Женщина, говорящая: «Давай ебаться!»

Женщина, говорящая: «Давай ебаться!»

Любовь считала себя женщиной необыкновенной, и все мужчины, которые имели счастье с ней общаться, полностью разделяли её мнение. Если ей нравился мужчина, а понравиться ей было не так уж и трудно, то она после минутного разговора с ним, а иногда и без всяких предисловий говорила: «Давай ебаться!»

В России мужчины сразу ухватывались за это предложение и за саму Любовь обеими руками, и она опорожняла партнеров до последней капли. Она делила мужчин на тех, кто в жизни хочет только ебаться, и на тех, кто хочет не только ебаться. Но как те, так и другие всегда жаждали встретиться с ней снова и просили её дать номер телефона. Она давала им неверный номер и побыстрее сматывалась. Уж так получалось, что в большинстве случаев ей не хотелось видеть этих мужчин по второму разу. А если хотелось, то она звонила им сама, по телефону, который те ей диктовали всегда совершенно правильно.

В передовой же Америке наступательное предложение Любови заставляло мужчин пятиться. И дело было не в плохом произношении Любы, ибо слово «фак» она сразу научилась произносить без акцента. Дело было в психологии американцев, чрезвычайно напоминающей Любе женскую. Стоило ей изъясниться, как американцы начинали мямлить чисто женский текст: «Нам нужно сначала лучше познакомиться», «Я должен сначала полюбить» и даже: «Я с первого свиданья любовью не занимаюсь». Бедная Любовь стала терять уверенность в себе, а это пострашнее, чем терять красоту, чего она боялась больше всего на свете.

Однажды в школе английского языка, где училась Любовь, устроили вечер, на который пришли спонсоры. Она сразу почувствовала на себе горячий взгляд черноволосого красавца лет сорока. Любовь спикировала глазами в область хуя и своим особым зрением определила параметры. У каждого ученика и спонсора на груди была нацеплена бумажка с именем. Красавца звали Джон. По телу Любы прокатилась сладкая волна, и ей безумно захотелось Джона. Но подойти к нему она не решалась из-за своего плохого английского. Тут он сам заговорил с ней: «Как давно вы приехали?», «Что у вас за профессия?». И прочие вопросы, ответы на которые Люба уже заучила. На ней было надето элегантное платье и не менее элегантные туфли. Люба чувствовала, что выглядит прекрасно. Её глаза, горящие нескрываемой страстью, делали её до неприличия очаровательной. Приложив все свои англоязычные усилия, она сказала Джону:

– Джон, мы взрослые люди. Зачем нам играть в игры? Давай ебаться!

– Что вы сказали? – отшатнулся Джон и оглянулся, не слышал ли кто. Никого рядом не было, все были увлечены своими разговорами. Да и Люба была не дура, она сказала заветное слово полушёпотом.

– Я хочу вас ебать! – гордо повторила Любовь.

– Давайте выйдем на улицу, – предложил Джон, и они вышли в разгулявшуюся весну.

– Вы же меня совсем не знаете, – укоризненно сказал Джон по пути.

– А мне не надо ничего о вас знать.

– Вы первая женщина, которая так разговаривает со мной.

– Да, я необычная женщина, – сказала Люба и добавила: – И очень красивая женщина!

– Вы обворожительны! – не смел перечить Джон. – Только нельзя же так сразу, мы должны сначала лучше узнать друг друга.

– Вы женаты?

– Нет. А вы замужем?

– Нет, конечно. Послушайте, Джон. Мы же взрослые люди, ну, зачем нам притворяться? Ведь так редко случается, когда мужчина и женщина сразу хотят друг друга.

– Знаете, – предложил Джон, – вот моя машина. Хотите, поедем в ресторан, поужинаем?

– Нет, я сыта, спасибо. Я хочу с вами спать.

– Тогда давайте покатаемся вокруг озера, – заключил Джон, не обращая внимания на более заманчивое предложение Любы.

Перед ними стояла машина с открытым верхом. По эмблеме – кружок с тремя лучиками внутри – Люба узнала, что это «мерседес». Джон распахнул перед ней дверцу, дождался, пока Люба уселась, и аккуратно закрыл. Если бы он пожелал, то Люба отдалась бы ему прямо на улице, не садясь в машину. Давно она так не хотела мужчину.

Когда они подъехали к озеру, уже стемнело. Люба положила руку ему на колено и увидела, как в нужном месте у него топорщатся брюки. Джон и Любовь взялись за поцелуи. Джон засовывал ей в рот язык, и она радостно пыталась его проглотить, не жуя. Потом она отвечала ему тем же.

– Давай выйдем из машины, – предложил Джон.

