«ТОЛЬКО НЕ ПОССОРЬ МЕНЯ С АКАДЕМИЕЙ!»
«ТОЛЬКО НЕ ПОССОРЬ МЕНЯ С АКАДЕМИЕЙ!»
На жизненном пути встречается очень много людей, но лишь некоторые из них заслуживают подлинного уважения и преклонения. Виктор Григорьевич Афанасьев – один из них. По крайней мере, для меня.
Мы познакомились летом 1976-го. Это было трудное, весьма драматическое время в моей судьбе. Я работал заместителем главного редактора «Комсомольской правды» – газеты, где 16 лет назад начинал литературным сотрудником. Конфликт возник не только в самой газете, но и в ЦК ВЛКСМ. Первым секретарем был Е.М. Тяжельников, который к этому времени уже успел состариться на своем посту, а потому очень «заботился» о своем будущем. Естественно, он мечтал о переходе в ЦК КПСС, на должность заведующего отделом пропаганды. А потому в это время он начал уделять особое внимание «Комсомольской правде», которая со времен Алексея Аджубея, Юрия Воронова и Бориса Панкина удерживала лидерство в журналистике. «Лидерство» подразумевает некоторую оппозиционность, и именно ее начал уничтожать Тяжельников. Времена были стабильные, предсказуемые, и «Комсомолка» на таком фоне выглядела «белой вороной». Тяжельников добивается назначения на пост главного редактора своего помощника Льва Корнешова – человека, плохо знакомого с журналистикой, но весьма преданного своему шефу.
В общем ситуация в газете начала резко меняться. Уходит Виталий Игнатенко, из ЦК комсомола присылают на его место еще одного функционера. Из «стариков» в руководстве остаюсь только я. Тут меня приглашает к себе Михаил Васильевич Зимянин, предлагает перейти в «Правду». Я соглашаюсь. Однако через несколько дней тот же Зимянин сообщает мне, что из «Комсомолки» меня не отпустят до съезда партии, который состоится весной. Еще на год я остаюсь на прежнем месте. И вот тут-то и начинаются те неприятные события, о которых я уже упоминал. По инициативе Корнешова на меня направляется донос (иначе трудно назвать ту бумагу!) в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. В нем описывают все мои «грехи», мол, использую служебное положение в личных целях, незаконно купил черную «Волгу» и, что меня весьма позабавило, соблазнил всех симпатичных девушек редакции. Наверное, это письмо могло иметь какие-то последствия, но я категорически отказался писать и давать любые объяснения, чем поставил в трудное положение работников партконтроля, да и ЦК партии тоже. Я заявил, что вся моя жизнь на виду и готов принять любое партийное наказание, если его заслуживаю.
Приблизительно через месяц меня вызвал к себе М.В. Зимянин, который был уже секретарем ЦК КПСС. Он сказал, что ко мне никаких претензий нет и у меня есть право выбора: остаться в «Комсомолке», уйти главным в «Смену» или перейти в «Правду» обозревателем по науке.
Естественно, я выбрал последнее и уже на следующий день был представлен на редколлегии.
Почему я так долго и подробно рассказываю о своем переходе из «Комсомолки» в «Правду»?
Дело в том, что это имеет прямое отношение к Виктору Григорьевичу Афанасьеву.
До заседания редколлегии я с ним не встречался, не беседовал, что само по себе было странным – обычно кандидату приходится изрядно побродить по коридорам «Правды», знакомясь с членами редколлегии. Более того, и после моего утверждения пару месяцев Афанасьев не вызывал меня. Правда, я видел, что мои материалы он читает внимательно. Несколько раз я писал словечко, которое он не любил – «подчеркнул» – и Виктор Григорьевич аккуратно исправлял на «сказал», «заметил» или «отметил». Впрочем, вскоре я убедился, что Главный внимательно читает всю газету, и уже это не могло не вызывать уважения.
В Москве случилось землетрясение, автоматические аппараты работали на Луне, началась новая экспедиция на «Салют», были присуждены Государственные премии по науке и технике – в общем, два-три материала в неделю я публиковал в «Правде». В коллективе меня приняли хорошо, и я уже почувствовал себя «правдистом». И только одного я не знал: что думает обо мне главный редактор. Мы практически не встречались с ним – на заседаниях редколлегии я не бывал, а к себе Главный меня не приглашал.
И вдруг вечером мы сталкиваемся с Афанасьевым в коридоре. «Володя, зайди ко мне через полчаса!» – сказал он.
Меня поразило, что он обратился ко мне по имени. Мне казалось, что его он не знает. Но было что-то теплое в той интонации, что прозвучала, и я понял, что речь пойдет не о материале, который стоял в номере.
Тот разговор с Афанасьевым я запомнил на всю жизнь. Он откровенно признался мне, что ему несколько раз звонили и из ЦК комсомола, и из ЦК партии и не советовали брать меня в «Правду». Более того, об этом просил даже Тяжельников, с которым Афанасьев работал еще в Челябинске. В общем, Виктору Григорьевичу говорили, что я «скандалист», «склочник» и «упрямец», а потому он со мной «намучается».
