Великий свободный могучий правдивый русский язык

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Великий свободный могучий правдивый русский язык

С фактической стороной книги все ясно, кому мало этих цитат, может заглянуть в том Бушина, может еще раз перечитать статьи Земскова. Но может быть, у книги есть великолепные художественные достоинства? Недаром про Солженицына говорят как про «художника слова» и великого писателя. В конце концов, вся цифирь — это только «художественные условности» художественного, а не документального произведения!

Расскажу тогда про свое знакомство с солженицынской прозой, которое состоялось в подростковом возрасте, когда я точно не владел никакими фактами и цифрами. Первой моей еще подростковой реакцией на Солженицына было неприятие, вызванное несколькими факторами, но главное, языком. Так уж получилось, что три-четыре месяца в году, начиная с грудного возраста и до 16 лет, я проводил в деревне у бабушки, в Поволжье, то есть почти четверть своей жизни на тот момент — среди сельских людей. Я прекрасно знал народный язык, умел на нем говорить, а если учесть, что мой родной Новокузнецк строили люди со всей страны и мои сверстники так же были горожанами только в первом поколении, то общаясь с многочисленными родителями друзей и близких, я получал представление о говоре очень разных мест. Я и сейчас могу подражать не меньше чем десятку разных диалектов и акцентов. Бывая в любой местности, легко перехожу на местный говор.

Позже я побывал в 60 регионах России и имел возможность узнать, как там говорят. Уже тогда, в 16 лет, язык Солженицына мне показался ненатуральным, искусственным, совершенно лубочным. Его манера писать напоминала мне известную пародию Ильфа и Петрова: «Ындо взопрели озимые, понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился…».

Когда я высказал свое раздражение, мне заметили, что Солженицын говорит на исконно русском старом дореволюционном языке. Но откуда он его узнал, человек, который вырос и воспитывался в СССР, в городах? Уже значительно позже я выяснил, что Солженицын, оказывается, даже на фронте и даже в тюрьме не выпускал из рук словарь Даля. Именно оттуда брал он свои «исконно русские слова».

Есть, однако, проблема: Даль составлял словарь из разных слов разных диалектов русского языка. Например, в словаре бок о бок могли стоять слова из сибирских, вятских и южно-русских говоров, которые никогда бы не встретились в речи одного и того же человека! Более того, известно, что Далю часто предъявляли претензии в сочинительстве слов, а он, признавая это, оправдывался, мол, ничего страшного, что сочиненное им слово не встречается в языке, главное, «оно звучит по-русски».

Когда Солженицын, для придания себе народности, заменял общеупотребительные слова в своем тексте на слова из словаря Даля, то возникал эффект «народности» с одной стороны, и эффект антинародности, пародийности и лубочности, ведь это был искусственный, вавилонско-русский язык, язык всех говоров сразу и никакого говора в отдельности!

В то, что Солженицын говорит на некоем народном языке, легко может поверить иностранец или городской житель, интеллигент, который никогда деревенского языка не слышал, но реального селянина липовым народным языком не проведешь! Поэтому и восхищение этот язык вызывает именно у городской интеллигенции, которая вздыхает по утраченным корням. Что касается знания языка вообще, то тут уж опять слово надо дать крохобору Бушину, не поленившемуся проштудировать парижское издание «Архипелага ГУЛАГ». Дело в том, что иностранные издательства чтут великих авторов и не смеют доверять их тексты корректорам. Поэтому парижское издание печаталось прямо с рукописи, а в рукописи было такое…

«Книги Солженицына кишмя кишат пословицами, поговорками, а также разного рода афоризмами как фольклорного, так и литературного происхождения. Он пламенно любит эти создания русского народного творчества и вековой мудрости всего человечества. На страницах… «Архипелага» и «Теленка» то и дело мелькает: «Пошел к куме, да засел в тюрьме», «Лучше кашки недоложь, да на работу не тревожь», «Мертвый без гроба не останется» и т. д. и т. п. С жемчужинами русского фольклора в его книгах соседствуют любовно вписанные туда аналогичные речения на многих иностранных языках. Достоевский знал немецкий, французский и латынь. Солженицын тоже знает, что есть такие языки. Кроме того, он знает об английском. И вот мы встречаем у него то homo sapiens, то made in, то pardon, то другие подобные же яркие свидетельства ба-а-альшой культуры. При таком изобилии знаний, разумеется, немудрено иногда кое-что и напутать, даже в простейших вещах. Так, Советский Союз по-немецки будет die Sowjetunion, а Солженицын пишет Soviet Union. Перепутал с английским. Другой раз вставил он в свой текст английскую поговорку My home is my castle (Мой дом — моя крепость). Похвально! Только англичане, которые настоящие, предпочитают говорить здесь не home, а haus. Еще где-то к месту ввернул немецкое выражение nach der Heimat (домой, на родину). Весьма интеллигентно! Но немцы, которые вполне грамотные, говорят в этом случае не nach der, a in die. Или: nach Hause, heim. Тяга Александра Исаевича к плодам культуры, о коих речь шла выше, в частности, к пословицам, поговоркам, афоризмам, так сильна, что порой он не удерживается от соблазна собственноручного изготовления некоторого подобия их. Взять, допустим, такой афоризм: «Отмываться всегда трудней, чем плюнуть. Надо уметь быстро и в нужный момент плюнуть первым». Это любовно сработано им для собственного практического употребления…В лондонской «Таймс» большой знаток русских проблем Бернард Левин однажды писал с благоговейным трепетом: глядя, мол, на Солженицына, «начинаешь понимать, что означало когда-то выражение «святая Русь»».