Люба радостно повиновалась, она бы выполнила любое его желание. При первой встрече она испытывала тем большее удовольствие, чем сильнее было наслаждение, испытанное от неё мужчиной.

Джон посадил её на капот и стал ласкать грудь, восхищаясь попутно остальными частями её тела. Он гладил Любовь поверх колготок, но не пытался их снять или залезть в них рукой. Люба не настаивала на его руке внутри, потому как знала, что некоторые мужчины испытывают отвращение от прикосновения рукой к мокрой пизде. Она соскочила с капота. И встала перед Джоном на колени. Перед разрывающейся молнией на ширинке.

– Я хочу тебя поцеловать, – сказала Любовь.

Вместо того чтобы извлечь наружу свой наружный половой орган, Джон тоже опустился на колени и подставил ей свои губы.

Люба не могла поверить в происходящее. Впервые мужчина, желающий её, а в этом у неё не было сомнений, не хотел проникать ни в одно из её отверстий.

– Что с тобой? Может, ты болен? – заботливо, без всякого раздражения в голосе спросила Люба.

– Я здоров, и я не гомосексуалист, – сказал Джон, поднимаясь с колен. – Но я не могу так сразу броситься на женщину. Я джентльмен. А у тебя есть мужчина?

– Сейчас нет.

– Ты что, всем тоже так сразу предлагала?

– Нет, не сразу. Но я же хочу, чтобы у нас всё было честно, – старалась уйти Люба от его изысканий прецедентов. – Ты же хочешь меня, правда?

– Да, очень хочу, – сознался Джон.

– И я тебя ужасно хочу. Почему же ты меня обнимаешь и целуешь, а ебать не хочешь?

– Мы ещё с тобой будем заниматься этим много раз. У нас будет замечательная любовь. Но я ещё не готов для романа. Давай поедем.

И тут, конечно, Любовь сделала ошибку, за которую потом корила себя. Надо было быстро расстегнуть ему ширинку, засунуть туда руку, вытащить член – и в рот. Уж тут бы он никуда не делся. Но она согласилась сесть в машину, и он повёз её домой, не к себе, как она надеялась, а к ней. Только теперь Люба поняла, что находится в совершенно другой стране, где магазины переполнены товарами, а мужчины – предрассудками.

Пока они ехали, Джон ласково наставлял Любу, что нельзя так быстро и бездумно заводить отношения. Люба перебила его и спросила, когда же он хочет встретиться. Договорились на послезавтра. Джон дал ей свою визитную карточку и подтвердил, что Люба прекрасна.

Две ночи Люба представляла себе каждую деталь их будущей встречи, как она наконец берёт его хуй в рот, как мужчина в неё послушно кончает. Джон, вспоминала Люба, прервал один из поцелуев вопросом, как она предохраняется. На что она сказала, что никак, – знает, мол, опасные дни. «Может быть, это его напугало?» – анализировала Любовь.

Две ночи она почти не спала, утешая себя пальцем и дилдо, который ей прислал по почте бывший россиянский любовник, осевший в другом городе; у этого любовника не хватало денег, а скорее всего желания прилететь к Любе и выебать её, как она ему неоднократно предлагала по телефону. Он прислал ей своего наместника, и Люба им усердно пользовалась.

За час до назначенной встречи Джон позвонил и сказал, что у него будут заняты ближайшие три месяца и сегодня встретиться с ней он не сможет, но что он обязательно будет Любе звонить и чтобы она тоже обязательно звонила ему. Люба сказала как можно спокойнее, что ему она звонить не будет, а он, когда передумает, может ей позвонить.

Любовь никогда не падала духом. Она твёрдо знала, даже не делая подсчётов, что мужиков на земле – как рыб в океане. И эта мысль неизменно утешала её при всех немногочисленных неудачах с мужчинами, случавшихся у нее. Однако в Америке эти неудачи следовали впритирку друг за другом, густо.

«Увы, его только зовут Скотт, – подумала Любовь, когда за ним закрылась дверь, – а от животного у него даже запаха не осталось».

А дело было так. Познакомились они в магазине. Она пыталась изъясниться с продавщицей, а он помог.

– Какой у вас милый акцент, вы из Франции? – совершенно искренне спросил Скотт, демонстрируя тем самым полное отсутствие лингвистического чутья, но являя собой весьма крупного мужчину.

– Я из России, – радостно ответила Люба, ибо это был американский мужик.

Люба достала бы языком до его соска, но подступиться к нему было нелегко из-за выпирающего живота. От этого Скотт понравился Любе ещё сильнее. «У него должен быть большой хуй», – подумала Любовь и не ошиблась. Но прежде чем убедиться в правильности своего предположения, ей ещё пришлось потрудиться.

