горбачевы и яковлевы, а порядочные люди. Представим, что в ответ на польские вопли они решили бы для себя еще раз проверить, кто убил поляков. Они поручили бы это дело ГВП и, естественно, тоже порядочным прокурорам и следователям (а такие в те годы в ГВП еще были). Что сделали бы эти порядочные прокуроры? Правильно: они бы дали в газетах Смоленска объявление с просьбой объявить себя всем пионерам 1940—1941 гг., отдыхавшим в пионерлагере Смоленской областной промстрахкассы. Этим людям в 1991 году было чуть больше 60 лет, и нашлось бы их сотни. И если бы эти пионеры 40-х годов показали, что их пионерлагерь находился не на месте польских могил, то тогда имело бы смысл начать расследование. Но если бы они подтвердили, что лагерь был именно там, то надо было дело немедленно закрывать и не тратить попусту государственные деньги. Поскольку ясно, что все остальные факты, которые будет собирать следствие (если их не фальсифицировать), будут подтверждать одно и то же – поляков расстреляли немцы.

Однако мы знаем, что в 1991 г. Катынское дело поручили в ГВП отъявленным негодяям. Они выехали в Смоленск, и это было вторым пришествием гестапо. Нет, они не стали давать объявлений и искать пионеров 1940—1941 гг., живших тогда рядом с будущими могилами местных жителей. Они стали искать еще живых старух, которые давали свидетельские показания в 1943 г., объявлять им, что Горбачев уже признал вину НКВД, а значит, уже точно установлено, что эти старухи в 1943 г. лжесвидетельствовали. Далее старух предупреждали о двух годах тюремного заключения за лжесвидетельство и требовали повторить показания 1943 г. Результат был блестящим.

Подполковник Яблоков бахвалится: «Важным лжесвидетельством стал допрос в НКГБ К.Е. Егуповой. В 1943 г. она якобы показала, будто бы ездила при немцах на эксгумацию катынских могил и убедилась, что трупы польских военнопленных очень хорошо сохранились. Это позволило ей как врачу считать, что они пролежали в земле не более двух лет, а это якобы давало основание подтвердить, что поляков расстреляли немцы. Прокурорам удалось отыскать Егупову, и 17 января 1991 г. она сообщила, что присутствовала на эксгумации захоронений, но к каким-либо определенным выводам о времени расстрела и виновных в нем не пришла. Однако до последнего допроса в январе 1991 г. никому об этом показаний не давала и ничего не подписывала. Откуда появился протокол ее допроса, будто бы проведенного сотрудниками НКВД в 1943 г., она не знает. Такая «забывчивость» свидетелей типична, хотя были и явно сфальсифицированные показания. Например, со слов свидетелей С.А. Семеновой и М.А. Киселевой, в 1944 г. записывались показания о том, что польских военнопленных расстреляли немцы. В ходе же настоящего следствия они заявили, что вообще не давали никаких показаний»19.

Видите, какой блестящий итог следственной работы? Вот только одно «но». «Прокурорам удалось отыскать Егупову», а мне – нет. Ни в «Справке…» Меркулова и Круглова, ни в проекте «Сообщения Специальной комиссии…», ни в окончательной редакции этого «Сообщения…» нет свидетельницы Егуповой. И, наверное, вполне естественно, что она «не знает», «откуда появился протокол ее допроса». Об этом, надо думать, знают только фальсификаторы из ГВП. И свидетельницы С.А. Семеновой ни в одном из этих документов тоже нет. Вы будете смеяться, но в этих документах много Киселевых, но свидетельницы Киселевой М.А. не значится. Есть Киселева Мария, но она в 1943 г. давала показания не о том, как немцы расстреляли поляков, а о том, как немцы избивали ее свекра – Киселева П.Г. Оцените подлую наглость «прокуроров» из ГВП. Это они так в Смоленске искали свидетелей по Катынскому делу…

Вы помните, что на даче НКВД в Катыни располагалась айнзацкоманда немцев, расстрелявшая поляков, а на кухне у них работали три молодые русские женщины и девушки. Вот одну из них, Алексееву А. М., теперь уже 75 лет, допросили в январе 1991 г. славные прокуроры ГВП, и геббельсовцы сообщают об этом так:

