3.7. Европейская трагедия. Зачем нужен реальный опыт европейской интеграции?

3.7. Европейская трагедия. Зачем нужен реальный опыт европейской интеграции?

Символическому падению Берлинской стены исполнилось более четверти века — вот уже скоро две трети того времени, которое Моисей водил евреев по пустыне. Представляется, что это вполне достойный срок для подведения хотя бы предварительных итогов евроинтеграции, притом что они представляются уже вполне бесспорными.

Сегодня уже вполне очевидно: европейский проект, казавшийся многим образцом для всего мира (о чем говорят соглашения об «ассоциации», подписанные с Европейским союзом такими странами, как Иордания, Марокко, Мексика, Чили и даже ЮАР), остался в самом лучшем случае региональным проектом интеграции. Правда, он действительно обеспечил заблаговременное (в те времена, когда о предстоящей глобальной депрессии еще никто и не думал) формирование крупного и относительно устойчивого макрорегиона.

При этом сейчас уже не вызывает сомнения, что значительная часть надежд на «возвращение Восточной Европы в Европу» не оправдалась (как и надежда на интеграцию Южной Европы), и понять причины этого представляется совершенно необходимым. С другой стороны, все надежды конца 80-х, которые в принципе могли реализоваться, уже гарантированно воплощены в жизнь — и теперь крайне важным понимать, что будет происходить с нашими на глазах становящимися все более опасными и агрессивными партнерами по бизнесу в дальнейшем.

Опыт европейской интеграции важен и потому, что Европейский союз по-прежнему остается наряду с США и Китаем одним из трех мировых экономических центров силы. Этому положению совершенно не мешает его сохраняющаяся политическая подчиненность США. Более того, мы видим в ходе нарастающих по масштабам военных операций и организации нацистского переворота с последующим развязыванием гражданской войны на Украине, как его страны (и даже далеко не всегда в шкуре НАТО) все более выпячиваются вперед американцами в ходе их военных, политических, информационных и экономических агрессий.

Для российского общества исключительно важно и то, что Европейский союз, несмотря на введенные им санкции и демонстрацию откровенно неадекватной враждебности и агрессивности, все еще остается крупнейшим торговым партнером России. Соответственно, представляется необходимым сохранять уверенность в том, что с ним можно будет поддерживать коммерческое сотрудничество и в отдаленной перспективе (хотя грузоперевозки начали переориентироваться на занятую работой, а не нравоучениями Юго-Восточную Азию задолго до украинской катастрофы).

России следует понимать и то, будет ли вражда к ней, доходящая до насаждения животной русофобии, оставаться в «интегрирующейся» Восточной Европе ключевым критерием демократизма, будет ли Польша (не говоря уже о странах Балтии) считать себя, когда ей придется выбирать, кем быть — 28-м членом Евросоюза или 51-м штатом США, и будет ли развитая часть Европейского союза продолжать растаптывать собственные интересы ради демонстрации коллективной ненависти к нашей стране и все чаще — к нашему народу.

Еще более важна культурно-идеологическая составляющая интереса к Европе и ее опыту. Ведь именно в нашем обществе, причем в самых широких и разнообразных его слоях, все еще жива идея Европы как средоточия, квинтэссенции цивилизованности и демократичности как высшего выражения «свободы, равенства и братства». Россия с 1987 года, то есть вот уже более четверти века, живет в условиях национальной катастрофы, именуемой «либеральными рыночными реформами». В условиях еще более быстрой, чем в развитых странах, варваризации мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы нашему стремлению к цивилизованности и культуре было на что опереться не только в прошлом, в становящихся все более туманными и мифологизированными воспоминаниях о Советском Союзе, но хотя бы и в настоящем, в современной Европе, и все более остро тревожимся из-за того, что вместо еще недавно казавшихся незыблемыми европейских ценностей все чаще опираемся на воздух.

Европа со времен Древнего Рима и Карла Великого пережила целый ряд интересных интеграционных проектов, и значение нынешнего Евросоюза заключается не столько в его актуальности, сколько в сравнительной гуманности: не будем забывать, что прошлый общеевропейский проект был реализован Гитлером, а позапрошлый — Наполеоном, отказавшимся от активной политической деятельности лишь после физической гибели большинства пригодных к военной службе французских мужчин.

Поэтому Европа необходима России в том числе и как символ и прививка гуманности, даже полностью растоптанной ее собственной повседневной политической практикой. Ее все более очевидная неспособность и, более того, откровенное нежелание выполнять эту функцию также требует углубленного изучения, так как представляется наиболее концентрированным и наиболее ярким выражением угрозы, нависшей в наше время над человеческой цивилизацией.

Выравнивание уровня развития европейских стран не удалось

Уже с середины нулевых годов не вызывает практически никаких сомнений, что европейская интеграция и расширение Европейского союза способствовали не преодолению, но, напротив, усугублению его внутренних проблем.

