ВОКРУГ «САРКОФАГА»
ВОКРУГ «САРКОФАГА»
Восемь дней писал пьесу. Не мог даже заснуть: герои «не отпускали» ни на минуту. Галя Николаева (она вот уже четверть века перепечатывает на машинке мои рукописи) плакала… Это была первая реакция на пьесу…
Зашел в гости Юрий Апенченко. Попросил написать статью для «Знамени». Я показал ему пьесу. Он взял ее на один вечер. Утром позвонил, сказал, что «знаменосцы» единодушно решили публиковать «Саркофаг» в сентябрьской книжке. Я удивился – непривычны такие темпы: ведь уже шел июль…
Юрий сказал: что «знаменосцы» считают своим долгом сказать правду о Чернобыле.
Олег Ефремов прочел пьесу. В программе «Время» он заявил:
«В ближайшие дни худсовет МХАТа познакомится с новой пьесой о Чернобыле. Мы будем ее ставить»…
Это был пролог к «спектаклю» вокруг «Саркофага»!
Дискуссия в Доме ученых была организована отделом публицистики журнала «Знамя». Я не ожидал, что огромный зал Дома ученых будет переполнен. Однако на встречу пришли не только ученые, но и писатели, актеры. Короткое вступительное слово автора, а затем на сцену начали выходить все желающие… Разгорелся спор о пьесе, автор через десять минут был забыт – речь шла об уроках Чернобыля. Отчет о дискуссии, подготовленный А. Егоровым, был опубликован в «Литературной газете».
Из множества мнений приведу одно.
«Мы не требуем от пьесы скрупулезности документа, – сказала профессор-радиолог А. Гуськова. – Потребность в обобщении причин случившегося рождается и у журналистов, и у ученых, и у врачей. Впрочем, врачи – люди конкретного действия, способность к абстрагированию – не наше свойство. А потому буду говорить о своих ощущениях. Мы, радиологи, ограждали своих чернобыльцев от информации – сколько жертв, „нет, это не в нашей клинике“. То была „ложь во спасение“. Мы соотносили каждый шаг с моральным самочувствием больных. Мы не занимались проблемами их вины. Мы лечили и спасали… Не было у нас подавленности, страха перед бедой. Шла борьба на полном истощении нравственных и физических сил. А в пьесе действует не очень подготовленный медицинский коллектив – две старушки и три практикантки. Каково это прочесть родным, близким, всем, кто разделяет заботы медицины? Нет, сила противостояния несчастью была максимальной, и изображать ее иначе – неверно».
Я принес извинения медикам клиники: «Если я кого обидел, то не от злобы – от боли».
Дискуссия продолжалась, но… прислушиваясь к аргументам некоторых ученых-медиков, я пытался понять: почему они столь категоричны, более того – агрессивны? Да, возможно, писатель в чем-то ошибся, но неужели нужно осудить его, не помочь, а именно «ввести в ранг преступника», как выразился один из участников встречи.
Через несколько дней я понял, что иначе они поступать не могли, ведь именно ими было уже отправлено письмо… Извините, не «письмо» – это именуется иначе. Если бы сей «документ» был адресован писателю или в редакцию журнала «Знамя», то его можно было бы назвать письмом. Но адрес был иной: «КГБ СССР. Председателю». Вот так! А ведь на дворе не 37-й год, а 86-й… Неужели мы так ничего и не усвоили из прошлого?! Неужели доносительство в наших генах?!
Из письма в КГБ: «В пьесе искажена работа, которая проводилась большим медицинским коллективом по лечению пострадавших на ЧАЭС. Не показано, что при этом был использован большой научный потенциал по радиационной медицине, накопленный за последние 40 лет; был спасен ряд больных, получивших смертельную дозу облучения. Руководители института (Центра) и клиники описаны как недееспособные и малоквалифицированные специалисты, что также не соответствует действительности…
Пьеса наносит большой моральный ущерб всем советским людям и, в частности, пациентам, которые лечатся и будут лечиться в условиях асептических стерильных блоков…
Таким образом, данная ситуация может быть использована зарубежными средствами информации как основа для возобновления антисоветской кампании об искажении советским правительством и советскими учеными реальной картины, сложившейся в результате аварии на ЧАЭС».