«А.М. Алексеева была допрошена работниками НКВД СССР осенью 1943 г. В качестве сотрудничавшей с немцами гражданки она подпадала под действие Указа Президиума Верхового Совета СССР от 19 апреля 1943 г., предусматривавшего суровое наказание, вплоть до смертной казни через повешение. Соответственно она подписала все, что ей было сказано, и затем повторила это перед Комиссией Бурденко и во время встречи с иностранными журналистами в Смоленске 22 января 1944 г…»

Вот ведь ублюдки! Моя мать оставалась в оккупации и работала учительницей в сельской школе – сотрудничала с немцами. К ней приставал местный полицейский. Когда после освобождения Украины моего отца отпустили с фронта в отпуск повидать семью, он, узнав об этом полицейском, очень захотел с ним встретиться, но тот благоразумно спрятался, и отец его не нашел. (Слава богу для меня, а то отправили бы отца в штрафной батальон, поскольку он очень спокоен только до тех пор, пока его не разозлят.) Но обратите внимание – не только к моей маме, которая работала при немцах, как и все, – жить-то надо было на что-то, но даже к сельскому полицейскому у советской власти не было претензий. Да и как же иначе? Неужели освобождали для того, чтобы повесить? Какой же надо быть сволочью, чтобы написать, что девушкам, которых немцы заставили мыть посуду на кухне, грозила смертная казнь?

Однако геббельсовцы продолжают начатую мысль:

«…Будучи вызвана в военную прокуратуру, она 31 января 1991 г. отказалась от своих показаний. Алексеева заявила, что не видела и не знала ни о каких расстрелах. (См. I. Jazborowska, A. Jablokow, J. Zoria. Katyn. Zbrodnia chroniona tajemnica panstwowa. W-wa, 1998. S. 251 – 252»20.

У меня вопрос. Алексеева и в 1943 г. не показывала, что она видела или знала о расстрелах. Она показывала, что видела немцев в крови, слышала выстрелы из леса, видела колонну пленных поляков, которых немцы вводили в лес. Зачем же вы, подонки, спрашивали ее об этом? Ведь иного ответа нет – затем, чтобы перед вступлением Польши в НАТО еще раз показать полякам кровожадность русских и необходимость спасаться от них у ног американцев. Как иначе это понять?

Тем более что прокуроры еще раз допросили Алексееву, и юстиции подполковник Яблоков сообщает: «Когда Алексееву 12 марта 1991 г. прокуроры допрашивали еще раз и ей были предъявлены показания, которые она давала в 1943—1946 гг., она испугалась и снова изменила свои показания, подтвердив то, что говорила в 40-е годы»21.

Ага! Значит, эта мужественная женщина все же плюнула вам в морду! Вопрос: а почему же вы об этом не написали в Польше? Потому, что поляки могли заколебаться со вступлением в НАТО?

Но еще раз подчеркнем, что и нынешние геббельсовцы даже не пытались опровергнуть первое объективное доказательство – то, что на месте расстрела и могил поляков еще в 1941 г. находился пионерский лагерь, а это начисто исключает геббельсовскую брехню.

Теперь об оружии, которым поляки были расстреляны. Это были немецкие пистолеты калибра 7,65; 6,35 и 9 мм. Марку пистолетов геббельсовцы упорно не хотят называть, хотя пули у них есть в наличии и по ним это сделать легко. Впрочем, я об этом достаточно написал в «Катынском детективе» и нет смысла повторяться.