Скотт предложил выпить кофе, и они зашли в кафе.

– Хотите попить кофе у меня дома? – спросила Люба Скотта.

Слово «ебаться» она решила оставить на закуску. Но тот, к сожалению, куда-то торопился, и, посидев с полчаса в кафе, они договорились встретиться следующим вечером. Люба утешала себя тем, что хотя бы попрактикуется с ним в английском. Она разработала фантастический план для упрощения английского языка до такой степени, чтобы он стал почти русским. Происходить это должно было приблизительно так: она начнёт разговаривать со Скоттом и вставит русское слово. Американец спросит, что оно означает. Она даст английский перевод этого слова, не говоря, что это русское слово, а утверждая, что оно английское, просто этот синоним Скотту неизвестен. Тот в разговоре с другими американцами употребит это русское слово, которое ему представили как английское, и на естественный вопрос, что оно означает, объяснит вопрошающим его смысл. Те по невежеству начнут его использовать в разговоре. А она тем временем использует больше и больше русских слов, давая их перевод и называя их английскими, и, будь она уважаемой интеллектуалкой, все подхватили бы эти слова, чтобы заимствовать их из её почитаемой речи. Таким образом, всё большее количество русских слов внедрится в английский, и в конце концов английский станет понятен русскому человеку.

На следующий день Скотт поднялся к ней в квартиру, держа в руках букетик гвоздик. Когда Люба благодарственно уткнула в них нос, она не почувствовала никакого запаха. Он хотел повезти её куда-то развлекаться. «Ох уж эти мне американские мужики!» – вздохнула про себя Люба.

И тут она произнесла свою вещую фразу. Скотт сделал вопросительную гримасу, и Люба с готовностью повторила своё заклинание. Скотт привлёк-таки Любовь к себе, а она расстегнула-таки ему ширинку. Пошли поцелуи, и в итоге любовники оказались голые в постели. Член у Скотта стоял хорошо, поэтому Люба положила мужчину на спину и взобралась на него. Направив пальцами его кончик в нужную точку, она одним движением утопила его в себе, сказав себе: «Наконец-то». Но тут она почувствовала, что хуй уходит из-под неё. Скотт снял с себя Любу, встал с кровати и начал натягивать на стоящий хуй трусы.

– Что случилось? – совершенно ошеломлённая произнесла Люба.

– Всё слишком быстро происходит. Я ещё не готов для серьёзных отношений.

– А я и не хочу серьёзных отношений с тобой, я хочу ебаться! – в отчаянии воскликнула Люба.

– Ты прости, что так получилось. Ты мне действительно нравишься, – сказал уже в дверях Скотт и ушёл.

Люба сидела голая на кровати, не зная, что и подумать. Почему-то первой реакцией было обвинить себя. Но в чём? В том, что она опять была честной? Но с другой стороны, она не могла себе представить, что на свете может существовать мужчина, который, войдя в неё, да ещё в первый раз, не захочет в неё кончить. Она вообще не представляла, что такие мужчины существуют на этом, пусть Новом, свете. Она знала, что существуют импотенты, которые ей ещё не попадались, но такое?..

Ей стало страшно – неужели большинство американцев живут с женоподобной психикой?

Россия стала восходить в её мечтах землёй обетованной. Но лишь одной своей яркой стороной – обилием сексуально энергичных мужчин. Грузины были неиссякаемым и самым надёжным, хоть и не самым приятным, горячим источником. По слухам, подобным источником в Америке ей представлялись негры. Но она их боялась. Боялась их преступности, их наркотиков, их СПИДа.

Но сломалась Люба на негре-малолетке, он ей показался, по крайней мере, чистым и приличным. Это произошло опять же в каком-то магазине. Пока магазины были для неё самым завлекательным местом и предоставляли наиболее доступный живой контакт с американцами. Негритянский юноша вывозил продукты в тележке к машинам покупателей.

– Сколько тебе лет? – спросила Люба прежде всего.

– Восемнадцать, – сказал курчавый, как Пушкин, мальчик.

«Ну, тут уж должно быть наверняка», – подумала Люба, давно уже оглядев его с ног до головы поэтическим взглядом.

На груди мальчика висела этикетка без цены, но с именем «Билл». Люба сказала, что у неё нет машины и что она сама докатит тележку до дома, который напротив магазина. Но ей нужно помочь передвинуть мебель, и если Билл хочет заработать, то он может заскочить после работы ей помочь. Деньги его сразу соблазнили. Но ещё более влекла Билла белая женщина. Смена кончалась через два часа. У Любы было достаточно времени, чтобы принять душ, подкраситься и одеть халатик на голое, огнедышащее тело. Пришёл Билл и спросил: «Что двигать, мэм?»