Ключевая проблема Европейского союза заключалась и заключается в глубочайшей внутренней дифференциации, связанной не только с уровнем развития экономик входящих в него стран, но и с внутренней культурной разнородностью. Носители разных культур, даже таких близких, как французская и немецкая, по-разному реагируют на одни и те же управленческие воздействия, что существенно затрудняет унификацию управления. Что же говорить о странах Средиземноморья! Ситуация кардинально усугубилась в 2004 году, когда единая Европа расширилась, по сути дела, за пределы своих культурных границ, однако в силу налагаемых политкорректностью ограничений этот вызов не только не нашел должного управленческого ответа, но даже не был осознан. (Хотя высокопоставленный представитель Европейской Комиссии и заявлял автору данной книги, что «у нас нет никаких проблем с Болгарией и Румынией, потому что мы не верим никакой информации, которая исходит из этих стран».)

Динамика подтягивания южно— и восточноевропейских экономик к уровню развитых членов Евросоюза в 1992–2008 годах, наиболее концентрированно выраженная в нижеследующих таблицах, производит глубокое впечатление.

Индекс дифференциации Восточной Европы рассчитывается упрощенно: как разница (в разах) ВВП на душу населения тех из пяти стран Восточной Европы, для которых имеется статистика с 1980 года (Болгария, Венгрия, Польша, Румыния, Чехия), по которым этот показатель является в каждом рассматриваемом году наименьшим и наибольшим.

Индекс дифференциации Евросоюза выражает степень его внутренней неоднородности по уровню экономического развития, показателем которого избран национальный ВВП на душу населения. Рассчитывается как среднеквадратическое отклонение величин ВВП (на душу населения соответствующих стран от уровня Франции, принятого за единицу), взвешенных по доле национального ВВП в общем ВВП Евросоюза (или всех рассматриваемых стран — при оценке дифференциации стран Европы в нынешних границах Евросоюза).

Серой заливкой выделены данные по странам, не являвшимся в соответствующие годы членами Евросоюза.

Данные по Чехии за 1980–1994 годы были без каких бы то ни было разъяснений изъяты из базы официальных данных МВФ в 2010-х годах, и в данной таблице (с. 195–196) курсивом выделены эти данные из редакций базы официальных данных МВФ прошлых лет.

Относительно низкие результаты Германии до ее воссоединения вызваны учетом ее в современных границах (включая ГДР; пересчет показателей нерыночной экономики по рыночным обменным курсам валют объективно ведет, как правило, к их занижению).

Индекс дифференциации Европы в пределах современного Европейского союза, насколько можно судить, занижен для 1980–1992 годов и (в меньшей степени) 1995 года из-за отсутствия статистики по ряду стран.

Относительно высокие результаты Румынии в социалистическую эпоху при общеизвестно низком уровне жизни вызваны сверхконцентрацией и неэффективным использованием нефтедолларов режимом Чаушеску.

Таблица 1. Сравнительная динамика развития стран Евросоюза (ВВП на душу населения, долл., по отношению к уровню Франции)

нд — нет данных.

Источник: МВФ, 2015 год. Расчеты Валерии Сидоровой.

Примечания: Страны ранжированы по ВВП на душу населения в 2014 году.

Франция выбрана для сравнения как наиболее развитая и крупная страна Европейского союза, не испытывавшая значительных политических потрясений (в отличие от Германии, включающей в себя часть Восточной Европы, что и обусловливает ее относительную уязвимость в условиях текущего кризиса), руководство которой последовательно придерживается проевропейской ориентации (в отличие от Великобритании).

Прежде всего, дифференциация членов Европейского союза остается весьма значительной и связана отнюдь не только с принятием новых членов, невозможность подтягивания которых до уровня развитых стран стала в последние годы уже совершенно очевидной. Так, с 1988 по 1992 год расширения Европейского союза не происходило, но его внутренняя разнородность увеличивалась в силу специфики его собственного развития: темпы экономического роста более развитых страны за счет освоения постсоциалистического пространства в целом были выше, чем в менее развитых.

Насколько можно судить, в периоды благополучного развития, не связанные с внутренними и внешними шоками (в силу мировых кризисов или существенных расширений), наблюдается более заметное увеличение степени дифференциации Европейского союза, так как отсутствие потрясений позволяет развитым странам реализовать свои преимущества во внутриевропейской конкуренции, несмотря на обязательства развивать новых членов.

Потрясения же ложатся основным грузом на наиболее развитые страны, локомотивы европейской интеграции, сокращая их отрыв от остальных и тем самым снижая внутреннюю дифференциацию (как после кризиса 1997–1999 годов) или, как минимум, замедляя ее нарастание (как после кризиса 2008–2009 годов).

Это представляется весьма неутешительным для будущего объединенной Европы выводом, так как наглядно демонстрирует ее проблематичность.

Не менее знаменательная картина складывается и при наблюдении за странами бывшего социалистического лагеря. Несмотря на значительные темпы подтягивания к общеевропейскому уровню развития, рубеж в половину французского уровня по ВВП на душу населения среди них пересекла лишь Словения, причем еще в 2005 году. Отставание остальных стран этой группы, хотя в целом и сокращается, остается качественным, а не количественным. Эти страны по-прежнему не столько «Европа», сколько «Восточная Европа» в традиционном понимании этих терминов.

Неуклонность подтягивания стран Восточной Европы к уровню «старой Европы» после распада СЭВ и начала их европейской интеграции обусловлена прежде всего катастрофическим падением их экономик в конце 80-х — начале 90-х годов.