Главное то, что оружие – это неопровержимое доказательство, и Советский Союз никак не мог это доказательство сфальсифицировать, поскольку его подтвердили сами немцы. Ну и как объясняют это нынешние геббельсовцы? Как видите, прокурорская часть бригады Геббельса об этом глухо молчит – типа, нет такого доказательства и ничего они об этом не знают! А академическая часть геббельсовцев вякнула, хотя лучше бы промолчала: «Объяснение может быть одно: сами палачи знали, что они связывали руки пленных веревками, закупленными в Германии, также и то, что расстреливали немецкими пулями калибра 7,65 из «вальтеров». Заметьте, 60 лет болтают на эту тему, но начиная от доктора Геббельса ни единого факта в подтверждение этой болтовни: ни бумажки, ни марки «вальтеров», которых фирма «Вальтер» выпускала только номерных 9 моделей и еще ПП, ППК и П-38, ни даты, ни цифры.

Болтовня насчет закупки в Германии «вальтеров» и веревки адресована настолько тупой части обывателей, что я вынужден привести образное сравнение. Смотрите, вот подонку Горбачеву для фальсификации Катынского дела потребовались подонки-прокуроры, подонки-следователи, подонки-историки, подонки-журналисты. Вы слышали когда-нибудь, чтобы кто-либо из обладателей этих профессий объявлял себя гнусным подонком? Казалось бы, положение безвыходное и Горбачев должен был бы закупить хотя бы подонков-прокуроров за границей, скажем, на Гаити. Но ведь не стал тратить валюту, обошелся – нашел необходимую мразь в необходимом количестве в Главной военной прокуратуре СССР.

А в СССР только в 1918—1922 гг. было изготовлено 1,7 млн наганов. Это хороший револьвер, надежный. Его и довоенная Польша выпускала в г. Радом до 1939 г.22. А с начала 30-х годов в СССР ежегодно производилось примерно по 100 тыс. наганов и пистолетов ТТ23. Пока не поставили на производство ТТ, в Германии закупались пистолеты, но не фирмы «Вальтер», а фирмы «Маузер», и калибра они были трехлинейного, т. е. 7,62 мм24. Простая прикидка показывает, что к 1940 г. у СССР должно было быть около 4 млн стволов наганов и ТТ только советского производства, не считая спортивных пистолетов калибра 5,6 мм и карманных ТК калибра 6,35 мм, не считая личного оружия, оставшегося от Российской империи. Но к этому году численность Красной Армии все еще была менее 4 млн человек25, и если даже ее командный состав принять в 400 тыс. человек, то и тогда на каждого офицера приходилось по 10 пистолетов и револьверов. Ну кто бы при таком изобилии личного оружия стал бы его еще и импортировать?

Еще круче обстоит дело с импортом веревки из Германии. Ведь испокон веков Россия была экспортером пеньки, льна и самой простой продукции из них – шпагата, бечевы, веревок и канатов. Причем Смоленская область была центром СССР по выращиванию конопли и льна, в самом Смоленске было несколько заводов по их переработке, а в Ярцево был построен современнейший по тем временам комбинат. Возить веревку в Смоленск – это все равно, что возить кофе в Бразилию. У меня для комментария нет слов. Цензурных.

Поэтому по поводу этакого экспорта дам высказаться поэту Станиславу Куняеву, человеку сдержанному. Он писал: «Польские офицеры в Катыни были расстреляны из немецких пистолетов немецкими пулями. Это факт, который не смогла скрыть или извратить даже германская сторона во время раскопок 1943 года.

Но для чего наши энкавэдэшники в марте 1940-го года всадили в польские затылки именно немецкие пули? Ответ один: чтобы свалить это преступление на немцев. Но для этого наши «тупые палачи» должны были за 13 месяцев до начала войны предвидеть, что на ее первом этапе мы будем терпеть жестокое поражение, в панике сдадим Смоленск, немцы оккупируют район Катыни и долгое время будут хозяйничать там, появится прекрасная возможность списать расстрел на них, но для этого их надо будет разгромить под Москвой, Курском и Сталинградом, перейти в окончательное контрнаступление, создать перелом в ходе войны, вышвырнуть фашистов со Смоленской земли и, торжествуя, что наш гениальный план осуществился, вскрыть могилы расстрелянных нами поляков и объявить на весь мир, что в затылках у них немецкие пули!