Любой бюрократической машине достаточен лишь первый импульс. События начали развиваться с удивительной быстротой: в недрах правительственной комиссии была создана специальная группа, которой было поручено проанализировать пьесу. Чиновники с удовольствием начали заниматься художественным произведением – и их не смущало, что еще не закрыт 4-й реактор, что в зоне аварии работы по ее ликвидации только разворачиваются… Не смутило даже отсутствие автора в Москве, который, кстати, в это время выехал в Чернобыль…
И вот за подписью заместителя Председателя Совета Министров СССР Б. Щербины рождается еще один документ – новое письмо уже на имя Николая Ивановича Рыжкова:
«При прочтении пьесы складывается впечатление, что автор вместо объективного изложения событий преследовал прежде всего одну цель – отразить сенсационность, необычность происшедшего. По-видимому, в стремлении поскорее опубликовать художественное произведение на тему об аварии в Чернобыле автор не позаботился о совершенно необходимом, не проконсультировался со специалистами – физиками, конструкторами, врачами, работниками соответствующих министерств…
Минкультуры СССР, Госкино СССР, Гостелерадио СССР, Госкомиздату СССР, редакциям газет и журналов необходимо повысить требовательность к публикуемым материалам, исключить проникновение на страницы газет и журналов, на экраны кинотеатров и в телевизионные передачи недостаточно глубокой и тем более искаженной информации по вопросам, связанным с аварией на Чернобыльской АЭС».Не правда ли, знакомые нотки?! Мол, в случившемся «виноваты» журналисты и писатели… Требования к точности информации звучали от тех же людей, которые тщательно ее скрывали, а зачастую и умышленно искажали.
Но они не учли новых времен – право на собственную точку зрения имеют не только власть имущие. Идо конца своей жизни я буду признателен Николаю Ивановичу Рыжкову, который прислал все эти материалы автору пьесы. Кстати, конкретные замечания я постарался учесть, но «Саркофаг» уже начал самостоятельную жизнь. И реакция на него была прямо противоположной той, что описали и авторы письма в КГБ, и члены правительственной комиссии. Б. Щербина не совсем точно информировал руководство страны – некоторые члены возглавляемой им комиссии по-иному оценивали пьесу, более того – поддерживали ее. В частности, академик В. А. Легасов.
Отзвуки этих событий, конечно же, сказались на судьбе пьесы. МХАТ отказался от ее постановки, по сути, пьеса попала под запрет и на Украине… Впрочем, предоставим слово, как говорится, «рядовым» людям.
В своем коротком выступлении при публикации сцен из «Саркофага» в «Советской культуре» я писал: «Как рассказать людям о том, что увидел, пережил? Как дать возможность всем почувствовать ту боль, что живет в душе? Мне показалось – это возможно лишь в театре, где зритель всегда становится участником событий, если, конечно, спектакль откровенный и честный».
И эта боль Чернобыля была услышана…
Приведу небольшие отрывки из писем зрителей и рецензий на спектакли. На мой взгляд, это лучший ответ и медикам, и функционерам, а также тем, кто смел лишь на словах…
Би-би-си: «Через всю пьесу проходит тема ответственности. После взрыва на месте происшествия остались и храбрые, и трусы, и те, кто не мог решить, что делать. Так, например, начальник станции вместо того, чтобы немедленно поднять тревогу, подумал прежде всего о своих внуках и покинул пост, чтобы на личной машине вывезти их за пределы опасной зоны. Выясняется, что если бы по местному радио была объявлена тревога, то все смогли бы пешком вовремя уйти из опасной зоны. Однако этого не произошло, поскольку никто не мог взять на себя ответственность и отдать такой приказ до тех пор, пока из Москвы не приехала правительственная комиссия… В пьесе Губарева трудно разграничить действительность и вымысел, остается предположить, что факты, изложенные в пьесе, достоверны, несмотря на то, что личности героев не всегда совпадают с действительностью».
И. Шадрина (Минусинск): «Без преувеличения скажу: спектакль „Саркофаг“ – событие. И главное там – не только Чернобыль. Там – о нас всех, о сегодняшнем дне, о невежестве нашем, непрофессионализме и системе безответственности. Наши медики, посмотрев спектакль, сказали: „Надо всех медсестер и врачей города в обязательном порядке провести через этот спектакль. Лучше любого совещания или политзанятия“».
Билл Бушнелл, режиссер (США): «Три месяца в Соединенных Штатах идет спектакль, рожденный болью Чернобыля. Приступая к работе, мы задались целью показать, что трагедия на советской атомной станции – это урок всему человечеству. Вырвавшаяся из-под контроля ядерная энергия ставит под вопрос существование самой цивилизации. Чтобы отвести эту угрозу, народы всех стран должны объединиться».
«Известия»: «Пьеса советского драматурга станет для английской публики событием. Королевский Шекспировский театр, как было заявлено на пресс-конференции, еще не ставил столь современной пьесы.
Встреча журналистов с творческой группой этого театра прошла во Всесоюзном агентстве по авторским правам 17 февраля. Переводчик пьесы Майкл Гленни сказал, что „Саркофаг“ к тому же – первая советская послевоенная пьеса, постановка которой будет осуществлена на сцене лондонского театра.
