Приложение II Почему Дмитрий дрался не под знаменем?

Приложение II Почему Дмитрий дрался не под знаменем?

Одной из загадок Куликовской битвы является более чем странная история с обменом доспехами и конями князя Дмитрия и боярина Михаила Бренка. Как мы помним, Дмитрий снял княжеские доспехи и, отдав их вкупе с конем Михаилу Бренку, оставил его под знаменем, сам уехал в передовой полк на чужом коне и в простых доспехах.

Что бы сие значило? Можно, конечно, допустить, что это очередное сочинительство безвестного автора «Сказания о Мамаевом побоище», благо с фантазией у него было все в порядке – и мертвый Ольгерд литовское войско на Москву ведет, и татарин-мусульманин Мамай к Перуну и Хорсу взывает.

Однако, вообще говоря, в его выдумках обычно прослеживается некая логика или хотя бы следование шаблону. Мамай поганый, значит, язычник, значит, должен к идолам взывать. Вон у французов в «Песни о Роланде» мавры из Кордовского эмирата Аполлона и Юпитера славят. С Литвой Москва враждует за русские земли, значит, изобразим, как подлые литвины хотели нашим в спину ударить (а когда умер Ольгерд, во времена написания «Сказания…» более чем сто лет спустя после Куликовской победы, уже мало кто помнил). Почитаемого в только что подмятой Москвой Рязани князя Олега Ивановича сделаем из ведущего свою политику государя предателем. Александр Пересвет, боярин брянский, уже однозначно превращается в монаха и становится участником эпического поединка с печенегом (!!!). И так далее.

Но какой смысл в истории с переодеванием, чего ради было ее выдумывать? Аналогов тоже не припоминаю. И простой небрежностью, вроде именования «князя» (темника) Мамая «царем» (ханом), чего современные битве русские источники себе не позволяли, тут тоже дело не решается.

Позднее изобрели дивное объяснение: оказывается, Дмитрий сделал это, чтоб войско не смущалось, если флаг упадет и сражающиеся под ним погибнут – мол, зато князь, может, и жив. У меня просто слов нет для определения гениальности такого объяснения. Нет слов и для описания того «воодушевляющего» эффекта, что окажет на войско факт бесследного растворения князя неизвестно где. Ну, или еще немногим лучше – факт нахождения его в первых рядах, среди фактически смертников.

На мой взгляд, многое объясняет малоосвещаемый официальной историографией факт: на момент битвы князь пребывал отлученным от церкви митрополитом Киприаном. Что самое интересное, мы знаем об этом из письма Киприана к Сергию – тому самому Сергию Радонежскому, что многими десятилетиями после сражения внезапно объявится на страницах его описаний «благословляющим» преданного анафеме князя (на случай, если кто станет твердить, что «Киприан не анафематствовал Дмитрия, а только отлучил» – вот мнение человека, в вопросе безусловно компетентного: «На богословском языке отлучение от Церкви есть анафема. И, соответственно, верно обратное определение: анафема есть не что иное, как отлучение от Церкви» (диакон Кураев)).

На самом деле, как мы знаем из третьего письма Киприана Сергию, Сергий его анафему поддержал и, по всей видимости, распространил – а об этом можно судить по количеству списков, в котором дошло до нас содержащее отлучение письмо Киприана.

Летом 1380 года Киприан находился в Константинополе, куда поехал жаловаться на Дмитрия. Снять оттуда отлучение он не смог бы даже при желании – не было еще ни телеграфа, ни радио, ни сотовой связи. Покинув Москву летом 1378 года, он прибыл в Константинополь весною 1379 – вряд ли обратно он мог добраться быстрей.

Хуже того, кандидат в митрополиты, выдвигавшийся самим Дмитрием, Михаил-Митяй, русский, а не грек или болгарин, выходец из белого духовенства, стоявший, в отличие от Киприана, епископа Суздальского Дионисия и Сергия Радонежского, за независимость русской церкви от Константинополя, приплыв в Константинополь летом 1379 года, почти тут же умер.

О смерти, ожидавшей Митяя в Константинополе, перед его отъездом откровенно говорил тот же Сергий.

Итак, посмотрим теперь на начало Куликовской битвы с этой позиции.

Великий князь отлучен от церкви, его ставленник умер – что многими должно было восприниматься как доказательство неугодности Митяя – и его покровителя! – Христу. Сам Дмитрий Иоаннович не мог не чувствовать себя более чем неуютно.

Но Мамай и его орда не собирались считаться с этим. Орда шла на Русь. Орду надо было остановить – но как, если во главе войска стоит отлученный, неугодный богу князь-анафема?!

Сам князь Дмитрий, такой же средневековый христианин, как и большинство его подданных, не мог не думать об этом.

И вот, накануне битвы великий князь решается на поразительный шаг. Он перелагает княжеские регалии на плечи друга, не задетого анафемой Киприана приближенного. Делается это в прямом смысле перед богом – перед ликом Спаса на черном московском знамени, ратной иконой Москвы. Теперь Христу не за что гневаться на московское войско – во главе его не отлученный, не анафема, а благоверный православный христианин. Сам же Дмитрий уходит простым воином в передний полк, отдавая себя на суд божий – не как князь, а как простой человек. Становится в один ряд с нехристями и двоеверцами с северного Белоозера и языческой Литвы.

После боя, очнувшийся, он наверняка испытал большую радость, чем мы это представляем себе сейчас. Не просто лично он уцелел, не просто войско выиграло битву – бог явил волю, вседержитель рассудил и признал его, Дмитрия, правым. Отлучение снято – снято волею высшею, чем воля митрополита и самого патриарха. Не только жизнь, не только победа – примирение с богом.

Так – если он руководствовался предполагаемыми мною мотивами – должен был понимать происходящее князь Московский. Так это должны были воспринимать его православные подданные. Так, судя по всему, понял это и Киприан, в 1381 году вернувшийся в Москву и примирившийся с Дмитрием – ненадолго, правда, до своего бегства из оставленной на него Москвы перед наступающей ордой Тохтамыша.

Но те, кто сражался рядом с ним, подданные литовских и белозерских князей, может быть, обратили внимание на иное – израненного, упавшего князя прикрыла ветвями упавшая, срубленная в жестокой сече береза – одно из священных деревьев языческой Руси.