Он старательно отводил глаза от её распахивающегося халатика. Любовь решила не пугать его своей сакраментальной фразой «Давай ебаться!», а повела его в спальню, где она нарочно отодвинула кровать от стенки и оставила посреди комнаты.

– Подвинь её к стене, – попросила она.

Билл нагнулся, взялся за кровать, а Люба зашла сзади и упёрлась лобком в его выпятившийся зад. Билл одним движением придвинул к стене кровать, но боялся повернуться. Люба завела спереди свою руку, расстегнула ему ширинку и засунула внутрь все пальцы. Хуй сопротивления не оказал, ибо был вялый. Люба развернула Билла лицом и толкнула его на кровать. Он упал на спину, а Люба – на него и впилась в его нижнюю губу, так как она одна полностью заполнила Любин рот. Руки Билла ожили и стали мять Любу. Любовь стаскивала с него джинсы. Он приподнял зад, как приподнимала она свой, когда ею руководили мужчины.

– Сними кроссовки, – скомандовала Люба, и Билл снял их дрожащими руками. Носки его пахли не потом, как ожидала Люба, а сладким дезодорантом. Член всё ещё не был готов к трудам праведным, но его чёрный цвет завораживал Любовь и распалял. Она поглотила знакомую форму и стала её обрабатывать. И здесь запах был не мужским, а фруктово-ягодным. Она уже привыкла к благообразности запахов в Америке: «Если резко запахло клубникой, значит – поблизости туалет», – научилась узнавать она. Любовь, конечно, не жаждала российской нечистоплотности или грязи, но мужского запаха ей определённо хотелось. А член всё не твердел и не рос.

«Чуждый чарам чёрный член…», – продекламировала про себя Любовь. Билл лежал и глубоко дышал, держась руками за её голову. Усилия Любы привели к неизбежному извержению семени из по-прежнему мягкого хуя. Люба от удивления раскрыла рот, и семя вылилось на живот Билла.

И такого с ней ещё не бывало! Билл смущённо сел на кровати, вытер живот простынёй и молча стал натягивать трусы. Люба не стала его останавливать. Билл подошёл к дверям и промямлил: «Спасибо, мэм. До свиданья». Это была его первая белая женщина.

Тут Любу действительно охватила паника. Что же это за мужики в Америке?

Любовь вспомнила, как она устраивала себе частые командировки. Ехала она всегда в двухместном купе. С каким трепетом и предвосхищением она ждала появления попутчика. Им, как правило, оказывался мужчина, и часто весьма интересный. И если ей не везло в одну сторону, то уж обязательно везло в обратную.

Другим любимым ею способом обретать любовников было ловить такси на улице, а ещё лучше частную машину. Если она видела в ней привлекательного шофёра, она садилась и давала свой адрес. Когда они подъезжали к её дому, она предлагала шофёру ебаться. Каждый, кому это предлагалось, радостно следовал за ней в её роскошную квартиру и уходил не раньше времени, а лишь когда Любовь указывала на дверь. Однажды вечером её прихватили прямо на улице двое парней, затащили в парадняк и стали угрожать ножом, чтобы она побыстрее обнажилась.

– Пойдёмте ко мне домой, я вам дам так сладко, а что здесь на батарее корячиться?

– Обманешь! – не поверили своему счастью насильники.

И, решив, кто куда, использовали её одновременно с двух сторон, поставив на колени. Любови было жалко новых колготок, которые она надела первый раз и которые сразу разодрались на коленях.

«Мужчина встаёт на колени в мольбе, а женщина в готовности эту мольбу исполнить», – так она думала, удовлетворяя их и всё-таки испытывая некоторое удовольствие, несмотря на страх. Когда они кончили и оставили её одну, Люба вышла из парадного, только теперь ощутив стоявший там запах мочи. Она словила такси и заспешила домой отмываться. Ей было противно прежде всего потому, что парни ей не поверили и не захотели устроиться не спеша, по-человечески. Но даже об этом приключении она теперь вспоминала с трепетом.

– Если б ты знал, какие мужики в России грязные. Я их как к себе приведу, прежде всего под душ, – делилась воспоминаниями Любовь с Владом, её первым любовником-соотечественником, который вполне американизировался, по меньшей мере в своих запахах.