Я откровенно рассказал Афанасьеву о событиях в «Комсомолке», о своей судьбе и о своих интересах. И добавил: «Если я вам не буду нужен, то скажите об этом сегодня, а завтра я уйду сам! Без скандалов и борьбы, даже если будете не правы».
Афанасьев рассмеялся. «Первый раз слышу такое, – сказал он, – и такая договоренность мне нравится. Но тебе грозит опасность только в одном случае: не поссорь меня с Академией!»
Тут уж я рассмеялся: «Это невозможно, ведь там работают люди, которых я люблю и уважаю. По крайней мере, там есть возможность выбрать именно таких…»
С Афанасьевым я работал до его ухода из «Правды». В творчестве, в судьбе моей это были лучшие годы жизни.
Виктор Григорьевич никогда не был равнодушен к тому, что делали его коллеги (подчиненным себя я не считал, так же, как его начальником – у нас были разные должности и обязанности в газете, и мне было приятно, что Афанасьев разделяет эту точку зрения). У меня выходили книги и телефильмы, были поставлены первые спектакли по пьесам, и каждый раз Виктор Григорьевич что-то говорил об этом. Не хочу лгать, что всегда приятное, но, тем не менее, работа всегда была замечаема.
Ну а несколько эпизодов опять-таки я запомнил на всю жизнь, и они в полной мере характеризуют Виктора Григорьевича.
Около полуночи раздается дома звонок. Трубку снимает жена. Афанасьев представляется. Жена говорит, что я уехал на рыбалку, но должен с минуты на минуту появиться дома. «Пусть немедленно едет в редакцию, – говорит Виктор Григорьевич, – и обязательно захватит с собой виски: я знаю, что у него оно всегда есть!»
Вскоре я открываю дверь квартиры, и жена сообщает мне о приказе Главного.
Я знаю, что Афанасьев любит виски. Значит, есть неплохой повод выпить. Но каков повод и почему нужно ехать в редакцию ночью?! Хотя газета еще не подписана в печать, это случится около двух… В общем, еду в редакцию.
В кабинете Главного несколько человек. Номер уже подписан, но пока «сигнала» нет.
Виктор Григорьевич вдруг обнимает меня: «Поздравляю! Виски не забыл?»
«Нет», – отвечаю. Честно говоря, я шокирован…
«Вот вторая полоса, читай!» – говорит Афанасьев и обводит строку с моей фамилией…
Так я узнал, что мне присуждена Государственная премия СССР.
Виктор Григорьевич рассказал, что на заседании Политбюро при окончательном обсуждении новых лауреатов Госпремии по литературе и искусству неожиданно зашел разговор о моем телефильме, посвященном Юрию Гагарину. Оказывается, его смотрели все члены Политбюро во главе с самим Л.И. Брежневым. Фильм понравился. И тут же зашел разговор о том, почему меня нет среди лауреатов. Естественно, все решилось мгновенно: моя фамилия возглавила список.
В тот вечер и в ту ночь, когда мы отмечали происшедшее, Афанасьев радовался так, будто эта премия присуждена ему… Впрочем, так и было – ведь премия правдисту присуждалась впервые за многие годы. Уже потом и сам Виктор Григорьевич был удостоен ее, и Всеволод Овчинников тоже. Но сам факт присуждения премии тогда значил для газеты многое – поэтому Виктор Григорьевич так воспринял случившееся.
…Была одна тайна в жизни «Правды», о которой знало всего несколько человек. Речь идет о воспоминаниях Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Я писал главу «Космический Октябрь». По сравнению с Анатолием Аграновским, Аркадием Сахниным, Александром Мурзиным, Виталием Ганюшкиным моя задача осложнялась тем, что я работал «по-партизански»: мне было запрещено контактировать с сотрудниками военно-промышленной комиссии и тщательно скрывать от Д. Ф. Устинова и его окружения, что я занимаюсь такими воспоминаниями. «Крышей» стала «Правда». Все встречи и командировки, необходимые для подготовки воспоминаний, представлялись как выполнение заданий «Правды».
«Используй эту возможность, – сказал мне Афанасьев, – не каждому дано такое…»
Честно признаюсь: воспоминания Брежнева отошли на второй план, написал я их быстро. А в «Правде» появилось несколько десятков материалов, в которых приоткрывалась прекрасная и трагическая история нашей космонавтики и ракетной техники. В частности, удалось рассказать обо всех главных конструкторах, которые раньше были засекречены, об испытательных полигонах, о космодромах.
Поистине это были сенсационные материалы, и «пропуск» их на страницы «Правды» обеспечивался как раз «Воспоминаниями» Брежнева. К сожалению, судьба главы «Космический Октябрь» драматична. Было решено публиковать ее в декабрьской книжке «Нового мира» ко дню рождения Л.И. Брежнева. Однако в ноябре 1982-го Леонид Ильич умирает, и тут же по «Космическому Октябрю» проходит рука космической цензуры. Из 150 страниц остается половина…
Ко мне много раз обращались с просьбой написать рецензию на «Воспоминания», в частности, на «космическую главу». Однажды пришла даже рекомендация «сверху» – от кого, не знаю. Захожу к Афанасьеву, спрашиваю: писать?