Лишь Польша достигла своего «относительного» уровня 1980 года уже в 1995-м, то есть через 15 лет, и затем уверенно превысила его, несмотря на кризис 2007–2008 годов и нынешнюю проблемную стабилизацию. Венгрия стала отставать от Франции меньше, чем в 1980 году, лишь в 2000-м, то есть 20 лет спустя; Чехия приблизилась вплотную к этому уровню в 2005-м, а Румыния обошла его в 2010-м, через 30 лет. Болгария же, похоже, не достигнет «относительного» уровня развития 1980 года уже никогда (по крайней мере, ее нынешний «относительный» уровень лишь немногим превышает половину уровня 1985 года).

Сохраняется высокая неравномерность развития самих стран Восточной Европы, хотя аутсайдеры частично сменились (место Польши заняла Болгария, в рамках социалистической системы входившая в число лидеров, а Румыния осталась на предпоследнем месте).

Разрыв в ВВП на душу населения между наиболее и наименее развитой из пяти стран Восточной Европы (без Прибалтики, Словакии и Словении) в первой половине 80-х годов снизился. Однако после страшного увеличения разрыва между ними в результате катастрофы конца 80-х — начала 90-х годов (в 1992 году индекс дифференциации стран Восточной Европы превысил уровень 1985 года более чем в 1,8 раза) и последующего выхода из кризиса на основе различных моделей он лишь в 2010 году лишь приблизился к уровню 1980-го, а в 2014 году — к уровню 1985-го (существенно, что в социалистическое время до начала рыночных преобразований дифференциация также заметно снижалась).

Насколько можно понять, достаточно устойчивое сохранение отставания стран Восточной Европы обусловлено самой моделью европейской интеграции. Более того, глубокая внутренняя дифференциация Европейского союза, хотя и постепенно снижается, является его фундаментальной особенностью и в обозримом будущем будет носить качественный, а не количественный характер.

Новый европейский колониализм

С годами крепнет уверенность в том, что сохранение разрыва в уровне развития и хроническая потребность новых членов Европейского союза в помощи являются не только не случайными, но и предопределенными самой экономической моделью европейской интеграции.

Ориентация стран Европейского союза прежде всего на внутренний рынок, но ни в коем случае не преимущественно на экспорт за его пределы, жестко навязываемая всем его новым членам, представляется естественным следствием рационального стремления к устойчивому развитию, защищенному от внешних шоков. Строго говоря, в этой части оно вполне разумно воспроизводит экономические модели Советского Союза и Китая. Однако для новых членов данное требование оборачивается требованием переориентации внешней торговли на внутренний рынок Европейского союза, на котором для их национального производства (даже когда оно соответствовало европейским стандартам, разрабатывавшимся в том числе и для обеспечения нетарифного протекционизма), как правило, просто не было и не будет места.

Это создавало большие проблемы для всех присоединявшихся к Европейскому союзу стран. Ставшая притчей во языцех Греция, например, в рамках евроинтеграции была вынуждена существенно ограничить производство своих экспортных продуктов — вина, табака, оливок и даже хлопка, попросту не нужных объединенной Европе. По сути, из базовых отраслей экономики ей позволили развивать одно лишь судостроение, которое, однако, вскоре не выдержало глобальной конкуренции.

Для бывших социалистических стран вступление в Европейский союз способствовало ограничению, а то и прямому разрыву торговых связей прежде всего с Россией, с которой они были объединены в рамках прежней социалистической модели интеграции.

Поскольку высокотехнологичная продукция новых членов, как правило, была неконкурентоспособной на внутреннем рынке Европейского союза, их европейская ориентация объективно способствовала быстрой и беспощадной деиндустриализации этих стран. Гиперконкуренция со стороны европейских фирм вела к массовой безработице и утрате рабочей силой квалификации, вытеснению населения в нестабильные сектора с высокой самоэксплуатацией. Это прежде всего мелкая торговля, превозносимый либералами малый бизнес и сельское хозяйство.

Другим следствием стала широкомасштабная миграция населения в развитые страны Европейского союза, в которых она существенно испортила рынок труда. Наконец, не следует забывать и того, что чрезмерное измельчение бизнеса объективно снижает национальную конкурентоспособность, в частности технологический уровень страны.

Экономики Восточной Европы (в первую очередь банковские системы, оставшиеся слабыми), за малым исключением, практически полностью перешли под контроль глобальных корпораций старой Европы, которые сохранили промышленность, как правило, только там, где имелась высококвалифицированная рабочая сила. (Стоит отметить, что некоторое относительное улучшение экономических показателей новых членов Европейского союза произошло за счет переноса в них значительного числа экологически вредных производств, осуществленного в преддверии их присоединения.)

В странах со сравнительно малоквалифицированной рабочей силой (Румынии, Болгарии, странах Прибалтики) еще на этапе подготовки к вступлению в Европейский союз была организована подлинная промышленная катастрофа, благодаря чему квалифицированные и активные работники при открытии границ просто бежали на Запад (так, в 2007–2008 годах из Румынии уехало 20–30 % экономически активного населения — 2–3 млн человек). Это создавало в новых членах Европейского союза дефицит рабочей силы и повышало стоимость оставшейся, что во многом лишало эти страны преимущества дешевизны квалифицированного труда. Подготовка же специалистов из-за закрытия соответствующих производств и отказа от массового создания новых почти прекратилась.

