Путин на Болотной

Путин на Болотной

Навальный — это я

Я очень хорошо помню тот день; подозреваю, что не забуду его никогда — ну, у каждого есть такие дни.

Настоящий сильный мороз, какой бывает только далеко от Москвы. Мрачный большой индустриальный город на южном Урале. Черная ночь, хотя уже семь утра. Мое такси за сто, что ли, дополнительных рублей проезжает без спроса на обкомовскую дачу на краю парка в самом центре города, почти как в Нью-Йорке. Завтрак с московской делегацией — придворными правозащитниками, теми самыми, которые теперь приставлены к Сноудену. Потом уже с делегацией — в «Газели» по окрестностям города. Сначала танковый полигон и казарма, больше похожая на тюрьму, и несколько десятков молодых зверей в солдатских армяках, прячущих глаза, когда их спрашиваешь, что случилось у них в казарме в новогоднюю ночь.

Потом больница, на меня, как на остальных членов делегации, надевают белый халат, но в реанимацию не пускают, зато я разговариваю с врачами. Потом в той же «Газели» — истерика военного прокурора из Москвы, присланного на пике конфликта прокуратуры и военного министерства сюда искать компромат на генералов и офицеров. Компромата у него нет, есть только солдат с отрезанными ногами и сидящий в СИЗО (гауптвахты упразднили тремя годами раньше) младший сержант, заставивший солдата с больными ногами сидеть всю ночь на корточках. «Обычная дедовщина», — фраза из моей статьи, которая станет потом даже строчкой в песне группы «Телевизор», да если бы только в ней.

Но я еще не знал ничего, тогда даже смартфонов не было (то есть были, но у меня не было), и по дороге к интернет-кафе в здании, — черт, когда я все это забуду, — сушечной с суровой вывеской «Наши суши сделаны из японского риса, а не из краснодарского, как в остальных кафе», — я звоню в Москву редактору, хвастаюсь, что у меня сенсация, и прошу добавить мне места на журнальной площади. В кафе я сначала (дедлайн) пишу колонку про фильм «Сволочи», и только потом, глубоко вдохнув, начинаю «тот самый текст»: «Полигон Бишкиль — 60 километров от Челябинска. Казарма № 1. Под потолком висит включенный телевизор с приглушенным звуком. Перед телевизором сидят солдаты батальона обеспечения танкового училища». Мне двадцать пять с половиной лет, журналистом я работаю чуть меньше пяти лет, и понимаю, что за эти пять лет сейчас со мной случилась главная репортерская удача, главная победа. Москва, а с ней вся страна, гадает, что там на полигоне случилось, а я единственный приехал на место и во всем разобрался. Пишу, пишу, пишу.

Пресса тогда была еще бумажная, журнал вышел через четыре дня, и вот тогда появились они. Всезнающие, ироничные, информированные, самодовольные — либо сочувственно похлопывая мне по плечу, либо презрительно сплевывая мне под ноги, они хором начали объяснять мне, что я мерзавец, негодяй и подонок, что я соврал, сподличал, отработал заказ, и что карьера моя закончена. Их реплики, от нейтральных до оскорбительных и от публичных до частных, сливались в один тошнотворно звучащий хор, и хор этот повторял, что я, Олег Кашин, утверждаю, будто тот солдат сам отрезал себе ноги.

В какой-то момент я даже начал верить, что что-то действительно пошло не так — в самом деле, может быть, я в своем тексте не очень четко выразился, и сам виноват. Я нашел адрес электронной почты того солдата, отправил статью ему — он поблагодарил и сказал, что все было так, как я и написал. Еще через год я сам поехал к солдату, мы поговорили, я написал еще одну статью — скорее для себя, чем для кого-то еще. Но все равно ничего никуда не делось, идут годы, но все равно время от времени выходит очередной человек, который говорит, что я писал, будто солдат сам отрезал себе ноги.

Свой собственный, персональный кровавый навет — жить с ним не очень здорово, хотя с годами, конечно, привыкаешь, и даже он, персональный кровавый навет, начинает приносить что-то вроде пользы. Если кто-то приходит к тебе с этим наветом, ты можешь его ни о чем не спрашивать, ты уже и так видишь, что перед тобой тупая мразь, которая ничего не видит и не слышит, верит в несуществующее и, значит, не стоит рассчитывать на то, что такой человек в состоянии адекватно оценить реальность. Дело того солдата стало для меня универсальным маркером, позволяющим отличить хорошего человека от плохого и сказать «до свидания» еще до того, как он откроет рот.

И я так давно живу с этим, настолько к этому привык, что не сразу и понял, что смущает меня в теперешней атаке фейсбук-интеллигенции на Алексея Навального. После того, как его вдруг выпустили из тюрьмы, как-то для очень многих лидеров общественного мнения он оказался категорическим неприемлемым — потому что ходил на «Русский марш», что-то говорил о Грузии в 2008 году, казарменно пошутил на какую-то тему и недостаточно почтительно отозвался о ком-то уважаемом. Дальнейшее понятно — перед нами новый Гитлер или, в крайнем случае, новый Путин, пускать его к власти нельзя, уж лучше пусть Собянин с Путиным, уж лучше пусть кто угодно, только не он. Та же интонация, то же самодовольство, то же всезнайство, то же хоровое пение, что и со мной семь лет назад. И даже люди в большинстве случаев буквально те же, хоть табличку рисуй — вот так он о Кашине писал в 2006-м, вот так он пишет о Навальном сейчас. Девять совпадений из десяти.

А я, надо сказать, в последние дни по поводу Навального как раз слегка приуныл. Освобождение в Кирове — событие хоть и радостное, но загадочное, кто-то Навальным играет, наверное, и черт его знает, чем это все кончится. Стоит ли становиться пешкой в непонятной игре?

А потом смотришь на них на всех и понимаешь — да ради Бога, в чьей хотите игре, чтобы только их корежило. Вот всех этих милых людей, которые «не хочу перемен любой ценой» и «я просто не отдам ему задаром самое дорогое, что у меня есть — мою поддержку». Смотришь и думаешь — как здорово, что они сейчас снова собрались в стайку. Как здорово, что именно сейчас, когда самое время приуныть, они развязали этот конфликт.

В любом конфликте, в котором ты сам не участвуешь, есть одна сторона, с которой хочется себя отождествить, и другая, с которой не хочется иметь ничего общего. Чем плох Навальный — об этом я сам сто колонок могу написать, точно так же, кстати, как и о себе. Но споры последних дней наградили Навального огромным, возможно, решающим преимуществом — он не нравится вот этим, и этого почти достаточно.

Я смотрю на тех, кто задает ему сегодня «неудобные вопросы» и предъявляет суровые «морально-этические претензии», и понимаю, что даже если бы я вдруг захотел, я бы не смог сказать себе — вот я с этими задавателями и предъявлятелями, вот я один из них.

Зато я могу представить и помню, как эта кодла задавала вопросы и предъявляла претензии мне. Я знаю, что это такое, и я легко могу отождествить себя с Алексеем Навальным. Это меня они спрашивают, называл ли я заслуженную партийную женщину «черно*опой» и предлагал ли я кормить политологами зверей в зоопарке. Это меня они сравнивают с Гитлером, когда надо мной висит пятилетний приговор по сфабрикованному делу. Это на меня они смотрят как на нового Путина, который им не нужен, потому что нравится прислуживать старому. Это меня они ненавидят за то, что я угрожаю им переменами, которые им не нужны.

Навальный — это я.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.