Тот, который задушил

Тот, который задушил

За убийство, совершенное при отягчающих обстоятельствах, бывшего милиционера Е. приговорили к двадцати годам заключения. Лишенным каких-либо эмоций голосом он поясняет, что сначала пытался найти компромисс со своей жертвой:

– Я сказал ей: «Оксана, ты же понимаешь, что после всего того, о чем мы с тобой сейчас говорили, я вынужден буду тебя убить?»

– Она испугалась?

– Не думаю. Скорее, она не восприняла мои слова всерьез.

– Что было дальше?

Будничным голосом осужденный Е. поясняет:

– Через три дня ее труп нашли в лесу грибники.

– Как вы ее убили?

– Задушил удавкой.

Осужденный Е.

– Я уроженец города Ангарска. Семьдесят второго года рождения. В колонии сижу за убийство.

– Кого вы убили?

– Это был тоже сотрудник милиции. Точнее, сотрудница.

– В какой правоохранительной структуре вы работали?

– В Управлении по борьбе с организованной преступностью.

– В Ангарске?

– Наш отдел был ангарским, а Управление находилось в Иркутске.

– В какой должности вы работали?

– Старшего оперуполномоченного спецотряда быстрого реагирования – СОБРа. Имел офицерское звание старшего лейтенанта милиции.

– Что входило в круг ваших обязанностей?

– Я обеспечивал силовое прикрытие при оперативных мероприятиях.

– Вы сказали, что убили сотрудницу милиции…

– Я убил ее на почве личных неприязненных взаимоотношений. И не более того. То есть убийство не было связано со служебной деятельностью. Это был всплеск эмоций. При нашей последней встрече я не собирался ее убивать. Мне просто нужны были от нее определенные действия…

– В каком смысле действия?

– Даже не знаю, как будет правильнее сказать… ну, определенная услуга нужна была мне от нее.

– С чем была связана эта услуга?

– С ее связями. Но она отказалась мне помочь.

– И вы, не раздумывая, решили ее убить?

– Конечно.

– Как вы ее убили?

– Задушил удавкой.

– Где вы этому научились?

– Нас специально тренировали. Для «горячих точек». Меня научили убивать. Я владею различными способами убивать людей с помощью подручных средств.

– И что же, у вас не было ни капли жалости, когда вы убивали женщину?

– Если бы я не убил ее, то убили бы меня.

– Погодите, с чего бы вас убили? И кто убил бы? Какой-то детектив получается…

– А в этой зоне все истории детективные.

– Так кто же все-таки мог убить вас?

– Скажем так: эта женщина была связана с определенными кругами, которые были не в ладу с законом. Она отказалась мне помогать в одном деле. После этого я сказал ей: «Оксана, ты же понимаешь, что после всего того, о чем мы с тобой сейчас говорили, я вынужден буду тебя убить?»

– Она испугалась?

– Не думаю. Скорее, она не восприняла мои слова всерьез.

– Что было дальше?

– Через три дня ее труп нашли в лесу грибники. Началось расследование. Оказалось, были свидетели, которые видели, что я с ней приезжал в лес. Кто-то запомнил, на какой машине мы приезжали. Так следствие вышло на меня, и я был арестован.

– Вы помните свой первый день, проведенный в следственном изоляторе?

– Конечно, я испытывал ужас. Панику. Давление стен, давление закрытого помещения. Такое состояние длилось первые сутки-двое-трое. А потом немножко успокоился. Там ведь как все происходит? Когда прибываешь в СИЗО, тебя сначала помещают в карантин. Для сбора всяких анализов, медицинских осмотров. Потом тебя переводят в следственную камеру. Сидят такие же люди, как ты. Но они сидят уже давно, а ты вот только что зашел. И ты еще не понимаешь, как тут жить. Народу много, мест спальных мало. Тогда в тюрьме было около восьми тысяч при лимите в пять тысяч человек.

– Чего больше всего человек пугается в тюрьме?

– Неизвестности. Потому что до того, как попасть в тюрьму, никто из нас там не был. Никто не знает, как положено себя вести в тюрьме. Что можно делать, а чего нельзя. Это все узнается от тех людей, кто уже какое-то время там побыл. Тюрьма – это совсем другой мир, диаметрально противоположный вольной жизни, которая в тюрьме просто перевернута с ног на голову.

– В тюрьме есть свои законы?