Неужели этот безумный план советского руководства начал проводиться в действие уже в марте 1940 года? Неужели Сталин и Берия даже тогда, когда судьба войны в 1941—1943 годы колебалась на весах истории, словно греческие боги времен Троянской войны или великие шахматисты на мировой шахматной доске, хладнокровно рассчитывали и осуществляли продуманные на несколько лет вперед ходы истории?

Неужели растерянность Сталина в первые дни войны, приказ № 227, призывы «Велика Россия, а отступать некуда», «За Волгой для нас земли нет» – это всего лишь навсего хорошо написанный и разыгранный спектакль для того, чтобы скрыть катынские преступления и пустить мировую общественность по ложному германскому следу?

Большего абсурда придумать невозможно»26.

Вот видите, какой с. Куняев человек деликатный: употребляет слово «абсурд» там, где я не могу подобрать ничего другого, кроме «идиотизм».

Итак, все три доказательства, которые невозможно сфальсифицировать, указывают на немцев – место расстрела, оружие и веревки. Причем каждое из них является абсолютным, даже если бы остальные были иными.

В пионерском лагере могли расстрелять только немцы, даже если бы они сделали это из трофейных наганов, а руки связывали пеньковой бечевой со складов смоленских фабрик.

Если бы место расстрела было действительно глухим и оружие было трофейным – советским, но шнур – немецким, то это тоже расстреляли безусловно немцы.

Если бы место было глухим, бечева пеньковая, но калибр боеприпасов 7,65 мм, то и в этом случае расстреляли немцы.

Каждое из этих доказательств таково, что оно самостоятельно указывает на убийцу, а уж такая совокупность их всех трех вместе делает ответ на этот вопрос безусловным – убили немцы.

Следующий вопрос, на котором целесообразно остановиться, – это утверждение геббельсовцев о том, что они не могут найти никаких упоминаний о трех лагерях военнопленных польских офицеров под Смоленском. А как можно найти то, чего упорно искать не хочется?

Выше я уже написал, что неопровержимым подтверждением наличия лагерей с пленными поляками под Смоленском является тот факт, что немцы опубликовали списки содержавшихся в этих лагерях офицеров еще в 1944 г., причем в этих списках были и живые на тот момент. Такое могло быть только в том случае, если немцы взяли фамилии польских офицеров из карточек советских лагерей, а это доказывает, что эти лагеря были.

Во всех документах, публикуемых геббельсовцами, указания на эти лагеря встречаются часто. Нужно только желание эти документы читать. Вот историк Сергей Стрыгин, анализируя всего лишь книгу В. Абаринова «Катынский лабиринт» и один из документов27 сборника геббельсовцев, который рассматриваю и я, пишет: «В 1940—1941 гг. в Смоленской области в районе пос. Катынь существовал Катынский лагерь, в котором содержались заключенные поляки, большая часть из которых была одета в польскую военную форму. Внешнюю охрану Катынского лагеря осуществлял 136-й отдельный батальон КВ НКВД (кроме этого лагеря, 136-й отдельный батальон осуществлял внешнюю охрану Козельского и Юховского лагерей НКВД для военнопленных, а также тюрьмы в г. Смоленске). В начале июля 1941 г. для организации эвакуации «польского населения» Катынского лагеря в пос. Катынь прибыли комбриг Любый и командир 252-го полка КВ НКВД майор Репринцев. 10 июля 1941 по приказу майора Репринцева в Катынь для проведения эвакуации заключенных лагеря был направлен конвой в составе 43 военнослужащих 252-го полка под командованием мл. лейтенанта Сергеева».

Как видите, попытка эвакуировать пленных польских офицеров была. Но и это не все, что можно увидеть в книге В. Абаринова. По геббельсовской брехне, польских офицеров расстрелял НКВД в мае 1940 г., и «доказательством» этого служит факт отправки их в «распоряжение НКВД по Смоленской области» в апреле – мае 1940 г. А вот что сообщает с. Стрыгин, базируясь на «Катынском лабиринте»:

«Подпоручик Вацлав Новак (NOWAK WACLAW), 1912 г. р., этапированный из Козельского лагеря НКВД для военнопленных в распоряжение УНКВД по Смоленской области в апреле 1940 (№ 85 по списку 047/9) и официально числящийся захороненным в Катыни, этапировался конвоем 136-го отдельного батальона КВ НКВД 30 декабря 1940 г. по маршруту Юхнов – Смоленск.