Влад жил в Америке уже более десяти лет. Американки обрыдли ему своей феминистичностью, закомплексованностью и обыкновенной глупостью. Кроме того, ему хотелось в постели болтать с женщиной по-русски. Посему он через знакомых узнавал о приезде очередной гостьи или эмигрантки и знакомился с ней. Его американский опыт, скромные деньги, представлявшиеся огромными для наивных россиянок, машина, казавшаяся им роскошной, производили неизгладимое впечатление на вновь прибывших. Влад продавал машины, был в этом весьма успешен, а потому магазин ежегодно предоставлял ему в пользование новую модель. Влад был мягок в обхождении и многозначителен в разговорах. Он любил производить впечатление богача и человека, вхожего в бог весть какие высшие общества. Это ему легко удавалось только с ошалелыми от первых американских впечатлений россиянками. Он мог показать свою чековую книжку, от которой женщина просто отпадала, хотя бы потому, что раньше никогда не видела чековой книжки. Но на этом Влад не останавливался и указывал:

– Видишь, в каком банке я держу деньги?

Женщина робко прочитывала по-английски: «Фёрст Банк».

– Точно, – подтверждал Влад, – Первый банк. А в Первом банке не открывают счёт кому попало, на то он и Первый.

Женщина мгновенно проникалась к нему почтением. Влад любил свежих россиянок за чистоту. Не то что СПИДа, а обыкновенного триппера можно не опасаться, каждая перед отъездом проверяется вовсю у врачей, чтобы ехать здоровой. И поначалу им спать не с кем. Вот он и лишает их американской девственности.

Любовь делала постоянные усилия, чтобы не брать в любовники эмигрантов. Она избегала эмигрантских вечеринок, русскоязычных гостей, устремляясь только на американцев. Пыль, которую Влад хотел пустить в глаза, Любовь легко сдула. Но неудачи с американцами и воспоминания о родных мужиках настроили её на соглашательский лад, и тут Влад пригласил Любовь в бар. Когда они подняли бокалы, Влад спросил:

– За что пить будем?

– За еблю! – предложила Любовь.

Влад от удивления раскрыл рот и, чтобы оправдать этот жест, влил в рот содержимое бокала. Затем он полез через стол с поцелуем, который Люба приняла на язык.

Они быстро свернули вступительную часть и поехали к Владу домой. Там свершилось совокупление, по которому Любовь так тосковала. Но по пути Влад приобщил её к новому для неё. Русские женщины не развращены в России обилием частных машин, и поэтому большинство не делало минет в машине, как американские женщины, занимавшиеся этим со школьной скамьи. Поэтому русскую женщину можно приятно удивить новизной, дав ей сосать хуй во время движения. Это придаёт её ощущениям американский колорит, до которого они так жадны в первое время.

Для Любы её собственный оргазм был не важен. Его она достигала сама. Любу восторгало чувство наполненности мужчиной. Любовь стремилась принести мужчине максимальное наслаждение и тем закабалить его, чтобы он рвался встретиться с нею опять, а там уж она возьмёт своё, если сама захочет увидеть его снова.

Влад впервые встречал женщину с такой явно мужской психикой. С одной стороны, он радовался лёгкости и простоте отношений, а с другой стороны, испытывал тревожную неудовлетворённость от её полной независимости от него, а значит, полной заменимости самого Влада. Влад продолжал ей намекать на важную позицию, которую занимает в некоторой огромной компании, о названии коей он таинственно умалчивал. По опыту он знал, что ему трудно поддерживать долгие отношения с какой-либо россиянкой, потому что они скоро начинали понимать, чего стоит Влад. Он чувствовал, что бесцеремонная Любовь сдерёт с него личину гораздо быстрее, чем остальные. Но именно с Любовью ему хотелось связь продлить. Поэтому он всячески льстил ей и делал комплименты её внешности в ответ на её комплименты его хую.

– Понимаешь, – говорила Любовь Владу, – я обожаю мужиков, но каждого из них я запросто могу переломить пополам. В том числе и тебя. Всем им я говорю одно и то же и потому не верю, когда ты мне говоришь разные приятности. Ты тоже лжёшь.

Влад попытался убедить Любовь, что он восхищается ею совершенно искренне, но Люба взяла его за член и тем направила ход мышления Влада на его собственные ощущения.

Вскоре Люба почувствовала себя одинокой. Она пыталась разобраться в смысле этого чувства и приходила к выводу, что она испытывала одиночество только тогда, когда ей хотелось быть с мужчиной, но такового не оказывалось рядом. Влад был не в счёт. В России после совокуплений, когда мужчина покидал её, она никогда не чувствовала себя одинокой. Ей никогда не бывало грустно оттого, что мужчина уходил, это приносило ей только радость. Женщины, которым требовался мужчина утром, вызывали у неё презрительную ухмылку. Любу окружала музыка, она была певицей. «Кто ебёт и поёт – тот два века живёт». Это была её любимая поговорка. В России она пела в опере, а в Америке где придётся: в ресторанах, в синагогальном хоре, в церквах, на вечеринках богатых американцев.

