Административная революция

Административная революция

Даже когда из администрации президента донеслись вкрадчивые слова о происшедшей в результате выборов революции, в столь эпохальное событие мало кто поверил. Между тем, революция все-таки состоялась. Парламентские выборы показали, что эпоха Ельцина преждевременно (или наконец-то) закончилась, и Россия усилиями власти оказалась в совершенно незнакомой для себя ситуации — накануне масштабных контр-реформ, которых у нас не было несколько десятилетий.

Главная интрига выборов сложилась как-то сама собой. Москва, всегда бывшая витриной победившей демократии, не могла не порождать политических амбиций у сплоченной группировки столичной олигархии. Ее лидер Лужков всегда был необъявленным преемником Ельцина, наиболее влиятельным персонажем президентского окружения. Единственное, чего не хватало Лужкову, чтобы оправдать свои претензии на ведущую роль в политике России — своей партии. Летом 1998 она сложилась на базе региональных отделений Конгресса русских общин и отчасти — профсоюзных активов Союза Труда, а потом обросла местным чиновничеством, которому никакие общественные структуры не были нужны. КРО и некоторые другие организации из лужковского “Отечества” ушли, СТ вместе с другими предпочел в нем раствориться. Образовался мощный конгломерат, поглотивший к тому же кремлевскую заготовку к парламентским выборам — движение “Вся Россия”.

После побега “Всей России”о конфронтация Лужкова с Кремлем была неизбежной, и Лужков, ободренный еще и поддержкой Пимакова, сам пошел на обострение. Но Лужков просчитался — Кремль уже подготовил чрезвычайно простую и эффективную технологию противодействия столичной группировке. В условиях неизбежного поражения тандему Примаков-Лужков Администрация президента нашла единственно верный ход — доверилась политическим менеджерам, которые ее и спасли, переместив незаметно для других своих клиентов в постельцинский период. Поэтому Лужкову и всей его контр-элитной инфраструктуре пришлось бороться с ветряными мельницами — сначала с безответным Президентом, потом — с безответным Березовским и ехидным Доренко. Тем временем, блок “Единство” набирал и набирал очки, не испытывая никакой конкуренции со стороны ОВР и прочих участников предвыборной гонки.

Таким образом, действия Лужкова, который слишком рано ушел со старта, спровоцировали эту самую “революцию”, главным содержанием которой стало не соревнование на дистанции, а первенство у финиша за счет своеобразного “туннельного эффекта”. “Единство” прошло по “тоннелю” первым, затем подтянулись СПС и блок Жириновского.

Общий итог выборов показал, что постельцинская эпоха уже наступила, а “старые” партии умерли или агонизируют. КПРФ испытала последний пароксизм, “Яблоко” едва зацепилось за край пропасти, в которую неизбежно падает, ЛДПР превратилась в камерную проправительственную марионетку. Успех сопутствовал новым образованиям — чем больше новизна, тем больше успех. Главным оказался не материал (идеи), а образ (имидж, PR-концепция и пр.), не деньги (у НДР их было не меньше, чем у ведущих блоков), а мощность контролируемых информационных ресурсов.

Постельцинская Россия, как уже ясно многим, характеризуется резкой авторитаризацией власти, которая объявляет себя хозяином всех госресурсов и готова защищать свою собственность, как минимум, методами промывания мозгов. Вероятно, есть готовность и к более крутым мерам. Методичное добивание чеченских мятежников — тому доказательство.

Вторая характеристика постельцинской России — готовность населения принять авторитарную власть и ее пропагандистские методы. Насыщение информационного пространства архетипическими символами (“Медведь” — второе имя блока; “Спаситель” — мифическое имя лидера блока, руководителя Министерства по чрезвычайным ситуациям и т. д.) оказалось важнее идеологических предпочтений.