Каково же нам видеть в сочинениях живого носителя духа святой Руси некоторые исконно русские имена в таком, например, обличье: Вячислав, Керилл, Керюха… Ничуть не лучше, чем с именами людей, обстоит у Солженицына дело с географическими названиями на огромных пространствах от бывшей Восточной Пруссии, от немецкого города Вормдитт до знаменитого Халхин-Гола и Маньчжурии, изображенных им все в том же достославном «Архипелаге» как «Вормдит», «Халхин-гол» и «Манчжурия». А между этими, в какой-то степени экзотическими, крайними точками великое множество гораздо более простых, привычных, известных названий, которые Солженицын тоже не умеет написать вполне грамотно: Тарту, Лодейное Поле, Наро-Фоминск, Иваново-Вознесенск (теперь просто Иваново), Хакасия, поселок Железинка, Бауманский район… Но что там маленькая Железинка! Даже всемирно известные названия столиц советских союзных республик он не может ни написать, ни употребить верно. Читаем, например: «юристы Алмы — Аты» (т. 1, с. 21). Или вот с каким ведь упрямством твердит: Кише нев (1, 134), Кише нев (1, 565), Кишенев (1, 565), Кише нев (5, 538)… Увы, так же некорректно ведет себя… при употреблении в своем драгоценном «Архипелаге» множества и другого рода слов, выражений, оборотов речи. Пишет, например, «приуменьшать», «скотоложество», «гуттаперчивые куклы», «на мелководьи», «заподозреть»…

Если не скучно, то пошли дальше: «мы у них в презренья», «женщина в шелковом платьи», «рассказ об одном воскресенья», «вещи бросаются в тут же стоящию бочку», «Маркелов стал не много, не мало председателем месткома»… Активист демонстрирует нам такое богатство и разнообразие форм своей грамматической дремучести, что прямо хоть классифицируй их, эти формы. Как можно было уже заметить, он начисто глух, например, к некоторым падежным окончаниям кое-каких существительных среднего рода и пишет: «в многолюдья», «в восьмистишьи», «в Поволжья», «в Заполярья»..

Другая весьма устойчивая форма дремучести выражается в маниакальном стремлении удваивать согласные там, где вовсе не требуется. Это можно было заметить еще в написании имен и названий: «Кессарийский», «Тарусса», «Тартусский»… Но вот и продолжение: «нивеллировать», «баллюстрада», «асс», «каррикатура», «аннальное отверстие»…

Человек, так охотно и обильно украшающий тексты своих книг речениями на многих иностранных языках, уж мог бы, кажется, знать, что двойным согласным здесь просто неоткуда взяться, ибо их нет в словах-предках, коими были в данном случае французские слова niveler, balustrade, as, итальянское слово caricatura, латинское слово anus. Но наш герой не желает ни с чем считаться, ему мало того, что он представил в ложном свете даже анальное отверстие, он продолжает свое: «аггломерат» (2, 517), «муссаватист» (1, 50), «восспоминания», «латанный воротник», «подписси»(2, 475)…