После Влада она дала себе зарок не совокупляться с эмигрантами, хотя они и вились вокруг неё. Она поняла, что будущее можно строить только на американцах, а не на кичащихся болтунах-соотечественниках. Без году неделя в Америке, а уж торопятся давать исчерпывающие советы по любому вопросу, по каждой стороне американской жизни. Никто ни на один из её многочисленных вопросов ни разу не ответил ей: «Не знаю». Все знали всё. Из-за постоянных американских улыбок и вежливости у свежего эмигранта, взращённого на советском хамстве, возникало мнение, что он приносит счастье и радость каждому американцу, с которым он ни заговорит, что еще более убеждало его в абсолютности своих знаний и мнений.

Инвалиды советского мышления лепили своё представление об Америке с помощью простой экстраполяции. Например, приходит в магазин самоуверенный, самовлюблённый, самолюбивый эмигрантишко, эдакая самость. И не может он найти там какую-то жратву, запавшую в сердце. Вернее, в желудок. (Потому-то Любовь и называла их про себя: «желудочники».)

С готовностью он экстраполирует: раз сей жратвы нет в этом магазине, значит, заключает он, в Америке «такого» нет. А раз в Америке «такого» нет, то она недостойна того почитания и любви, в которой принято было лелеять свою мечту о ней. А раз Америка недостойна той любви, то и пошла она на хуй – у нас, на прошпекте Жертв Революции в Санкт-Ленинграде и получше было.

Любовь восхищалась Америкой и потому была очень чувствительна ко всякого рода проявлениям пренебрежения со стороны соотечественников к её новой родине. Её любовь к Америке как раз и была той основной причиной, по которой она избегала бывать в эмигрантской среде. Ей, женщине с железной логикой, был отвратителен парадокс: бежать из ненавистной России в Америку, чтобы, будучи в ней, опять оказаться в России, то есть среди тех же людей, только с ещё сильнее проступившими омерзительными чертами нового советского человека. Ехала-ехала, летела-летела, «а с платформы говорят: “Это город Ленинград”». Нет, ей были нужны только американцы.

В России слову «Израиль» оправдательно предпосылали определение: историческая родина. Люба называла Россию своей физиологической родиной. А зато Америку она считала родиной духовной.

И вот, несмотря на такое любовное отношение к Америке и такое ненавистное отношение к России, она тосковала по русской сексуальности. Единственный и огромный российский недостаток – отсутствие места, где эту сексуальность отправлять, был неведом Любови, поскольку у неё всегда была отдельная квартира. Оставались только неоспоримые преимущества: всегда готовые и ненасытные мужчины, жаждущие её, не обременённые ни чувством вины, ни семейными, ни религиозными, ни нравственными обязательствами. Её магическая фраза: «Давай ебаться» поставляла ей мужчин в любом количестве и качестве. Один поэт даже сочинил ей мадригал:

Любовь, ты чудо красоты,

и плоть твоя благоуханна!

Жила бы на Востоке ты,

была б звездой гаремов хана.

Но Запад – он и ценен тем,

что вывел женщин из пучины,

и, увидав тебя, мужчины

попасть мечтают в твой гарем.

Но остались у неё в России и неудовлетворённые мужчины: ревнивцы, обманутые, жаждавшие, но не получившие её столько, сколько хотели. Об их мстительности и злобности ей вспоминать не хотелось.

Материнское чувство у Любови было полностью удовлетворено одной внебрачной дочкой Миррой, о которой она заботилась в той же степени, в какой была беззаботна в отношениях с мужчинами. В результате выросла умная, воспитанная, полногубая и, что не менее важно, привлекательная девушка. Несмотря на то, что мама и дочь в открытую говорили о сексе, Мирра воспринимала похождения мамы с напряжением, что выражалось в излишне критическом отношении к профессиональным достижениям Любы. Мирра, посещая оперу или концерт, где выступала мать, едко критиковала ту за погрешности, которые зорко замечала. Мирра всегда разговаривала в миноре, недовольным голосом, улыбалась с грустинкой и даже во время оргазма, которого она недавно научилась достигать самостоятельно, делала недовольную мордашку.

По приезде в Америку дочка сразу поступила в университет и поселилась отдельно, и теперь Любовь могла полностью посвятить себя своим любимым делам, из-за которых она собиралась прожить два века.