Английская творческая группа только что вернулась из Тамбова. Она специально ездила туда, чтобы посмотреть, как же выглядит спектакль, поставленный областным театром. Своими впечатлениями делится руководитель группы, режиссер-постановщик английской вариации „Саркофага“ Джуд Келли:
Нам было интересно: как интерпретируется эта пьеса в русской постановке, сохраняется ли то впечатление, которое остается после прочтения „Саркофага“. Мы пришли к убеждению, что пьеса может быть смело перенесена на лондонскую сцену – и не надо искать в ней какого-то особого национального колорита. Образы в спектакле имеют ценность общечеловеческую.
Чем привлекла вас пьеса?
Она затрагивает важнейший вопрос современности, волнует не только Великобританию, Европу, а весь мир – это проблема пользования ядерной энергии. В моей стране идет много дискуссий по этому поводу. Но Чернобыль изменил сам характер этих споров. Очень часто люди в качестве отправной точки считают, что у советских людей одна позиция, у других – другая. Пьеса же свидетельствует как раз об обратном. Наш театр решил внести свой вклад в разрешение этой человеческой проблемы».Приведу еще несколько фрагментов из рецензий газет и журналов на постановку пьесы. Речь идет о восприятии трагедии Чернобыля.
Для людей, живущих на разных континентах, она стала личной. Именно так и воспринимались зрителями спектакли.
«Гардиан»: «Крупные темы не делают пьесы автоматически интересными, но несомненно способствуют этому. В пьесе Владимира Губарева „Саркофаг“ (которая, как все уже, наверное, знают, посвящена последствиям Чернобыля) поражает то, как высокопрофессиональная драматургия благодаря важности темы переходит в иное, еще более высокое измерение. Пьеса не просто критикует благодушно коррумпированную советскую бюрократию и подвергает сомнению целесообразность использования ядерной энергии, но в ней ясно и безошибочно чувствуется человечный и, возможно, санкционированный Горбачевым призыв покончить с безумием гонки ядерных вооружений».«Лисенер»: «Пьеса производит огромное впечатление человечным, умным и неистеричным анализом проблем, сложных и больших, а также нарастающим чувством озабоченности и сострадания, сопровождающим героические усилия спасателей после аварии. Это очень важный театральный документ…» «Лондон ивнинг стандарт»: «Если бы „Саркофаг“ написал английский или американский драматург, мои коллеги расценили бы пьесу как профессиональный вклад в существующую гору литературы, предупреждающей нас об ужасах радиоактивного заражения. Но поскольку она была написана научным редактором „Правды“ Владимиром Губаревым вскоре после несчастья, ее приветствуют как самую важную пьесу в Лондоне, по-настоящему замечательное произведение искусства, драму гуманистического характера, причем это делают критики, которые несомненно отвергли бы точно такую же пьесу, описывающую последствия аварии на электростанции Тримайл Айлэнд».
«Дейли телеграф»: «Губарева совершенно очевидно потрясло, что он увидел и о чем говорил с жертвами Чернобыля, это вызвало у него сочувствие и гнев. Он не писал эмоциональной пропаганды за или против использования ядерной энергии, а стремился четко и ясно предупредить об ужасных опасностях, связанных с таким использованием. Его пьеса важна в плане общего контекста советского театра и общества, ведь в догорбачевские времена средствам информации запрещалось упоминать о таких плохих новостях, как тюрьмы, трудовые конфликты и стихийные бедствия на территории Советского Союза. „Саркофаг“ – это дитя новой гласности. На Западе, где таких ограничений не существовало, пьесе придется пробиваться исключительно за счет своих драматургических достоинств. Это честное произведение, умное, интересное и серьезное, и замечательное как документ, а возможно, и как пьеса».
«Дейли мэйл»: «Сюжет пьесы родился в Чернобыле», – говорит автор Владимир Губарев в трогательном вступлении к своему по-настоящему замечательному документальному произведению искусства, основанному на событиях вселенской катастрофы в миниатюре, происшедшей в отдаленном от нас районе Советского Союза.
«Как я смогу дать каждому почувствовать боль, разрывающую мою душу? Его пьеса, как он и обещал, является честным и откровенным анализом последствий взрыва, сфокусированным на жертвах аварии, доставленных в отделение интенсивной терапии Московского института радиационной безопасности.
Пьеса говорит о некомпетентности, невежестве, лакировке, но и о героической борьбе по спасению пострадавших. О начальнике пожарной охраны, позволившем использовать горючий материал при строительстве реактора, чтобы не нарушать график работы, об устаревшем оборудовании, об аварийной системе, непонятно зачем выключенной.
Но что замечательно и по-своему ободряюще, в той же самой мере, как леденят душу факты, это то, что автор не является объявленным вне закона политическим диссидентом. Он уважаемый научный редактор „Правды“, его пьеса уже поставлена по всей России, и ее увидят в Москве в печальную годовщину событий. Другими словами, новая официальная гласность – это не символическое явление. Эта пьеса оглушит любую аудиторию и вызовет горячую дискуссию».Данный текст является ознакомительным фрагментом.