На авторитарный подход указывает хотя бы история со «Спасом», снятым за нарушения, которые оперативно придуманы Минюстом. Аналогичные нарушения, например со стороны организаций, образовавших «Единство», просто проигнорированы. Между тем, у объединений, ставших носителем для блока Шойгу, порой нет просто и десятка региональных отделений, а в ряде случаев — только печать в кармане лидера.

Избирательное применение правовых норм и переход власти от манипулирования собственностью к манипулированию сознанием и отказу от имитации демократических условий политической конкуренции демонстрирует появление силы, которой страна нужна целиком. Не уделами и отраслями, доставшимися тому или иному клану в кормление, а именно целиком — иначе источники богатства иссякнут.

В этих условиях обиды на центральную власть, которая решала задачу изничтожения контр-элиты (имевшей отчетливо проявленные антигосударственые задачи) и блокировала все мешающие ей политические проекты, вряд ли уместны. Беда “старых” партий состоит в том, что они не узнали новой эпохи, которая уже была на дворе и требовала совершенно иных технологий в борьбе за место в политической элите.

В связи с задачами административной революции, законодательство о выборах подошло как нельзя кстати. Глубокая бюрократизация правового сопровождения избирательного процесса обеспечивалось не только включением в “старый” закон циковских инструкций, но и новым нормотворческим восторгом. Фактически с помощью ЦИК можно было пресечь существование любого избирательного объединения. “Взвешенное” состояние отразилось на энергичности полемики, которая либо была излишне осторожной и миролюбивой, либо велась из позиции “сбоку”, чтобы не затронуть судьбу какого-либо объединения.

Такое положение дел более всего было выгодно крупным объединениям, которые имели ресурсы для содержания огромного аппарата, занимавшегося обеспечением абсурдных требований закона. Но и здесь штабы просто выматывались до полуобморока, чтобы ублажить чиновников ЦИК.

Крупные блоки вообще не замечали “малых сих”, предпочитая жаловаться друг на друга за использование государственных ресурсов. Так, особенно циничным выглядят обличения “проекта Доренко” со стороны лидеров ОВР. Обвиняя некую “власть”, они позабывали, что сами представляют точно такую же власть и точно также (хотя и в меньших объемах) пользуются государственными ресурсами для своей избирательной кампании.

Подавление мелких конкурентов путем лишения их ресурсов (изданий, эфира и т. п.) было на этих выборах не менее циничным, чем на предыдущих. В то время, когда страна ждала дискуссии по поводу самоопределения, ОРТ объявляло цену рекламы в 40.000$ за минуту эфира, а дебаты показывало в “несмотрябильное” утреннее время. Телекомпания “Россия” пошла еще дальше, запрещая к показу неугодные ей ролики и заменяя тем самым суды. Зато обе телекомпании с последовательной регулярностью рекламировали блок “Единство”, высасывая из пальца информационные поводы и натужливо пытаясь выдавить из лидеров этого блока хоть какие-то связные мысли.

Точно так же действовали и подконтрольные группировке Лужкова телекомпании. Известен произвол президента Башкирии, запретившего транслировать передачи первого и второго телеканалов. Малоизвестен, но показателен другой факт — телекомпания “Московия” предложила каждому блоку выступить в “бесплатном” эфире в течение 52 секунд и заплатить за подготовку к эфиру по 120 долларов. (К этому вспоминается как на городских выборах 1993 года кандидатам в Мосгордуму предоставляли на радио 30 секунд для изложения биографии и 40 секунд на изложение программы.)

Таким образом, дойти до избирателя могли только те, кто получал бесплатные возможности выступать в передачах, формально не относящихся к предвыборным. Этот ресурс нельзя было компенсировать никакими средствами агитации, кроме акций “от двери к двери”, которые могла организовать только КПРФ.