«Нельзя к самому себе относиться цинично!» – сказал он. Я запомнил эту фразу. Вспоминаю ее каждый раз, когда кто-то начинает спекулировать вокруг «Воспоминаний». Не представлялось возможным раньше сказать, но теперь это могу сделать: та работа была самого высокого уровня, в ней принимали участие крупные журналисты, мастера, а потому присуждение книге Л.И. Брежнева Ленинской премии вполне заслуженно.
Чернобыль. Об этой трагедии сказано и написано много. В. Г. Афанасьев сразу же поддержал меня, когда я решил поехать туда. Редактору отдела науки «Правды» иначе просто нельзя было – да и знал я о радиации побольше, чем другие, а потому в моей группе никто не переоблучился, хотя мы работали в самые трудные, первые дни катастрофы.
Именно Афанасьев направил меня в ЦК партии к А. Н. Яковлеву, когда я прилетел из Чернобыля 7 мая. И уже после разговора с ним я написал свою «Записку», в которой анализировалась ситуация вокруг Чернобыля.
Потом появилась пьеса «Саркофаг». Много событий, печальных и радостных, было вокруг нее и меня. Виктор Григорьевич всегда поддерживал меня, прислушивался к моему мнению. Это в тот период было важно, потому что борьба шла нешуточная.
Однажды он попросил меня спасти катер, который был куплен за 50 тысяч долларов для водных лыжников. Сборная страны тренировалась на Киевском водохранилище, а катер стоял у Чернобыльской АЭС.
Катер мы нашли. Его специально притопили в камышах, чтобы потом вывезти из зоны. Вертолетчики подняли катер, «грязи» было много, а потому его дезактивировали долго.
Несколько десятков человек – атомщики, химики, военные, саперы, вертолетчики, речники – принимали участие в этой спасательной экспедиции. Они знали, что это просьба главного редактора «Правды». Это было пропуском сквозь все контрольные пункты, которые уже надежно прикрыли Чернобыльскую зону.
Наверное, можно припомнить еще множество эпизодов работы в «Правде», которую возглавлял академик В.Г. Афанасьев. Но мне кажется, нужно обязательно остановиться на той публикации о Б.Н. Ельцине, которая, убежден, сказалась на судьбе В.Г. Афанасьева.
То был воскресный вечер. Я вел номер. Было очень скучно. Номер полностью соответствовал настроению.
В «белом ТАССе» я прочел перевод статьи, опубликованной в итальянской газете. Это был рассказ о поездке Ельцина по Америке. Статья была написана не только с юмором, но и огромным количеством деталей, придумать которые было невозможно.
В.Г. Афанасьев колебался, когда я предложил перепечатать эту статью.
И все-таки он решился!
Думаю, это был один из главных поступков в его жизни – он преодолел самого себя, свои представления о партийности, о печати, о смысле всего, что мы делаем.
Статья вызвала взрыв эмоций. У каждого из тех, кто помнит то время, кто пережил его, свое отношение к Ельцину и его поездке по США. У меня оно не изменилось: считаю, что нужно было сделать все, чтобы не допустить Ельцина и его команду к власти. Я считал, что «Правда» должна была всей своей мощью стать на его пути. С этой точки зрения, публикация статьи из «Репубблики» была верной.
Однако Виктор Григорьевич не смог выдержать тот шквал критики, который со всех сторон обрушился на него. К сожалению, и в самой редакции подавляющее большинство считало публикацию ошибкой – правдисты шли на сотрудничество с Ельциным, искали контактов с его командой. На мой взгляд, такая позиция стала по сути дела предательством не только Афанасьева, но и «Правды».
М. С. Горбачев представлял на заседании редколлегии «Правды» нового главного редактора. Он сидел между двумя академиками – В. Г. Афанасьевым и И.Т. Фроловым. На самом деле, он находился между двумя мирами, не подозревая о своей печальной участи.
До нынешнего дня я горжусь тем, что тогда встал и сказал, что Горбачев и Политбюро совершают ошибку, освобождая от должности В.Г. Афанасьева, что это станет еще одной победой Ельцина. К сожалению, меня никто не поддержал… Впрочем, изменить что-либо уже было невозможно: колесо истории давило всех, кто попадался на его пути.
Через несколько дней новому редактору «Правды» я рассказал о нашем первом разговоре с В.Г. Афанасьевым, мол, по первому его требованию я уйду из газеты. И.Т. Фролову же я сказал, что уйду из «Правды» не тогда, когда он этого пожелает, а когда я этого захочу… Так и произошло… Такова была разница между двумя академиками, двумя философами, двумя главными редакторами «Правды».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.