– Конечно. Есть вещи, которые категорически нельзя делать. И есть вещи, которые не рекомендуется делать.

– Например?

– Не рекомендуется ругаться матом.

– Почему?

– Ну… не принято.

– Все делают вид, что они культурные люди?

– Стараются быть такими.

– Еще что нельзя делать в тюрьме?

– Нельзя портить книги. За порчу книг могут наказать. Нельзя сушить белье над столом, за которым едят. Нельзя на пол плевать. В тюрьме вообще не плюются. Такое правило. В камере должно быть чисто. Потому что это дом, который нельзя проветрить. В котором нельзя сделать ремонт, когда захотел.

– Как в камере строятся отношения между людьми?

– Смотря в какой камере. Есть общеуголовные, а есть для бывших сотрудников. В общеуголовных камерах человек, взявший в руки тряпку, уже никогда не поднимется в уголовной иерархии. Такие же там строятся и отношения между людьми. А в камере для бывших сотрудников отношения строятся сразу как между равными. И делать уборку в камере, мыть пол не считается зазорным. Это наш общий дом.

– Находящихся в камере интересует, за что каждый из сокамерников попал в СИЗО?

– Как правило, подробности не интересуют. Интересует только статья. Если же кто-то начинает интересоваться подробностями, это настораживает. То, что совершил я, – это мое личное дело, которое никого не касается.

– Сколько времени вас продержали в СИЗО?

– Один год десять месяцев. А потом я попал в лагерь. Когда меня привезли в карантин, я вышел на свежий воздух, во двор карантина, подышал, постоял померз, потому что я приехал в январе. Здесь было минус сорок два. Я замерз и зашел опять в тепло. Испытал удовольствие! А вообще лагерь – это тот же СИЗО, только масштаб другой, побольше. Пространство все равно ограничено. Ограничено именно забором. Есть четыре стены забора, за которые выйти нельзя. В тюрьме ты был в маленькой камере, а в колонии оказался в большой камере. И здесь все зависит от состояния психики человека. Есть люди, которые ломаются. Бывает, опускаются, перестают за собой следить. В колонии люди самых разных возрастов. Есть совсем молодые, они буквально прибыли сюда из армии. А есть такие, кто проработал в милиции лет двадцать. Представляете, он сорок лет прожил на свободе, привык к определенным условиям, определенному укладу. Привык к своим же, пусть маленьким, традициям. И вдруг он попадает в такую среду, где надо самому себя обслуживать. Во-первых, надо обстирывать себя. Во-вторых, ремонтировать для себя, то есть постоянно владеть иголкой, ниткой. А в жилых секциях у нас вообще течет только холодная вода. Это не всем приемлемо. Ладно, я приспособился мыться холодной водой, а другие – страдают.

– Неужели в колонии так много не приспособленных к бытовым трудностям?

– Здесь сейчас находится около тысячи двухсот человек, из них… ну, в процентном отношении я вам, конечно, не скажу. Но очень многие неприспособленные. Ведь колония сама по себе практически прозрачная. Сделать что-то тайно здесь невозможно. Все равно другие зэки об этом узнают. А узнают потому, что здесь практически невозможно уединиться. Хотя желание уединиться периодически появляется. Возникает желание привести свои мысли в порядок. Построить план на неделю: что надо сделать, и наоборот, чего больше не надо делать. Часто бывает, что человек здесь попадает в какую-то ситуацию и не может сориентироваться, что же ему надо сделать, чтобы проблема у него прекратилась. А все потому, что он не может уединиться. Он повернулся сюда – здесь кто-то стоит, повернулся туда – и там тоже кто-то есть. И он уже думает: «Господи, да куда же здесь спрятаться-то?»

– Возникает вопрос: если в лагере все регламентировано, начиная с подъема и заканчивая отбоем, то зачем еще осужденному что-то планировать для себя?

– Существует такое понятие, как свободное время. Помимо подъема, просчета, приема пищи по расписанию и опять просчета у нас есть свободное время, когда можно посмотреть телевизор или написать письмо. Да и письмо написать ведь тоже не так просто. Нужно сесть и сосредоточиться. А если человек не может уединиться, он иногда не может сосредоточиться. Он и так пишет, прыгая с одной мысли на другую. Потом, когда его письмо дома читают, они просто не понимают, о чем он написал. А все потому, что его отвлекали. Но это наш «дом», наши условия, в которых мы живем.