Все это очень печально, но еще печальней, что иные слова он пишет хоть и верно, но употребляет неправильно. Так, вместо «навзничь» пишет «ничком», что совсем противоположно по смыслу. Или вот: «На полях России уже жали второй мирный урожай». Интересно было бы видеть, как это «уже жали», допустим, картошку, свеклу или кукурузу. Встречаем и такое: «в пути околевали дети». О детях — как о щенках или цыплятах! Солженицын очень гордится своим эллиптическим синтаксисом, т. е. таким построением фразы, при котором те или иные слова лишь подразумеваются, но не пишутся, не произносятся. Что ж, в иных случаях, если с умом, это весьма неплохая вещь. Но вот в «Архипелаге» читаем: «Мы переписывались с ним во время войны между двумя участками фронта». Как тут ни крути, а получается, что война шла междоусобная. В другом месте нечаянно набредаем на такой стилистический розан: «Вот он, европеец: не обещал, но сделал больше, чем обещал». Пожалуйста, азиат, люби европейца, восхищайся им, лобзай его, но — как твои слова разуметь? Что значит «больше, чем обещал», если он не обещал ничего? Больше ничего — это сколько? Пусть бы объяснил нам как азиат азиатам… Не менее поучительно… обстоит дело у Солженицына со словами и понятиями военного, фронтового обихода. Он уверен, например, что надо писать «военная компания»; убежден, что РККА — это среднего рода: «РККА обладало»…

Если и эти все наши претензии к языку, к грамматической осведомленности их активиста хозяева ИМКА-ПРЕСС сочтут излишними, чрезмерными, неуместными, то нам придется напомнить одну маленькую, им же, активистом, рассказанную историю. Однажды он обнаружил, что некий ответственный товарищ вместо «ботинки» написал «батинки». Товарищ этот был ему несимпатичен, ибо начальствовал над ним, и между ними возникали какие-то трения. А на дворе стояла весна 1953 года — Солженицын только что вышел из лагеря. И вот даже радость вновь обретенной возможности ходить по земле без охраны и вольно дышать не могла смягчить его злого презрения, и он запомнит эту ошибку, чтобы через двадцать с лишним лет предать ее гласности и высмеять в своем «Архипелаге»! Но кто он был, тот ответственный товарищ, писавший «батинки» — один из руководителей Союза писателей? министр? секретарь обкома? академик? Нет, это всего-навсего инспектор Кок-Терекского райпо Джамбульской области Казахстана. Университетов, как Солженицын, он, конечно, не кончал, в Институте истории, философии и литературы, как Солженицын, не учился, Нобелевской премии не сподобился. И русский язык для него не родной, он — казах. А ошибочку свою он сделал не в фолианте, изданном многотиражно в Париже, а в ведомости по учету товаров, составленной в связи с ревизией магазина в ауле Айдарлы. Вот каков объект и каковы обстоятельства грамматического сарказма и негодования Александра Исаевича…

Силу своей тяги к высотам мировой культуры и результат оной тяги при достаточном усердии можно успешно показать во многих областях человеческих знаний, допустим, в истории, литературе, юриспруденции. Усердия Солженицыну хватает, он не обходит, кажется, ни одной из предоставленных ему возможностей. В области истории, жизнеустройства и правопорядка дореволюционной России демонстрирует свою тягу и ее результаты посредством таких, скажем, утверждений: в Новочеркасске в свое время воздвигли, мол, памятник герою Отечественной войны двенадцатого года атаману Платонову; царь Александр Второй был убит в 1882 году; все, кончавшие высшие учебные заведения, вместе с дипломом получали дворянское звание и т. д. Ведя речь о советской истории, о советской жизни, Солженицын уверяет нас, например, в том, что в 1940 году мы «завоевали Карело-Финскую республику»; что избирательное право нашим гражданам предоставляется одновременно с получением паспорта, т. е. в 16 лет; что студенческие стипендии в 1929 году достигали 900 рублей в месяц и т. п. О литературных познаниях Солженицына мы уже говорили и еще скажем кое-что в дальнейшем, а тут — лишь один пример. Наш автор обожает многозначительные цитатки, и вот, допустим, уверяя, что это Роберт Бернс, преподносит нам:

Мятеж не может кончиться удачей.

Когда он победит — его зовут иначе.

Все перепутал! И текст не такой, и Бернс никакого отношения к нему не имеет.