Этапированный в апреле 1940 г. из Старобельского лагеря НКВД для военнопленных в распоряжение УНКВД по Харьковской области поручик Антон Витковский (WITKOWSKI ANTONI WACLAW), 1895 г. р., и официально числящийся захороненным под Харьковом, этапировался в декабре 1940 г. конвоем 136-го отдельного батальона КВ НКВД по маршруту Юхнов – Смоленск.

Этапированный в апреле 1940 г. из Старобельского лагеря НКВД для военнопленных в распоряжение УНКВД по Харьковской области капитан Мариан Зембиньский (ZIEMBINSKI MARIAN), 1893 г. р., официально числящийся захороненным под Харьковом, этапировался 23 декабря 1940 г. конвоем 136-го отдельного батальона КВ НКВД по маршруту Юхнов – Смоленск».

Как же так? Ведь эти офицеры «казнены» под Харьковом и Смоленском в мае 1940 г. Они что, воскресли в декабре 1940-го? Разумеется, нет. Просто их никто не расстреливал: их забирали из лагерей под Смоленском для дополнительных допросов или вербовки, а в декабре вновь возвратили в их лагеря. А в «Комсомольской правде» от 3.04.1990 в статье «Молчит Катынский лес» с. Стрыгин нашел такой факт: «После оккупации Смоленской области немцами между Польшей и офицерами-поляками, сидевшими в Катынском лагере, было восстановлено почтовое сообщение (в частности, одно из дошедших до адресатов писем было отправлено в г. Гродзиск-Мазовецки из Катыни в сентябре 1941 г.)».

А это как может быть? По геббельсовской брехне, никаких лагерей с польскими офицерами под Смоленском не было, но, как мы видим, в сентябре 1941 г., уже после оккупации Смоленской области немцами, оттуда пошли письма в Польшу – из могил, что ли?

А вот еще пример из документов самой бригады Геббельса. Я уже рассказывал о докладе Берии Сталину в ноябре 1940 г. по поводу формирования Войска Польского в СССР. Доклад явно сфальсифицирован геббельсовцами путем сокращения текста, тем не менее даже после этого начало оставшейся его части звучит так:

«Сов. секретно ЦК ВКП(б) товарищу Сталину

Во исполнение Ваших указаний о военнопленных поляках и чехах нами проделано следующее:

1. В лагерях НКВД СССР в настоящее время содержится военнопленных поляков 18 297 человек, в том числе: генералов – 2, полковников и подполковников – 39, майоров и капитанов – 222, поручиков и подпоручиков – 691, младшего комсостава – 4022, рядовых – 13 321.

Из 18 297 человек 11 998 являются жителями территории, отошедшей к Германии.

Военнопленных, интернированных в Литве и Латвии и вывезенных в лагеря НКВД СССР, насчитывается 3303 человека.

Подавляющая часть остальных военнопленных, за исключением комсостава, занята на работах по строительству шоссейной и железной дорог.

Кроме того, во внутренней тюрьме НКВД СССР находятся 22 офицера бывшей польской армии, арестованных органами НКВД как участники различных антисоветских организаций, действовавших на территории западных областей Украины и Белоруссии.

В результате проведенной нами фильтрации (путем ознакомления с учетными и следственными делами, а также непосредственного опроса) было отобрано 24 бывших польских офицера, в том числе: генералов – 3, полковников – 1, подполковников – 8, майоров и капитанов – 6, поручиков и подпоручиков – 6.

2. Со всеми отобранными был проведен ряд бесед, в результате которых установлено:

а) все они крайне враждебно относятся к немцам, считают неизбежным в будущем военное столкновение между СССР и Германией и выражают желание участвовать в предстоящей, по их мнению, советско-германской войне на стороне Советского Союза…»28.