– К колонии можно привыкнуть?

– Можно. Человек – такое существо, привыкает ко всему. Адаптация происходит в любом случае. И вот это-то очень плохо. Здесь содержатся не уголовники по своему мышлению. Они не преступники. Это люди, которые не захотели жить так, как живут все. Чего скрывать, работа в милиции сопряжена с практически полным отсутствием свободного времени. С маленькой зарплатой… и образ жизни… Меня лично милиция еще научила употреблять спиртное. Потому что там есть свои традиции, которые преступать нельзя. Иначе ты не будешь полноправным членом коллектива. Просто тогда будут относиться с опаской. И вот я начал пить водку, хотя до милиции я не пил. Я с 1980 года активно занимался спортом. Именно поэтому я хорошо отслужил в армии. Именно поэтому я попал в милицию, сразу после армии. То есть до двадцати лет я практически не употреблял спиртное. И я считаю недостатком то, что научился в милиции пить.

– Вы сказали, что в колонии есть люди, которые не являются закоренелыми преступниками.

– Да, есть такие.

– А себя вы считаете преступником?

– Нет. Я не стал преступником. То есть если сейчас меня освободить, прежде всего я пойду устраиваться на работу.

Меня не интересуют преступные мысли – разбои, налеты – то, что приносит быструю наживу.

– Чем бы вы могли заняться на свободе?

– У меня есть гражданская специальность: слесарь по ремонту электровозов. Я работал в свое время в локомотивном депо станции Иркутск-Сортировочный. Правда, недолго, три месяца. Но я отработал. И после зоны я бы в первую очередь пошел бы трудоустраиваться туда.

– Сколько лет вам остается еще отсидеть?

– По амнистии 2000 года мне сократили срок с двадцати лет до четырнадцати лет двадцати двух дней. Шесть лет я уже отсидел, остается восемь.

– За что вам сократили срок?

– За участие в боевых действиях.

– Где и когда вы участвовали в боевых действиях?

– В последний раз в городе Грозном. В 1996 году. Я был в командировке в составе сводного отряда иркутской милиции. После той командировки мне вручили государственную награду.

– Какую?

– Орден Мужества.

– За что вам его вручили?

– За наведение конституционного порядка в Чечне.

– Чем конкретно приходилось там заниматься?

– Ликвидацией вооруженных формирований в черте города.

– Какой-нибудь эпизод боевых действий запомнился больше всего?

– Помнится все… Дело в том, что до Чечни я ведь был еще во Владикавказе в 1992 году. Тогда там тоже была объявлена война. То есть опыт воевать у меня уже был. В Грозном мне приходилось стрелять по людям. По живым целям. Для нас они были враги. Их надо было либо задержать, либо уничтожить. На войне психика у бойцов не такая, как у обыкновенных людей. Есть только черное и белое. Есть свой, и есть враг. Есть люди, которых надо сберечь, – это свои, и есть люди, которых в принципе можно уничтожить, – это враги.

– Непосредственно лицом к лицу приходилось сталкиваться с врагами?

– Да это так и происходило. Есть группа, которая прикрывает, и есть штурмовая группа, которая непосредственно уничтожает врага.

– В колонии еще есть участники боевых действий?

– Очень много.

– Колония считается специфической…

– Да, в этой зоне сидят бывшие милиционеры. Которые сами знают закон. Могут им пользоваться. Поэтому здесь тяжелей… тяжелей нас подчинить. Поэтому и представители администрации пользуются здесь тоже только законом. Никаких теневых методов.

– Как могло произойти, что люди, раньше стоявшие на страже закона, сами его нарушили? Чего здесь больше: случайности или закономерности?

– Это случайность. Закономерность может быть, наверное, только по взяточникам.

– Возьмем конкретный пример. Ваше преступление – это случайность?

– Случайность.

– Значит, вы оправдываете себя?

– Я не собирался совершать того, что совершил. И большинство арестантов, сидящих в этой колонии, думали точно так же. То есть они хотели добиться чего-то, а способ не продумали. Именно законный способ. Просто начали делать… а когда способ перешел из законного в незаконный, они эту грань утеряли. Переступили черту. За это их наказали. Они находятся теперь здесь. В запретке. Но как таковыми преступниками они не являются. Я пятый год сижу в колонии. В силу своих функциональных обязанностей в зоне я провожаю всех тех, кто освобождается отсюда…

– Что это за должность?