Сохраненная промышленность в значительной степени занимается простой сборкой продукции корпораций «старой» Европы, в том числе ориентированной на экспорт на емкие рынки России и (до 2014 года) Украины.

В результате в странах Восточной Европы прошла масштабная и почти всеобъемлющая деиндустриализация и возникла двухсекторная экономика, характерная для колоний, пусть даже и новой эпохи.

Представляется принципиально важным, что западный капитал, как правило, не создавал новые, но использовал уже существующие в Восточной Европе и созданные до него ресурсы, придавая осуществляемой в ходе евроинтеграции модернизации преимущественно «рефлективный» характер.

В рамках созданной модели добавленная стоимость выводится из новых членов Европейского союза в страны базирования глобальных корпораций, что обусловливает парадоксальное сочетание экспортной ориентации с хроническим дефицитом текущего платежного баланса (во многом за счет высоких инвестиционных доходов). В частности, в Румынии 85 % инвестиционного импорта идет на обеспечение производства экспортной продукции.

Президент Чехии Клаус в свое время был вынужден признать, что вступление его страны в Европейский союз превратило ее в «объект выкачивания денег». Это касается всех стран Восточной Европы: их сальдо текущих операций платежного баланса еще до начала кризиса 2008–2009 годов (что принципиально) было намного хуже, чем в 1990-м (последнем году существования социалистической системы). (В Болгарии оно снизилось с –8,1 % ВВП в 1990 до –25,2 % ВВП в последнем предкризисном 2007 году, в Чехии с 0,00 до –4,4 % ВВП, в Венгрии с +1,1 % до –7,3 % ВВП, в Польше с +4,9 % до –6,2 % ВВП, в Румынии с –4,6 % до –13,4 % ВВП; за 1992–2007 годы оно снизилось в Словении с +5,7 % до –4,0 % ВВП, в Литве с +5,3 % до –14,5 % ВВП, в Латвии с +12,3 % до –22,4 % ВВП; за 1993–2008 годы в Эстонии с +1,2 % до –15,1 % ВВП, в Словакии с –4,9 % до –5,3 % ВВП — и это, как мы видим, наименьшее ухудшение данного показателя!)

Отрицательное сальдо текущего платежного баланса некоторое время может поддерживаться притоком иностранных инвестиций, однако при хроническом характере означает жизнь в долг с высокой зависимостью от внешних шоков и рисками девальваций либо, если они невозможны (например, из-за вступления в зону евро), с ухудшением социальной защиты.

Когда эти «скрытые резервы» исчерпываются, то есть, грубо говоря, в стране заканчиваются финансовые ресурсы, которые из нее можно вывести, платежный баланс относительно нормализуется, но это состояние обескровленности практически исключает возможность нормального развития. Поэтому улучшение платежного баланса после кризиса 2008–2009 годов представляет собой не столько подготовку к «европейскому рестарту», сколько статистический аналог «тишины на погосте». В 2014 году из рассмотренных десяти стран Восточной Европы в пяти текущее сальдо платежного баланса было лучше, чем в 1990 году (для некоторых — в 1992 и 1993 годах), а в пяти — по-прежнему хуже: в Словении оно составило +5,9 % ВВП, в Венгрии +2,5 % ВВП, в Словакии +1,9 % ВВП, в Литве +0,9 % ВВП, в Латвии –0,1 % ВВП, в Болгарии и Чехии по –0,2 % ВВП, в Румынии –1,2 % ВВП, в Польше –1,5 % ВВП, в Эстонии –2,2 % ВВП.

Принципиально важно, что структурные фонды Евросоюза обусловливают выделение средств на развитие весьма жесткими условиями, которым по-настоящему сложно соответствовать. Так, в 2007 году Румыния могла получить из этих фондов 2 млрд евро, но на практике смогла использовать лишь 400 млн евро из фонда рыболовства. В то же время ее взнос в бюджет Евросоюза составил 1,1 млрд евро (1,8 % ВВП), то есть Румыния стала не бенефициаром, а донором Европейского союза, причем возникли вполне обоснованные опасения закрепления этого положения на длительное время. Другой пример — Латвия, которая смогла начать использовать средства, выделенные Евросоюзом на модернизацию сети ее автомобильных дорог, лишь в 2013 году.

Во всей Восточной Европе мы видели массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации стали хозяевами не только банковских систем, но и практически всей экономики, а через нее — и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию социально-экономического развития Румынии: совершенно неожиданно для ее европейски ориентированного руководства оказалось, что будущее страны в рамках европейской интеграции в решающей степени определяется не национальными властями, но корпорациями «старой» Европы и решениями Еврокомиссии, на которые власти Румынии не могут оказать практически никакого реального влияния. Соответственно, никакая национальная стратегия развития в рамках Европейского союза невозможна по определению, по крайней мере, для его новых, относительно слабых членов.

В связи с этим возникает резонный вопрос: если это суверенитет, то чем в таком случае является колониальная зависимость? И где тот «суверенитет» членов Европейского союза, который от России истерически требуют признавать и уважать?

Развитые страны (в том числе в рамках «Восточного партнерства») действуют (возможно, бессознательно) по принципу «возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это все меньше напоминает декларируемое справедливое и равное сотрудничество и все больше — жестокую неоколониальную эксплуатацию.