Более равноправной оказалась ситуация в газетах, которые, с одной стороны, не были слишком привлекательны для политических конкурентов, а с другой, требовали от избирателя хоть каких-то интеллектуальных усилий. Последнее обстоятельство обесценивало ангажированность печатных изданий, которые не могли вынудить читателя к чисто эмоциональному выбору, подобно тому, как это делало телевидение. Печатным изданиями приходилось подбирать крохи доходов и славы, уступая во всем телевидению. Наиболее удачным газетным проектом можно считать беспрерывную рекламу по телевидению обложки журнала “Эксперт” с физиономией Кириенко. В остальном роль прессы свелась либо к простому “обозначению территории”, либо к обслуживанию телевизионных проектов (ссылки, обзоры прессы).

Региональную специфику ресурсных преимуществ в избирательной кампании можно считать вторым по важности фактором, обеспечившим своеобразие прошедшей избирательной кампании. КПРФ, став “узким местом широкого патриотического движения” на этот раз хватило только на клеветнические кампании против конкурентов своих выдвиженцев в некоторых регионах, контролируемых “красными” губернаторами. ОВР обеспечил себе преимущества (и, вероятно, не только угрозами увольнений инакомыслящих, но и подделкой результатов выборов) в Москве, Татарии и Башкирии. В столице, к примеру милиции было отдано распоряжение начать охоту на граждан, пожертвовавших деньги в избирательные фонды. Дело дошло до засад и ночных посещений.

Прошедшие выборы стали золотым веком журналистики, которая получила за 2–3 месяца годовую норму “живых” денег. Помимо официально введенного тройного тарифа на политическую рекламу (в сравнении с коммерческой), огромные суммы были поглощены в рамках так называемых “пиаровских” проектов. По неофициальным данным “черным налом” были оплачены передачи с участием лидеров ведущих избирательных блоков на общую сумму в 3 млн. долларов, перешедших из рук в руки только при посредничестве агентств (в среднем — по 500.000 долларов на блок). Так, получасовая вечерняя беседа с популярной ведущей стоила на одном из ведущих каналов от 15 до 30 тыс. долларов наличными.

К этому следует добавить масштабные траты наличными на содержание штабов в центре и в регионах, на закупку компьютерной техники и аренду транспорта, на оплату распространителям печатной продукции и многое другое.

Невероятные деньги, постоянно находящиеся в обороте, послужили поводом для выдумок о покупке кандидатов в депутаты, которых якобы вынуждали покинуть блок ОВР. К.Затулин объявил цену за свою персону в 800 тыс. долларов. Его примеру последовал лидер РНЕ А.Баркашрв, оставленный за бортом избирательной кампании и привлекший к себе внимание заявлением о предложении в 1 млн. долларов за поддержку КРО.

Бриллиантовый дым, тем не менее, был не той концентрации, как о нем думают. Не менее половины избирательных блоков мало уступали итоговым победителям по части финансов. Беда лишь в том, что они пользовались устаревшим представлением, оставшимся от предыдущих выборов, что деньгами можно “проломить” себе место в Думе. Оказалось, что ни за какие деньги победить на этих выборах без санкции власти (центральной или региональной) нельзя.

С точки зрения идеологии, административная революция означала, что произошла всеобщая “консерватизация” политической среды. Ранее запретные слова о возрождении России, укреплении государственности, наведении порядка и т. д. стали просто общим местом любого политического выступления. Даже недавние ненавистники какого-либо государственного порядка переписались из разрушителей в спасителей, позаимствовав у своих самых яростных оппонетов значительную долю идейных принципов. Слова “патриот” и “государственник” стали привлекательными буквально для всех партий и блоков. Даже “русский вопрос” на этих выборах внезапно заинтересовал многих (при том, что ведущие политические блоки возглавлялись нерусскими людьми).

Вместе с тем, усвоенные на уровне лозунгов идеологические ориентиры подавляющим большинством участников выборов не расшифрованы в конкретных программах. Принципиальные моменты политического противостояния в кризисном обществе, как и полагается, оказались непроявленными в публичной политике, но сохраненными для закулисных боев.