Почему я считаю, что этот текст геббельсовцами сфальсифицирован? Видите ли, руководители такого ранга, как Берия (министр), берут в руки ручку, чтобы написать текст документа, очень редко. Они это поручают замам, те – руководителям Управлений, те – начальникам отделов, те – какому-нибудь лейтенанту госбезопасности, который, обмакнув перо № 86 в чернильницу, написал черновик этого письма, обсчитав все цифры в нем. Черновик перепечатывается без ошибок, затем он, копирка и лента пишущей машинки уничтожаются по акту, а текст письма идет на подпись к Берии по вышеуказанной цепочке должностных лиц, и каждое лицо в ней тщательно вычитывает текст, чтобы в нем не осталось ни единой ошибки. Если таковые останутся и Сталин высмеет за них Берию, то потом за эту ошибку расплатятся все, кто готовил и вычитывал письмо (но особенно достанется, конечно, лейтенанту). То есть в письмах такого уровня никаких глупостей не может быть изначально.

А вы посмотрите, что написано в этом письме. В нем пишется, что в СССР в лагерях НКВД находится два польских генерала и из этих двух путем тщательной фильтрации отобрано три генерала (Янушайтис, Борута-Спехович и Пржездецкий). В подлинном письме Берии Сталину такой глупости не могло быть принципиально.

Еще раз обращу ваше внимание на то, что в то время у Берии в НКВД было два управления лагерей: лагеря ГУПВИ, в которых содержались люди, имевшие статус военнопленных, и ГУЛАГ, в которых заключенные имели статус преступников. После того, как в марте – апреле 1940 г. подавляющая часть пленных польских офицеров была признана Особым совещанием при НКВД социально опасными и им был назначен срок содержания в лагерях, они были из лагерей ГУПВИ переведены в лагеря ГУЛАГа. А в лагерях ГУПВИ остались упомянутые в письме 18 297 человек, из которых 954 человека были генералами и офицерами.

Но Берия пишет, что это не все польские военнопленные, поскольку: «Подавляющая часть остальных военнопленных, за исключением комсостава, занята на работах по строительству шоссейной и железной дорог». Но числились эти военнопленные заключенными и находились не в лагерях военнопленных, а в лагерях ГУЛАГа, причем на каком-то щадящем режиме, поскольку Берия пишет, что офицеры и генералы («комсостав») на строительстве дорог не работают. И в этих же лагерях ГУЛАГа под Смоленском находились и те генералы, из числа которых и были отобраны трое, готовых сражаться с немцами вместе с Красной Армией.

Лагеря с польскими военнопленными офицерами были под Смоленском до августа 1941 г., но геббельсовцы из ГВП РФ уничтожают любые упоминания о них и не берут показания у тех свидетелей, кто видел этих пленных живыми и после начала войны. А такие свидетели даже сегодня есть. На что «Дуэль» малотиражна, но и нам эти свидетели пишут. К примеру, пишет полковник в отставке, бывший курсант Смоленского стрелково-пулеметного училища И.И. Кривой:

«На летний период обучения Смоленское стрелково-пулемётное училище выводилось в военный лагерь им. Ворошилова, находившийся между г. Смоленском и Гнездово, севернее железной дороги Смоленск – Минск.

Западнее нашего лагеря был лес, называвшийся Красный Бор, в котором в то время располагались военные склады, и в первые дни войны немецкая авиация усиленно их бомбила, а расположение нашего училища, как ни странно, не бомбила. За Красным Бором на западе находился массив Катынского леса. Весь личный состав училища знал, что в Катынском лесу находятся лагеря польских военнопленных.

Дорога из нашего лагеря на Витебское шоссе пересекала железную дорогу Смоленск – Минск, и на переезде с одной стороны находился ж. д. пост, а с другой – контрольно-пропускной пункт (КПП) нашего училища, с которого хорошо просматривалось Витебское шоссе и железная дорога. На этом КПП постоянно дежурили курсанты нашего училища.

Южнее этого КПП на реке Днепр находилась купальня нашего училища, и там тоже дежурили курсанты. Местность ровная, и с купальни тоже хорошо просматривалось шоссе, которое как бы находилось под постоянным наблюдением курсантов.