Когда Влад впервые увидел Мирру и его глаза умаслились, мать сказала ему, что вовсе не возражает, если он соблазнит её дочь, но помогать ему в этом не будет. Влад решил попытаться и пригласил Мирру в ресторан. Девушке было интересно рассматривать только что открывшуюся глазам Америку. К тому же Мирра хотела ещё и поддеть мать – вот, мол, мужчина интересуется дочкой больше, чем матерью. В ресторане Влад без устали рассказывал небылицы из своей американской эпопеи. Девушка молча слушала, оглядываясь по сторонам. Влад заказал два коктейля и вручил официантке стодолларовую банкноту, которую он специально выменял в банке, чтобы ошеломить Мирру своим богатством. Девушка никак не отреагировала. Но увидев, что Влад не спрятал сдачу в карман, а оставил лежать на столе, Мирра поинтересовалась зачем. И здесь у Влада был подготовлен ответ:

– Я нарочно оставляю деньги, чтобы официантка видела. Она подумает, что это её чаевые, и будет лучше нас обслуживать.

Через некоторое время Влад предложил заказать по второму коктейлю. Мирра не захотела, а себе Влад заказал. Официантка принесла коктейли и взяла в оплату одну банкноту из сдачи, лежащей на столе. Через некоторое время она вернулась со сдачей и добавила её к кучке денег, что якобы приманивала её услуги.

Тут Мирра не преминула заметить:

– Значит, чем лучше она нас обслуживает, тем больше мы заказываем коктейлей и тем меньше для неё остаётся чаевых.

Влад кивнул и не нашёлся что сказать, а Мирра продолжала:

– По-видимому, этот американский обычай имеет глубокий смысл.

– Конечно, – важно согласился Влад, не успев придумать какой, но ему помогла Мирра:

– Чем больше вы пьёте, тем меньше чаевых остаётся на столе для официантки и тем меньше она становится заинтересованной в хорошем обслуживании, а значит, таким образом удерживается ваше желание напиться. Правильно я поняла американские обычаи?

– Правильно, – исправно подтвердил Влад.

– Тогда я бы хотела, чтобы вы отвезли меня домой.

Влад послушно поднялся и сгрёб в карман всю сдачу со стола, оставив доллар чаевых.

В машине Влад попытался поцеловать Мирру. Но та уничтожающе посмотрела на него и сказала, что не любит мужчин значительно старше себя. Это объяснение успокоило Влада, ибо он боялся, что Мирра назовёт причиной отказа изобличение его в мелкой лжи, и это было бы оскорбительно. А так – разница в возрасте вовсе не вина Влада. Просто у девочки дурной вкус, а тут уж ничего не поделаешь.

– Ну, как тебе понравился Влад? – спросила мама дочку.

– Да у меня на него клитор не встанет! – ответила Мирра, чтобы уязвить мать и в то же время быть правдивой.

Но вот с Любовью произошло то, о чём мечтает каждая россиянка, приехавшая в Америку, – в неё влюбился богатый, добрый и неглупый американец Дик. Произошло это скоропостижно под сенью храма, купол которого служил, по-видимому, увеличительным стеклом для божественной мощи, не без вмешательства которой возгорелся огонь в Дике. Он влюбился с первого взгляда, а точнее, с первого звука, услышав пение Любы и узнав, что она из России. Он предложил ей замужество ещё до того, как они легли в постель, что, конечно, могло свидетельствовать либо о том, что он вообще был не такой уж и умный, либо что он потерял голову от любви.

Любовь вертела носом, задом, головой. Носом – потому что хотелось американца получше, головой – потому что хотелось американцев побольше, а задом – потому что ей всегда хотелось. Но Дик всячески демонстрировал ей свою любовь: цветы-шметы и сувениры в виде ювелирных изделий. В постели он не представлял из себя ничего интересного для Любы, но у него всё было на месте, и Любовь решила, что его ещё можно воспитать в своём вкусе. Несмотря на свой полтинник, Дик радостно поддавался обучению и через месяц исправно сопел, вылизывая Любовь в нужном месте.

Чуть она стала жить с Диком, ей стал названивать Джон, что пренебрёг ею в «мерседесе», и просить о встрече. С одной стороны, у Любы был соблазн совокупиться с ним, но она боялась, что это как-то может помешать их отношениям с Диком. С другой стороны, решив не изменять Дику по тактическим соображениям, она испытала огромное удовольствие, отказывая Джону, мстя за его первоначальный отказ.

– Я дала вам шанс, и вы им не воспользовались, – торжествуя, говорила она каждый раз, когда он звонил.

Затем стал звонить Скотт и просить встречи, чтобы уже больше не убегать раньше времени. И здесь Любовь триумфально отказала.

В магазине продолжал смотреть на неё выразительными глазами негритянский Билл. «Де Билл», как она его про себя называла. Но Любовь не замечала его в упор. Она решила выйти замуж за Дика, а уже потом осваивать американскую целину.