Вопросы бытия страны с народом никто из ведущих блоков обсуждать не захотел (быть может, кроме Солженицына, выпущенного в эфир НТВ только за похвалу Примакову). Всегда и всюду презентировалось наличие политической или экономической программы, но не сама программа, не ее принципы, не какая-либо интеллектуальная традиция (что все-таки имело место на заре горбачевской перестройки).

Сообразно идейной бедности оказались бездарными и те рекламные проекты, которые только по виду были успешны, а по сути рассеяли идеологическую определенность электората. Например, Явлинский стал конкурировать с КПРФ за голоса стариков, а СПС пытался охватить молодежь. При всей пустопорожности рекламы “Единства” серьезных конкурентов по части политической рекламы у него не было.

Сразу после выборов ВЦИОМ провел опрос, определивший в частности современное состояние идеологических предпочтений сторонников различных блоков.

Из приведенных данных видно, что преимущества в борьбе за власть получили те силы, сторонники которых с трудом определяются в привычных идеологических “координатах”. В этих координатах готовы мыслить около половины избирателей (причем более половины из этой группы — приверженцы коммунистов).

Чем меньше определенности по части привычных идеологем, тем больше перспектив, поскольку электорат способен воспринимать новые идеологические установки. Пожалуй, определенность-то уже есть, только ее пока в явном виде боятся артикулировать. Если в опросы внести, скажем, идентификацию по признаку “государственник”, то неопределенность, скорее всего рассеется. Причем, под “государственником”, как показали выборы, избиратели понимают тех, кто поддержан властями (государством) и готов им служить.

Если судить о политической ориентации избирателей по более дифференцированной схеме, то стоит обратить внимание на данные, РНСИП (апрель 1999):

Мы снова видим, что почти половина граждан не определяется в своих политических ориентациях, но из приведенных данных можно понять внутреннюю структуру электоратов новых парламентских партий (часть коммунистов оказываются социал-демократами или националистами и т. д.), а также возможную перегруппировку сил по идеологическим предпочтениям.

Как отмечает Л.Г.Бызов (Политическое сегментирование электората и идентификация участников избирательного процесса, “Политический маркетинг” № 8, 1999), обсуждая приведенные данные, только около трети коммунистов являются собственно “левыми” — сторонниками приоритета социальной справедливости. Значительно прочнее среди них ориентация на консервативно-государственнические ценности (укрепление государства, наведение порядка). Аналогичным образом дробился и “демократический” электорат.

Действительно, на выборах, как нетрудно было видеть, помимо привычных идеологических позиций, возникали странные идеологические “смеси”, из которых наиболее существенной стала смесь “демократической” и “государственнической” риторики — “Единство”, ОВР, СПС. Любопытно было бы проследить, какие ценности среди избирателей этих блоков побеждают, если сталкиваются государственнические и либеральные ориентации?

Если исходить из того, что переворот в мировоззрении населения так или иначе закрепляется в публичных организационных формах, то следует ожидать либо адаптации идеологических разработок получившими кредит доверия политическими группировками, либо их быстрого краха (по типу НДР) и прихода к власти новых политических сил. Знание этого продемонстрировано правительственными кругами в создании Центра стратегических разработок, возобновляющим процесс разработки Национальной доктрины России, прерванный одной из чисток в Администрации президента.

Воля к власти у группирующихся вокруг Путина проявилась в достаточной мере уже самим фактом уничтожения итогов номенклатурной революции — подавлением лужково-примаковского блока ельцинистов, разгром мятежников в Чечне, восстановлением разумной военной доктрины с возможностью применения ядерного оружия первыми, жесткими нотками в диалоге с Западом, за которыми угадывалось изменение политики, и т. д. Поэтому с закатом номенклатурного мятежа, с завершением задач административной революции следует ожидать мероприятий консервативной революции: антишоковых контр-реформ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.