Имманентный управленческий кризис

Глубокая и неустранимая внутренняя дифференциация Европейского союза оборачивается серьезным различием даже самых насущных интересов его членов, которое в свою очередь превращает практически все значимые решения, принимаемые в его рамках, в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов.

Вступление в силу Лиссабонского договора облегчило этот процесс (впервые введя внятный формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обострило внутреннюю напряженность в Европейском союзе, создав угрозу того, что некоторые страны часто будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.

Однако принцип многоуровневого компромисса как основного инструмента выработки решений сохранился, соответственно, корректировать их после принятия по-прежнему остается исключительно сложно, что сохраняет поразительную негибкость позиции Европейского союза. Поскольку эта позиция естественным образом вырабатывается без участия не входящих в объединенную Европу стран (в том числе и России), она, как правило, оказывается негибкой за их счет, в том числе и за счет нашей страны.

При этом высокое влияние США на политическую элиту целых ряд стран Европейского союза (часто доходящее до прямого управления ими как марионетками, в частности в случаях Польши, Прибалтики и Болгарии) позволяет им оказывать колоссальное воздействие на процесс принятия решений, регулярно добиваясь от Европейского союза действий, выгодных США и невыгодных ему.

Важную роль в этом играют и интеллектуальная несамостоятельность, зависимость европейского политического класса от США и их глобальных аналитических структур, а также страх ответственности, привычный для последних поколений европейской политической «элиты». Они традиционно делегируют принятие значимых решений США, получая от них умеренные дивиденды (в основном частного характера) и перекладывая на них перед своими избирателями и национальными элитами как их, так и свои собственные ошибки.

Единственным моментом, когда руководители Европы почти освободились от стратегической зависимости от США, представляется нападение на Ирак в 2003 году. Оно осуществлялось с такими грубыми нарушениями европейских ценностей (от соблюдения процедур принятия решений до простого человеческого здравого смысла), что руководители континентальной Европы, выражая публичное несогласие с ним (или, как минимум, сомнение в его правомерности), вплотную подошли к преодолению своей зависимости от США. И, ощутив, что при продолжении этой линии им поневоле придется начать самостоятельно принимать определяющие будущее их стран решения и нести ответственность за последствия их реализации, перепугались и панически вернулись под крыло американской администрации. Процесс этого возвращения получил юмористическое (для наблюдавших процесс с близкого расстояния) наименование трансатлантического ренессанса.

Заблаговременно принятые и в силу трудности процедуры выработки не подлежащие корректировке решения затрудняют, а то и делают принципиально невозможной плодотворную дискуссию с представителями Европейского союза. Евробюрократ еще до его качественного расширения в 2004 году напоминал магнитофонную кассету с записью соответствующей директивы и пространными велеречивыми рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных (в том числе им же самим) европейских ценностях. После этого расширения, сопровождавшегося (в том числе и как следует из приведенной выше таблицы) качественным усилением внутренней неоднородности Европейского союза, ситуация только усугубилась.

На деле же демократия и компромиссы понимались и понимаются евробюрократией исключительно как безоговорочное подчинение ее требованиям, в том числе и прямо нарушающим ее-де собственные нормы (так, Еврокомиссия долгие годы отчаянно требовала от России ратифицировать заведомо невыгодный ей договор к Энергетической хартии, хотя в соответствии с европейскими нормами не имеет права даже обсуждать вопросы энергетического сотрудничества), то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейские бюрократы в принципе не способны увидеть (или художественно изображают это) внутренней противоречивости свойственных представителям Европейского союза проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии. Как без тени сомнения выразился один из депутатов бундестага в частной беседе с автором данной статьи, «полноправный демократический диалог — это когда мы говорим вам, что вы должны делать, думать и чувствовать, а вы поступаете в полном соответствии с нашими указаниями».

Однако это далеко не самое худшее.

Ценностный кризис Европейского союза

Непреодолимая и не снижающаяся со временем культурная и хозяйственная разнородность Европейского союза объективно обусловливает, как это было и в Советском Союзе, необходимость исключительно высокой идеологизации системы управления, так как именно идеологизация создает систему сверхценностей, ради которых элементам этой системы можно жертвовать текущими материальными и иными интересами.

Однако, с другой стороны, идеологизация неминуемо чревата весьма существенным снижением качества управленческих решений, как мы также видели на примере Советского Союза.

Кроме того, в настоящее время основа этой идеологизации — традиционно провозглашаемые (как бы сильно они ни извращались на практике) европейские ценности и расширение сферы их применения (то есть расширение Европейского союза) — сталкивается с двумя фундаментальными и, по всей видимости, принципиально непреодолимыми вызовами.

Прежде всего, противоречие между формальным политическим равноправием членов Европейского союза и различным уровнем их не только социально-экономического, но и культурно-цивилизационного развития ослаблено Лиссабонским договором за счет равноправия. Надежды же на быстрое подтягивание новых членов к лидерам оказались еще более беспочвенными, чем аналогичные надежды советской цивилизации. Таким образом, Европейский союз ради повышения эффективности управления сделал весьма значительный шаг назад от равноправия, что представляется, несмотря на всю свою очевидную вынужденность, весьма существенной эрозией европейских ценностей в традиционном европейском их понимании.