Нас из лагеря раз в неделю после обеда строем водили в баню в г. Смоленск.

В 1940 и в 1941 гг. я несколько раз нёс службу на КПП и купальне и регулярно ходил в баню. И каждый раз я видел польских военнопленных, которых строем вели на ремонт Витебского шоссе или везли на машинах на работы или с работ в г. Смоленске, или на строящееся Минское шоссе.

С полной ответственностью и категоричностью заявляю, что я польских военнопленных видел несколько раз в 1941 г. и последний раз я их видел буквально накануне Великой Отечественной войны.

Я утверждаю, что польские военнопленные офицеры в Катынском лесу на 22 июня 1941 г. были ещё живы, вопреки утверждениям Геббельса и Горбачёва, что они были расстреляны НКВД в мае 1940 г.»29.

Пока геббельсовцы под давлением поляков не уволили с поста главного редактора «Военно-исторического журнала» В.И. Филатова, он тоже собирал таких свидетелей.

В 1991 г. один из редакторов «ВИЖ» подполковник А.С. Сухинин встретился со свидетелем Б.П. Тартаковским и записал его показания (вопросы Сухинина выделены полужирным шрифтом).

«– Борис Павлович, расскажите, пожалуйста, когда впервые вы столкнулись с Катынским делом.

– С 1944 года я служил в польском корпусе, который формировался в Житомире. Как-то над нашим расположением пролетел немецкий самолет и разбросал листовки, в которых сообщалось, что русские расстреляли в Катыни тысячи польских пленных. Я в то время был строевым офицером и историей не очень интересовался, но все же этот факт меня заинтересовал.

Второй раз о Катынской трагедии я услышал уже на территории Польши. Нашей части пришлось освобождать Люблин и Майданек. В Люблине к нам пришло пополнение, состоявшее из польских граждан. Среди прибывших были два сержанта – польские евреи. Один из них – Векслер, фамилии второго, к сожалению, не помню. Из беседы с ними узнал, что они находились в 1940—1941 гг. в советском лагере для военнопленных, расположенном в Козьих Горах, в так называемом Катынском лагере. Сержанты рассказали: когда немцы подходили к Смоленску, начальник лагеря приказал эвакуировать всех военнопленных. Железной дорогой этого сделать не смогли, то ли вагонов не хватало, то ли по какой другой причине. Тогда начальник лагеря приказал идти пешком, но поляки отказались. Среди военнопленных начался бунт. Правда, не совсем бунт, но поляки оказали охране сопротивление. Немцы уже подходили к лагерю, были слышны автоматные очереди. И в этот момент охрана лагеря и еще несколько человек, в основном польские коммунисты, сочувствующие им и еще те люди, которые считали, что от немцев им ничего хорошего ждать не приходится, в том числе и эти сержанты, ушли из лагеря.

Оказавшиеся в тылу Советской Армии все были арестованы и направлены в Сибирь. Там они и жили где-то в деревне до мобилизации в армию Андерса.

– Значит, часть польских военнопленных вместе с охраной лагеря оказались в нашем тылу!

– Да, совершенно верно, по их рассказу, военнопленные ушли от немцев вместе с охраной лагеря. Будучи мобилизованными в армию Андерса, они прослужили в ней до момента вывода последней с территории СССР. Уходить в Иран с Андерсом они отказались, тогда многие поляки не ушли, причем добровольно. Не ушли и многие старшие офицеры, в том числе генерал Берлинг.

По второй мобилизации Векслер с товарищем были направлены вначале в первую польскую дивизию, а затем переведены в нашу часть, где прослужили до конца войны. Впоследствии оба уехали в Израиль.

– Вы сейчас рассказали очень интересные факты. В этой связи хотелось бы уточнить вот что. Часть, в которой служили вы и эти люди, была советская или Войска Польского?

– Это была часть Войска Польского, и никакого отношения к Советской Армии не имела. Хочу рассказать еще об одном случае.

