42. Геометрия демократизации

42. Геометрия демократизации

Помните понятие «параллелограмм сил» из школьной геометрии? Если нет, я напомню. Сначала сложно, по Википедии: «Правило параллелограмма сил заключено в том, что вектор равнодействующей силы есть диагональ параллелограмма, построенного на векторах двух слагаемых сил, как на сторонах». Теперь попроще. Допустим, у нас есть две силы, которые из точки А тянут каждая в свою сторону. Одна стремится в точку Б, а другая — в точку В. Если эти силы взаимодействуют между собой, то в конце концов оказываются в точке Д, в которую никто из них стремился. Туда привела равнодействующая. Эта метафора довольно широко применяется в социальных науках. Понятно, почему: общественная жизнь устроен а так им образом, что ни одному из игроков не удается получить результат именно таким, каким его хотелось бы видеть. В каком-то смысле последствия всегда непредсказуемы. Западные левые в начале XX в. боролись за социализм, а получили вполне капиталистическое «государство всеобщего благосостояния». Примеров можно привести еще много, но лучше сразу о демократизации.

У путинского эпизода в истории России (а в широкой перспективе это очень затянувшийся, но именно эпизод, — в отличие, скажем, от эпохи Ельцина) есть один в высшей степени позитивный итог. В России не осталось сколько-нибудь заметных политиков, которые выступали бы против демократии. В 90-х гг. таких было пруд пруди. Но иных уж нет, а те далече.

Теперь особо пугливым гражданам, которые в очередной раз хотят поведать нам об ужасе-ужасе, ждущем Россию в случае перехода к демократии, и сослаться-то не на кого, приходится взывать к совершенно анонимным «красным» и «коричневым». Потому что, ну кого напугаешь конкретным Зюгановым или конкретным Лимоновым? Все сколько-нибудь сообразительные граждане уже поняли, что этих бояться не следует. Бояться надо других, которые уже у власти. Тут надо сделать две оговорки. Одна из них вполне очевидна: когда о демократии говорят единороссы, то к этому не стоит относиться всерьез. Нынешняя правящая группа — а значит, и «Единая Россия», которая хоть и коряво, но все же изъясняется за нее в публичном пространстве, — уже находится там, куда ей надо. Та «демократия», которая их устраивает, у них уже есть. С зачищенным политическим полем, фальсифицируемыми выборами и прочими прелестями авторитаризма. Это точка А. По своей воле они из нее не уйдут.

Отсюда — такая отмечаемая многими особенность российских властей, как решительное нежелание разговаривать с кем бы то ни было из имеющих собственное суждение. Они разговаривают только с теми, кто готов им подпевать. Максимум, на что могут рассчитывать любители «общественного диалога» — что им позволят смиреннейшим образом указывать на отдельные недочеты, недоработки, предлагать оптимальные решения. Иногда — если это не будет расходиться с интересами власть имущих — они даже могут прислушаться. Но чем дальше, тем больше с этими интересами расходятся любые здравые суждения. Тут показателен опыт Александра Аузана: прочили его в главы президентского совета по правам человека, но назначен был все же комический борец за десталинизацию, в своем роде Чуров от правозащиты. Вторая оговорка важнее. Тот факт, что авторитаризм загнал практически всех российских политиков в ряды защитников демократии, не означает, что у всех у них демократия заняла верхнюю строчку на повестке дня. Более того, это было бы и неправильно.

Я, например, считаю, что в России — даже в условиях авторитаризма и тех скромных возможностей, которые он предоставляет, — очень не хватает левой партии. КПРФ в ее нынешнем виде — во многом социально-консервативная партия, играющая на протекционистских чувствах граждан. А настоящая левая партия — нужна. Ее даже пытаются создать некоторые участники проекта «РОТ-Фронт». И меня совершенно не удивляет, что — пусть не без вывертов — это течение сразу же встало на демократические позиции. Понятно, что без демократии более справедливого общества в России не будет. Однако если бы Удальцов и прочие совсем отказались от левизны и стали «чисто демократами», то это никому не пошло бы на пользу — ни им самим, ни демократии.

То же самое касается национально-государственного течения. Это поле, в отличие от левого, зачищено почти полностью, поэтому на мутной поверхности российских СМИ остаются лишь «имперцы» из 90-х вроде Дугина/Проханова, да и то не третьих ролях Но следует помнить, что предыдущий российский демократический проект, в конце 80-х, увенчался успехом в значительной мере из-за того, что смог инкорпорировать сильную патриотическую составляющую. Это было отражено в самом названии «Демократическая Россия». Однако в 90-х слово «патриотизм» стало ругательным, а сегодня чуть ли не ежедневно сталкиваешься с аргументом: демократия в России невозможна, честные выборы — ненужны, потому что на честных выборах победят злые националисты, которые всем покажут кузькину мать. Живучесть этой разновидности антидемократической риторики объясняется тем, что если по основному руслу «охранительства» течет явная ложь, то в «красно-коричневом» ручейке отражается некая реальность. Состоит она в том, что в России, которая уж скоро 20 лет как существует без Советского Союза, до сих пор не решены задачи национально-государственного строительства. Между тем демократия (в отличие, скажем, от коммунистического режима с его программным универсализмом) может существовать только в национально-государственных рамках В США вопрос о том, кто националисты — демократы или республиканцы — был бы бессмысленным. Те и другие. Но если на Западе, или, скажем, в Израиле, процветает цивилизованный, гражданский национализм, то в России — предполагают «охранители» — он может быть только дикий, бессмысленный и беспощадный. Проблема в том, чтобы представить это предположение как рациональный вывод, основанный на фактах.