Второй вызов декларируемым европейским ценностям заключается, насколько можно судить со стороны, во всеобщем понимании того, что к настоящему времени глобальный экономический кризис пусть и не сразу, но все-таки остановил существенное расширение как Европейского союза, так и еврозоны. С одной стороны, у наиболее развитых стран Европы больше нет ресурсов для расширения своего формализованного влияния. С другой, неразвитые европейские страны, являющиеся потенциальными кандидатами на членство в Европейском союзе, из-за кардинального и, по всей видимости, долгосрочного ухудшения экономической конъюнктуры больше не могут выполнять стандартные требования евробюрократии даже в их весьма смягченном варианте. Исключения последних лет — вступление Хорватии в Европейский союз, а Эстонии и Латвии в еврозону — своей незначительностью лишь подтверждают это правило: это шаги, предпринятые Европейским союзом и еврозоной для демонстрации продолжения успешного расширения и углубления евроинтеграции в то самое время, когда ее потенциальные ресурсы уже практически полностью исчерпаны. Вероятное присоединение к Европейскому союзу незначительных в экономическом плане Албании и Черногории (которая уже де-факто находится в еврозоне) лишь подтвердит эту тенденцию.

В этой ситуации важным паллиативом, позволившим на время замаскировать стратегическую исчерпанность европейской интеграции, стало «Восточное партнерство», обеспечившее среди прочего еще более надежную привязку к евробюрократии административных и коммерческих элит стран-соседей, а также комплексную расчистку их юридического пространства для дальнейшей экспансии европейского бизнеса.

Таким образом, Европейский союз, этот экспансионистский по самой своей природе и объективно направленный на неуклонное расширение проект, из экстенсивного поневоле становится интенсивным — и это на наших глазах начинает болезненно, хотя и неосознанно им самим трансформировать весь его облик. Не стоит забывать, сколько прожил другой интеграционный — советский — проект после того, как под давлением внешних обстоятельств был вынужден отказаться от территориальной экспансии и соответственно от экстенсивного расширения.

Проблема перехода от интенсивного к экстенсивному развитию носит не только управленческий, но и принципиальный ценностный характер. Ведь отказ от насаждения своих ценностей, от их неограниченной экспансии, вне зависимости от причин такого отказа, сам собой, автоматически ставит перед всеми их носителями (а далеко не только перед одними их пропагандистами) вопрос о справедливости и соответственно фундаментальной обоснованности этих ценностей. А сама возможность постановки подобного вопроса уже подрывает их, а с ними не только внешнюю эффективность, но и саму идентичность их носителей. Как только кто-то отказывается (повторюсь, по любой причине) от неограниченной экспансии, от повсеместного насаждения своих ценностей, он тем самым автоматически признает их неуниверсальность, локальность, что в современном глобализованном мире является, по сути дела, синонимом неполноценности.

Помимо этого, крайне болезненной проблемой Европейского союза является удивительная слабость европейской самоидентификации даже на уровне элит (если, конечно, ориентироваться на их реальное поведение и в первую очередь на принимаемые ими стратегические решения, а не на торжественные тосты и другие официальные заверения). При этом рост значения регионов в рамках концепции «Европы регионов», равно как и усиление действия общеевропейских (вроде Партии европейских левых) и глобальных сил (среди которых в первую очередь надо отметить политический ислам), разрушает далеко не только национальные бюрократии и национальные идентичности, как это планировалось идеологами «новой Европы», но и саму европейскую целостность, существующую в основном в виде отдаленной и расплывчатой мечты.

Весьма значима для руководства Европейского союза — возможно, в том числе и из-за его исключительно высокой идеологизации — и проблема морали. Переписывание истории, насаждение демократии в новых «крестовых походах» в Афганистане, Ираке, Ливии, Сирии (в форме агрессивного исламского фундаментализма) и на Украине (в форме откровенного архаичного нацизма) при предельно циничной толерантности к ее «дефициту» (по официальной формулировке), как минимум, в Латвии и Эстонии, попустительство практике апартеида и государственной реанимации фашизма в некоторых членах Европейского союза, торговля людьми (продажа Милошевича за обещание 300 млн долларов правительству Джинджича — без этой продажи они оба были бы живы), одобрение государственных переворотов под видом народного волеизъявления — все это глубоко аморально. Все это до такой степени противоречит европейским ценностям в том виде, в котором мы привыкли их признавать, что все сильнее возникает ощущение принципиального отрицания современным Европейским союзом собственно европейских ценностей и их сохранения только за его пределами, в первую очередь в России.

Шокирующим проявлением морального кризиса Европейского союза является и априорная неравноправность его сотрудничества с другими странами. Когда после 11 сентября 2001 года президент Путин, выступая в бундестаге на немецком языке, предложил Европейскому союзу в лице Германии стратегический пакт «энергия в обмен на технологии», официального ответа так и не последовало: европейцы сделали вид, что ничего не произошло, и продемонстрировали нежелание вступать в диалог с «низшей расой». Использование данного термина отнюдь не является каким бы то ни было преувеличением: не стоит забывать, что, когда после нацистского переворота украинские руководители стали все более активно использовать по отношению к России и русским гитлеровскую риторику — вплоть до «недочеловеков» и «тотальной войны», это не вызвало никаких внятных возражений со стороны стран Евросоюза, включая Германию.