В Люблине я жил на квартире у одной женщины по фамилии Зелинская. Мы ее звали пани Зелинская. Она одно время жила в России, работала медсестрой в Басманной больнице в Москве. Тут она оказалась в Первую мировую войну, эвакуировавшись с родителями. В период Гражданской войны выехала в Люблин, там же вышла замуж. Ее муж был судьей.

Однажды она меня познакомила со своим племянником. Он был солдатом Войска Польского в 1939 году, потом оказался в советском лагере. В 1941 году в момент подхода к лагерю немцев он с товарищами совершил побег.

– Извините, что перебиваю, не говорил ли он вам, в каком лагере находился? Вы не помните?

– Помню, именно в Катынском. Об этом он рассказал мне сам. Я уже говорил, что тогда меня это дело мало интересовало, так что специальных каких-то уточняющих вопросов я ему не задавал.

– Вы не знаете, жива сейчас пани Зелинская?

– К сожалению, не знаю, но мне кажется, что это маловероятно. Ведь она уже в годы Гражданской войны была взрослой.

– А племянник был намного моложе пани Зелинской? Может быть, он сейчас еще жив?

– Этого я тоже не знаю.

– Не могли бы вы вспомнить адрес, где проживала пани Зелинская!

– Почтового адреса я не помню. Но если бы поехать в Люблин, то ее дом я сразу бы нашел. Постараюсь объяснить. Дом пани Зелинской находился недалеко от центральной площади, через которую проходила дорога на Варшаву. Второй или третий дом от центра, если идти по этой улице в сторону Варшавы, по-моему, она называлась Варшавская.

Хотелось бы рассказать вот еще о чем. Я в 1944 году служил в первом самоходовом полку в должности командира взвода. Полк дислоцировался в Люблине. В это же время там находилось и правительство Польши (примерно до января 1945 года). Кажется, в октябре 1944-го представители польского правительства во главе с Осубко Моравским, тогдашним премьером, поехали в Катынь.

Мне было приказано сопровождать Моравского и его группу. Наш полк в то время подчинялся непосредственно Главному штабу Войска Польского. Мне приказали взять две-три машины для сопровождения группы Моравского в Смоленск. Так я оказался в Катынском лесу. В это время там работала комиссия, возглавляемая Бурденко. У меня, кстати, имеется акт, составленный комиссией. Лежит где-то среди бумаг.

Моравский со своей группой находился в Катыни около трех дней. Я жил в это время на квартире недалеко от Катынского леса. Как-то я разговорился с хозяйкой, и она рассказала, что расстреливали польских военнопленных немцы. И еще она рассказала, что одно время, когда Смоленск еще был оккупирован немцами, у нее в сарае прятался польский офицер, бежавший из лагеря. О том, что немцы расстреливали поляков, он ей и поведал.

И вот еще что. Во время пребывания в Катыни я подходил к рвам-могилам, видел, как эксгумировали трупы. Как потом мне стало известно, в карманах некоторых трупов (форма на них сохранилась) находили письма, написанные в октябре и ноябре 1941 года, т. е. тогда, когда в Смоленске хозяйничали немцы. Эти письма я видел и держал их в руках. Так что я полностью уверен, что Катынь – это их рук дело.

Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать о Катынских событиях, о которых узнал в период службы в Люблине.

Затем меня перевели в другую часть, которая участвовала в освобождении Варшавы. После освобождения польской столицы нашу часть разместили в Гродецк-Мазовецком, что приблизительно в 15 км от Варшавы. Мы были расквартированы на химическом заводе. В этот период я занимал должность помощника, а затем коменданта города. Кроме поляков в этом городе дислоцировались и советские части, поэтому был и советский комендант, с которым мы часто и успешно взаимодействовали.

В доме, где я жил, проживала польская женщина. Она плохо относилась к русским, говорила, что ее муж был польским офицером и его уничтожили русские. У нее сложилось такое мнение, как я понял, в результате деятельности АК[447]. Людьми из АК на домах делались надписи: «Красная Армия – вруг»[448] и ей подобные. Будучи комендантом, я ближе познакомился с некоторыми деятелями из этой организации и понял, что это очень сомнительные люди.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.