Очень любит наш герой порассуждать на юридические темы. Ну, пристрастие понятное: человек сидел, изучал законы, так сказать, собственным горбом. Что же мы узнаем от него любопытного в этой области? Опять немало. Да все по каким кардинальным вопросам! Так, в поминавшемся выступлении по испанскому телевидению Солженицын негодовал: «В моей стране в течение шестидесяти лет никогда не была объявлена ни одна амнистия». Ни одна! Да советской власти еще шести месяцев не исполнилось, а она уже провела амнистию — 1 мая 1918 года. А потом-то сколько их было, и притом общих! В ознаменование победоносного окончания Гражданской войны, в честь десятилетия советской власти, в связи с победой над Германией и т. д. Вот он переходит от юриспруденции к географии, и тут снова дает множество показаний, к которым его никто не вынуждал. Мы уже отмечали, как своеобразно пишет он названия известнейших городов. На этом ему и остановиться бы. Но нет! Он еще, например, сообщает нам, что есть в России некая «Михневская область». В наше время в цивилизованной стране обнаружить целую область, дотоле неизвестную, — да это крупнейшее географическое открытие! Но интересно бы узнать, где именно простирается она, в каких широтах-долготах? Сколько там жителей? Читали ли сочинения Солженицына? Молчит наш первопроходец, молчит…

Трудно удержаться, чтобы не рассказать колоритнейший эпизод, связанный с рекой Эльбой. Выступая 30 июня 1975 года перед профсоюзными деятелями США, Солженицын вспоминал последние месяцы войны: «Мы думали, что вот мы дойдем до Европы, мы встретимся с американцами… Я был в тех войсках, которые прямо шли на Эльбу Еще немного — и я должен был быть на Эльбе и пожать руку вашим американским солдатам. Меня взяли незадолго до этого в тюрьму Тогда встреча не состоялась. Ия пришел сейчас сюда вместо той встречи на Эльбе (аплодисменты), с опозданием на тридцать лет. Для меня сегодня здесь — Эльба…». Известно, что на Эльбе, в Торгау, с американцами встретились войска 1 — го Украинского фронта, это произошло 25 апреля 1945 года. Действительно, Солженицына «взяли в тюрьму» незадолго, точнее говоря, за два с половиной месяца до знаменательного события. Но если по оплошности его и не взяли бы, то и тогда он никак не мог бы пожать руку американским солдатам. Дело в том, что Александр Исаевич в то время храбро командовал своей беспушечной батареей в Восточной Пруссии, это от Эльбы несколько далековато, до Торгау, поди, километров 600–700 наберется. Так что у Солженицына не имелось оснований утверждать, что он «был в тех войсках, которые прямо шли на Эльбу». На самом деле войска эти прямо шли на Вислу, где никакой встречи с американцами не было и быть не могло. Возможно, сей пассаж ошеломит читателя сильнее, чем многое другое в рассказе о страстном стремлении нашего героя к высотам мировой культуры. Ну, действительно, как это — перепутать Вислу с Эльбой? Как это — не иметь никакого представления о том, где именно ты воюешь? Мы можем предложить этому поистине феноменальному факту лишь такое объяснение. Войска, в которых находился Солженицын, шли не на Эльбу, как уже сказано, а на… Эльбинг — это город недалеко от Вислинского залива. Да, именно на Эльбинг в числе других частей фронта была устремлена 48-я армия, в которой служил наш герой. Разумеется, в наступающих войсках часто произносили: «Эльбинг! Эльбинг!..» Солженицын не мог этого не слышать, ну, и… Короче говоря, слышал Ваня звон… Вероятно, в его голове все прояснилось бы, доведись ему побывать в самом городе Эльбинге, но Солженицын там не был по той простой причине, что его «взяли» 9 февраля 1945 года, а Эльбинг взяли 10-го, т. е. лишь на другой день после того, как Красная Армия освободилась от Александра Исаевича».

А еще, кроме всего этого, бесконечно перевранные цитаты из других людей, с искажением смысла, с неправильными ссылками… И этот человек твердил всем про «образованщину», высмеивал ее! Вот это больше всего и возмущает! Я сам пишу с ошибками, как и большинство людей, но я не претендую на звание «великого русского писателя», не клеймлю других за ошибки, не насмехаюсь над нашей системой образования, которая в советские времена была лучшей в мире, да и сейчас лучше американской, хотя ее бюджет в десятки раз меньше.

Ну ведь поклонники и критики твердят, что Солженицын чуть ли не наследник Пушкина в языке. Слово Бушину:

«Тут уместно вспомнить, как жена нахваливает «энергию, плотность и взрывную силу» языка своего мужа. Примеров почему-то не приводит, а ведь их сколько угодно. Вот, допустим, с какой энергией навешивает он имеющие явно взрывную силу плотные ярлыки на живых и мертвых советских писателей: «деревянное сердце», «догматический лоб», «ископаемый догматик», «видный мракобес», «главный душитель литературы», «вышибала», «авантюрист». Какая энергия! Так это и есть «пушкинское мироощущение»? Еще? Полюбуйтесь: «лысый, изворотливый, бесстыдный», «дряхлый губошлеп», «ничтожный и вкрадчивый», «трусливый шкодник», «склизкий, мутно угодливый», «о, этот жирный! ведь не подавится», «морда», «ряшка», «мурло», «лицо, подобное пухлому заду». Какая плотность мысли и чувства! И мадам видит здесь «солнечное пушкинское начало»? Еще: «гадливо встретиться с ним», «слюнтяй и трепач», «жердяй и заика», «проходимец», «эта шайка», «их лилипутское мычание», «карлик с посадкой головы, как у жабы», «дышло тебе в глотку! окочурься, гад!». И явленную здесь «взрывную силу» нам следует считать «пушкинской субстанцией»? А сколько энергичных ярлыков позаимствовано из мира зоологии: «кот», «отъевшаяся лиса», «сукин сын», «хваткий волк», «широкочелюстной хамелеон», «яростный кабан», «разъяренный скорпион», «пьявистый змей». Рядом с таким непотребством голая зопа Моисеева по телевидению выглядит милой шуткой. Да ведь отсюда-то все и пошло… Приведя часть этого болезненно мизантропического перечня, Михаил Лобанов воскликнул: «И это пишет человек, считающий себя художником и христианином!».

Что касается иных художественных достоинств солженицынских текстов, то… положа руку на сердце, ответьте: кто смог осилить хотя бы том «Красного колеса»? Это же куча-мала, а не книга. Чем дальше Солженицын отказывался от новомировских редакторов и корректоров, которые не просто исправляли ошибки, а переписывали его произведения, тем больше наружу вылезала полная творческая бездарность. Но она была очевидна и тогда: ведущие писатели отмечали у Солженицына и карикатурность изображения, и излишнюю натуралистичность, и фельетонность, и очерковость, и плакатность, наличие длиннот и повторов, и антигуманистичность, и тошнотворность.

Сознаемся честно: это не просто предвзятая критика, все это в его текстах действительно есть. По художественному уровню основные книги Солженицына тянут максимум на второсортную журналистику, но не на произведения мирового уровня. Не имеет под собой основы мнение, что Солженицын «может и врал насчет фактов и идеологически заблуждался, зато он хороший писатель».

Бездарность бездарна во всем. Этим, кстати, доказывается и абсолютная глухота Солженицына к произведениям действительно великих писателей, коих он нещадно судит. Ему не по нраву Шекспир, Шиллер, Диккенс, по-отечески критикует он и Пушкина, Достоевского, Толстого, Некрасова, Платонова… Все истинно великие писатели видели себя наследниками мировой культуры, и только однодневки и бездарности видят себя в противоречии со всей традицией, так что Солженицын и по этому критерию явный самозванец. Из современников ополчился зачем-то на Паустовского и особенно на Шолохова. Именно Солженицын поднял вой на весь мир, что Шолохов плагиатор, что не он написал «Тихий Дон». Слава Богу, год назад рукопись Шолохова была обнаружена, и наконец-то он избавлен от клеветы. Но важен сам факт: Солженицын вместо того, чтобы увидеть настоящего великого писателя и благоговейно склонить перед ним голову, начинает злобно нападать на него.

Интересно сравнить две эпопеи: «Тихий Дон» и «Архипелаг ГУЛАГ».

«Тихий Дон» написан действительно народным русским языком, но не абстрактно-народным-вообще-языком, почерпнутым из словаря, как «Архипелаг», а южно-русским, донским языком, почерпнутым из народной речи. В произведении Шолохова нет фактов, взятых с потолка или «по слухам», нет публицистики и документалистики, цитат и цифр, все там пропущено через душу и поступки героев. У Шолохова герои постоянно мучаются от противоположных страстей и разрываются между противоположными истинами. Нет правды ни у красных, ни у белых, а точнее, у каждого своя правда. И главное, понятно, что правда, которая на другой стороне, она именно правда, и ты со своей правдой воюешь не с неправдой, а тоже с правдой. В этом и трагедия, и диалектика характеров героев, которые меняются на протяжении книги.

Теперь смотрим «Архипелаг». Там никто не меняется, там все ясно с самого начала, ясно, где добро, а где зло, там все как в бразильских телесериалах: есть добрая рабыня Изаура или Мария Лопес и злой Луис-Альберто, злой по непонятной причине, просто некий карикатурный злой злодейский злодей.

Поэтому читать «Тихий Дон» это все равно что самому пройти через горнило эпохи, измениться и стать сильнее, мудрее, а прочитать «Архипелаг» это все равно что посмотреть телесериал. Да у братьев Стругацких и то больше нравственных исканий и экзистенциальных проблем поднимается в романах, чем у этого «великого» писателя!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.