Неофициально же России весьма внятно дали понять, что она от Европейского союза никуда не денется, ее энергетические ресурсы все равно будут работать на Европу, ее рынок будет все равно все шире раскрываться перед европейским бизнесом, а высокие технологии Европейский союз оставит себе как гарантию своего стратегического конкурентного преимущества над Россией.

Понимание диалога с нашей страной как диалога всадника с лошадью обусловлен, с одной стороны, выработавшейся за конец 1980-х, 1990-е и 2000-е годы привычкой к отсутствию у России каких бы то ни было внятно формулируемых и твердо отстаиваемых национальных интересов, а с другой — пониманием, что критически важная часть личных активов нашей «правящей тусовки» находится именно в юрисдикции стран Европейского союза.

Однако такое понимание, как показывает развитие событий в последние годы, не только не способствует успешному развитию сотрудничества, но и объективно толкает Россию к стратегическому союзу с Китаем и попыткам углубления тактического партнерства даже с США (для понимания степени вменяемости и адекватности современных европейских руководителей не стоит забывать, что в результате санкций Евросоюза и США против России, введенных по требованию и под давлением американцев, товарооборот России с Германией сократился в 2014 году на 7 %, а с США увеличился на 6 %, причем импорт нашей страны из Германии упал на 13 %, а из США вырос на 12 %).

Всей своей историей и всем своим поведением Европейский союз с исчерпывающей убедительностью демонстрирует, что всякая аморальность (и тем более аморальность, возведенная в принцип и превращенная в новую, хотя пока еще и не европейскую в полной мере, но, безусловно, уже давно евробюрократическую форму морали) неминуемо подрывает жизнеспособность как отдельных людей, так и сообществ наций.

Глобальный кризис делит членов Европейского союза на сорта

Мировой экономический кризис по мере своего углубления и расширения необратимо усугубляет проблемы объединенной Европы и все более наглядно демонстрирует ее неспособность справиться с ситуацией. Пресловутое «умение уживаться с проблемами», являвшееся характерной чертой не только европейского менеджмента, но и всей европейской культуры, на глазах перестает быть стабилизатором европейских обществ и начинает все более внятно угрожать самому существованию Европы в том виде, к которому мы привыкли.

Недостаточная жизнеспособность даже относительно старых его членов, внезапно обнажившаяся в 2010 году (чего стоит одно только появление у фондовых аналитиков аббревиатуры «PIGS» — Португалия, Италия (иногда называют Ирландию), Греция и Испания), остается проблемой, которую удается лишь временно смягчить, но ни в коем случае не решить. А ведь речь идет о странах, присоединившихся к Европейскому союзу относительно давно, ставших его органичными частями, получивших колоссальную поддержку в течение длительного времени и породивших поддерживаемые даже еще на протяжении всех нулевых огромные надежды. Что же остается на этом фоне говорить о Восточной Европе и тем более о ее безнадежной и полностью бесперспективной периферии, к которой относятся как минимум Румыния, Болгария и страны Балтии?

В кризисном 2009 году только в Польше сохранился экономический рост, причем, поскольку сохранение было достигнуто девальвацией, отставания по ВВП на душу населения избежать не удалось. Во всех остальных странах Восточной Европы спад был отчетливо сильнее, чем во Франции (–2,9 %). Правда, он все же оказался ниже германского (–5,1 %, что, возможно, вызвано «бременем» Восточной Германии) в успешной Чехии (–4,5 %), а также хозяйственно и культурно близкой к ней в Словакии (–4,9 %). В 2010 году ни одной стране Восточной Европы (кроме продолжившей рост Польши) не удалось компенсировать экономический провал 2009 года (правда, и из старых членов это удалось лишь Мальте и Швеции), и лишь в 2011-м это удалось Словакии, единственной из всех торжественно вступивших в состав Евросоюза стран Восточной Европы.

Поразительно, что экономики ровно половины из 28 членов Евросоюза даже в 2014-м все еще не оправились от кризиса 2008–2009 годов, так и не достигнув предкризисного уровня 2007 года (правда, в ряде этих стран сокращение производства наблюдалось и в 2012-м, а некоторые, подобно Греции, Кипру, Италии, Хорватии и Финляндии, вошли в свой собственный перманентный и достаточно болезненный социально-экономический кризис).

Исключительно важным представляется принципиальный отказ развитых стран Евросоюза от сколь бы то ни было существенной помощи его новым членам во время весьма болезненного и пугавшего обострения глобального кризиса в 2008–2009 годах. (Необходимо подчеркнуть, что непоследовательная и близорукая с точки зрения экономического развития, лишь усугубляющая кризис поддержка Греции, равно как и принципиальный отказ от серьезной поддержки Кипра с фактическим ограблением иностранных, в первую очередь российских, вкладчиков его банков, представляются специфическими событиями, имеющими собственную внутреннюю логику и не связанными прямо с трансформацией Евросоюза как такового.)

Строго говоря, отказ от помощи слабым членам объединения в действительно критической ситуации до определенного предела представляется вполне правильным для сохранения этого объединения в целости и сохранности.