Одним из проявлений любви Дика было настойчивое желание поехать с Любовью в Россию, посмотреть те места, где она жарко провела своё детство и юность. Люба опасалась ехать туда, ещё не получив американского гражданства, но желание ткнуть американцем в нос завистливым бывшим коллегам и знакомым взяло вверх, и она согласилась на поездку, к великой радости Дика. Лицом он напоминал верблюда, у которого вместо горбов должны были скоро вырасти рога. Неизвестно, любил ли он плеваться, но от желаний Любови он не отплёвывался, а всё проглатывал.

Он спрашивал её, будет ли она его любить, если он обеднеет. Любовь честно говорила: нет, не будет.

– Какая ты честная, мне это так нравится, – утверждал Дик, крепясь изо всех сил.

Но через некоторое время он не выдерживал и переспрашивал.

– Хорошо, – говорила Любовь, – я объясню тебе поподробнее: я не девочка и жить только любовью уже не могу. Мне нужно жить комфортабельно.

Дик грустнел от правды, но от Любови не отказывался. Пришлось и ей идти на некоторые компромиссы. Например, она стала носить локоны над ушами, что нравилось её любовнику, но делало её лицо вульгарным, и Любовь это видела. Она объяснила дочке: «Ему это нравится, что же я могу поделать – невелика плата. Он платит и заплатит значительно больше».

Один раз Любовь всё-таки не выдержала и позволила Владу заманить себя к нему в квартиру. У неё было два часа перед приёмом, на который она шла с Диком.

На высоких каблуках, в нарядном облегающем платье и с пустыми руками: ни сумочки, ни косметички, ни денег. Любовь знала, что она сама и есть всё, что ей нужно, чтобы прожить, чтобы мужчины радостно выложили перед ней остальное. Влад хотел было с ней поцеловаться, но оказалось – нельзя: Люба не взяла с собой помады, и возвращаться к Дику она должна с нетронутыми губами, причёской и прочим.

– Не хочу от тебя ничего подхватить – ты ведь с негритянкой ебался. Внутрь кончать нельзя.

Влад соврал ей для пущей важности, что недавно спал с негритянкой, и теперь корил себя за ложь, наверное, в первый раз в жизни. Наружу кончать он не хотел.

– Сделай мне минет, – предложил он.

– Но у меня же нет помады, я не могу подкрасить рот. Впрочем…

Чтобы не повредить помаду, Любовь стала лизать далеко высунутым языком, широко раскрыв рот, чтобы языком не касаться губ, будто зализывала царапину. Она добросовестно довела Влада до оргазма и потом восхищалась видом выстрелившей спермы, которая чуть не достигла его лица и залила его волосатую грудь. Теперь она могла возвращаться к Дику.

– За это ты повезёшь нас в аэропорт, когда мы поедем в Россию, – предъявила счёт Любовь.

Через несколько дней Влад на правах давнего друга отвёз Любовь и Дика в аэропорт. Любовь учила Дика в самолёте русскому алфавиту, в котором он никак не мог усвоить твёрдый и мягкий знаки. Люба объясняла ему и так и сяк, и Дик наконец запомнил эти буквы, когда Любовь дала ему наглядный пример, сказав, что твёрдый знак должен быть нарисован на мужском туалете, а мягкий на женском.

В назначенный срок Дик вернулся один, без Любы. Он выглядел, как верблюд, сделавший долгий переход по пустыне. На расспросы он отвечал, что у Любы было столько встреч с родственниками и друзьями, что он потерял её из вида, как только они вышли из самолёта. Она иногда появлялась в отеле, с лёгкой усталостью на лице, не омрачающей жадности взгляда, чтобы познакомить его с очередным дальним родственником, с которым она была очень близка, вручить Дику билеты на балет или в оперу, взять у Дика сотню-две долларов, засунуть их в лифчик – сумочки у неё, как всегда, не было – и исчезнуть. Дик не знал ни слова по-русски и совсем ошалел от людей, всеми способами вымогавших его доллары. Последние три дня Любовь не появлялась вообще. Он не знал, где её искать. Дик позвонил в американское посольство, но там ему сказали, что помогать ему в розыске Любы они не могут, так как она не является гражданкой США, и посоветовали связаться с милицией. Он позвонил в милицию и через переводчика объяснил о пропаже Любы. В отель пришёл милиционер в штатском и на недурном английском заверил Дика, что Любовь разыщут и вернут Дику в Америку, а ему имеет смысл не задерживаться, а возвращаться. Дик повиновался.

Но Любовь ему так и не вернули.

Узнав о пропаже матери, Мирра связалась с различными организациями, с сенаторами и конгрессменами, звонила родственникам и знакомым в Россию, но никаких сведений о Любе добыть не могла. Больше о ней никто не слышал. А так как Россия испокон веков стоит на пороге вечности, то можно с полным основанием заключить, что Любовь канула в Вечность, где ей и быть положено.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.