Можно, например, использовать в качестве иллюстрации результаты последних общероссийских выборов, которые имели хоть какое-то отношение к волеизъявлению народа, думских 2003 г. Тогда избирательные объединения, которые принято считать националистическими — ЛДПР и «Родина» — получили вместе примерно 20 % голосов. Маловато. Но если к этому приплюсовать избирателей, которые, разочаровавшись в «Единой России», бросятся голосовать за националистов (за кого же еще?), то все получится. Вопрос в том, кого считать дикими националистами. Думаю, сторонников этнического/расового превосходства и тоталитарного государства. Иначе «охранительский» пафос был бы не очень понятен. Ведь в каком-то (предельно размытом) смысле и Путин националист, и даже, говорят, Медведев. Но, понимая национализм более конкретно, надо признать, что ЛДПР и «Родина» просто небыли националистическими партиями.

ЛДПР к этническому русскому национализму не имеет вообще никакого отношения. Жириновский с самого начала своей парламентской карьеры, с 1993 г., выступал за сильное российское государство, против власти, которая это государство ослабляет. «Русские» в его понимании — это просто базовый электорат, «бедные», страдающие от власти и ненавидящие ее, но при этом недолюбливающие и коммунистов. Надо сказать, что избиратели Жириновского тоже далеки от этнического национализма. Во время кампании 2007 г. только что из утюга не рассказывали, что Жириновский — еврей, но, как выяснилось, им на это наплевать. Что касается «Родины», то, вопреки всем стараниям Дмитрия Рогозина придать этому блоку какой-то националистический флер, получилось не очень убедительно. Как создавалась «Родина» в качестве спойлера [10] для КПРФ, так и отработала всю кампанию на идее «природной ренты». По правде сказать, в выборах 2003 г. партии, которые можно было бы признать радикально-националистическими, вообще не участвовали. Строго тогда с этим было, с экстремизмом. Но раньше — участвовали. И вот результаты. В 1999 г. три такие партии — все вместе — получили 1,15 % голосов. В 1995 г. их тоже было три, получили 3,33 %.

Причин электоральной слабости радикалов-националистов — несколько. Во-первых, это отсутствие у них серьезной организационной базы. Всем известно, что в националистических организациях на трех членов приходится по четыре вождя. Во-вторых, радикальный национализм — это, в отличие от гражданского национализма, сложная идеология, совершенно не очевидная для рядового избирателя и поэтому привлекательная лишь для узкого круга энтузиастов. В-третьих, заинтересованные избиратели склонны оценивать издержки реализации подобных программ как чрезмерные. По сути дела, у радикального национализма в России есть только один шанс. Состоит он в том, что в какой-то момент власть даст слабину, позволит им зарегистрировать свою партию и участвовать в свободных выборах, но к этому моменту избиратели окончательно убедятся, что никто — ни коммунисты, ни демократы — реальной оппозицией не являются, только радикальные националисты. За них и проголосуют. Не за национализм, аза правдоподобную оппозиционность. Вероятность такого сценария я расцениваю как минимальную. Но чем дольше власти оттягивают демократизацию, чем больше загоняют в подполье и коррумпируют все прочие оппозиционные тенденции, чем активнее пугают избирателя националистической угрозой, тем она реальнее.

Сегодня — вопреки усилиям властей — нарастает понимание того, что национальное государство в России возможно только как демократическое государство, и это понимание начинает конвертироваться в повестку дня цивилизованного, гражданского русского национализма. Но вовсе не обязательно демократия будет во главе этой повестки дня. Оно и к лучшему. Главное, чтобы она там была. Ясно, что у каждого из участников широкого демократического движения есть сейчас и останутся впредь позиции, мало совместимые с демократическими идеалами. Кстати сказать, есть такие позиции и у современных российских либералов. Это не страшно. Потому что демократия — это та равнодействующая, в которой могут сойтись интересы различных политических сил, заинтересованных в изменении статус-кво. Просто потому, что она в общих интересах.

Более того, чем разнообразнее состав сил, выступающих за демократию, тем больше вероятность демократического исхода. Это ясно из правила «параллелограмма сил». Если случится так, что какой-то вектор будет резко преобладать над остальными и выйдет из него монопольным победителем, то его собственная узкая повестка дня может увести в сторону. Так случилось, например, в И ране после революции 1978 г. Проблема состояла не в том, что у иранских националистов, т. е. у мулл, не было достаточных демократических убеждений, а в том, что у их партнеров по революции — либералов и левых — не было достаточных сил, чтобы предотвратить одномерный исход. Устойчивая демократия побеждает там, где исход демократизации политически многомерен, т. е. ни одна из задействованных в ней сил (включая и силы уходящего режима) не оказывается в полном выигрыше. Важно и то, чтобы ни одна из них не оказалась в полном проигрыше. Если состав демократической коалиции многообразен, и каждый из участников вступает в демократию с серьезными ресурсами, то это — лучшая гарантия того, что никто из них не сможет изменить правила игры в свою пользу.