В самом деле, когда нет денег и на стабилизацию наиболее развитых стран (а благополучие зависимых стран вполне естественно определяется состоянием развитых), для выживания интеграционной системы в целом и возможно большего числа слабых ее членов в частности надо оказывать помощь в первую очередь сильным.

Таблица 2. Динамика ВВП стран Евросоюза, %

Источник: МВФ, 2015 год.

Однако этот отказ внятно и публично, пусть даже и неофициально, зафиксировал разделение формально все еще пока остающейся единой Европы на страны даже не двух, а как минимум четырех категорий:

• крупных доноров европейской интеграции (и соответственно ее основных выгодоприобретателей);

• развитых экономик (как правило, небольших), способных в целом самостоятельно, за счет собственных средств и усилий обеспечивать в рамках единой Европы свои нужды;

• крупных и потому обладающих политическим влиянием получателей помощи, являющихся значимыми рынками для корпораций стран первых двух категорий (в основном они относятся к «старой Европе»);

• небольших неразвитых стран, не имеющих существенного политического влияния и экономического значения для систематического получения сколь-нибудь значимой помощи.

Такое разделение представляется крахом основополагающей идеи, служащей фундаментом всего современного Европейского союза, о последовательном и целенаправленном продвижении к экономически и политически однородной, равно развитой и соответственно равно демократичной во всех своих внутренних элементах Европе.

Думаю, не только нам, но и самим европейцам исключительно важно в полном объеме понимать, что именно придет (и что на самом деле уже идет) на смену этой прекрасной, но оказавшейся совершенно нереализуемой (в европейских рамках) идее. Рост влияния патриотических сил в целом ряде стран вне зависимости от того, в какие из традиционных политических одежд они рядятся (в этом смысле представляется весьма знаменательным блок левой греческой партии СИРИЗА не с левой, а с умеренно-правой партией), становится новой доминирующей тенденцией Европы — тенденцией, способной через некоторое время не просто трансформировать, но даже и разрушить Европейский союз, по крайней мере в его привычной для нас форме.

В ряде европейских стран, имеющих исторические традиции фашизма, уже в десятилетней перспективе весьма велика вероятность прихода к власти его фактических представителей. Так, например, последовательная и самозабвенная поддержка современной политической элитой Германии украинских нацистов (пришедших к власти в результате государственного переворота, видную роль в котором официально и публично сыграли министры иностранных дел не только Франции, но и Германии, а также имеющей памятные всем традиции предельно жестокого авторитаризма Польши) производит впечатление не ситуативного реагирования, а реализации глубоких, фундаментальных ценностных установок.

Как расширение, так и углубление европейской интеграции, насколько можно судить, остановлено на неопределенный срок. Пример Украины с исключительной убедительностью свидетельствует, что «европейский выбор» и «ассоциация с Европейским союзом» в их сегодняшнем виде предполагают даже не вхождение в Европейский союз с лишением значительных прав и возможностей, которыми обладают его более старые члены, а превращение в его бесправную и разоренную колонию — своего рода пятый сорт (или, выражаясь языком старого советского анекдота, «собачатину седьмой категории, рубка вместе с будкой») формирующейся на наших глазах совершенно новой Европы.

Почему Европейский союз будет гнить, но не распадется

Очевидная и буквально с каждым месяцем все более наглядная слабость Европейского союза вызывает многочисленные иллюзии возможности его распада или самороспуска, а также краха первой искусственно созданной и при этом устойчивой валюты — евро.

Безысходный кризис Греции, приход в ней к власти патриотически ориентированных левых сил и отчаянные угрозы германского руководства изгнать Грецию из еврозоны, если греки проголосуют за свои, а не немецкие интересы (переданные, правда, весьма стыдливо, через сославшихся на мнение своего тайного источника немецких журналистов), весьма существенно активизировали размышления на эту тему.

Однако вероятность распада Европейского союза (равно как и разрушения или хотя бы существенного сокращения еврозоны) в ближайшие пять лет (а более длительный период времени в условиях растущей нестабильности не поддается даже приблизительным добросовестным оценкам) ничтожно мала.

Причина этого в самом его характере: активная политическая деятельность евробюрократии не должна заслонять того очевидного факта, что Европейский союз создавался, расширялся и существует до сих пор в первую очередь не как политическое, но как сугубо хозяйственное образование.

Соответственно, реальные, а не публично пропагандируемые цели и сами формы его существования являлись и по сей день в значительной степени остаются преимущественно экономическими.

Грубо говоря, Европейский союз представляет собой зону, в которой крупный бизнес «старой Европы» (прежде всего Германии и Франции) получает гарантированную прибыль за счет жесткого и последовательного подавления любых потенциальных конкурентов в присоединяемых странах, а главное — за счет отрицаемой на словах, но весьма изощренно выстроенной на деле протекционистской системы (при этом барьеры носят, как правило, нетарифный характер и связаны с разнообразными стандартами, над внешней абсурдностью многих из которых наблюдатели до сих пор продолжают весьма наивно смеяться).

Аналогичным образом еврозона является территорией, на которой столь же гарантированную прибыль получает уже не весь крупный бизнес «старой Европы», но его все более значимая по мере развития и нарастания глобального кризиса финансовая часть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.