Виртуальная многопартийность
Виртуальная многопартийность
Велико на Руси стремление сделать все “как у них”. Особенно остро это стремление проявилось после падения “железного занавеса”, когда все положительные стороны западных демократий казались ясными, а негатив практически не был виден. Именно в такой обстановке зарождалась российская многопартийность.
На подготовительной стадии перед созданием партий посткоммунистического образца особенной популярностью пользовалась социал-демократическая идея, которую обществоведы достаточно хорошо изучили в прежние времена. Казалось, что в рамках разрешенного “плюрализма” КПСС может позволить рождение только такого типа политических инициатив — родственных собственным программным установкам. Повсеместно создавались партклубы, марксистские, социалистические, социал-демократические и даже большевистские кружки. Высшим пиком общественной активности на этом этапе было создание в начале 1990 г. Социал-демократической ассоциации (СДА), в которую вошло множество известных деятелей “демократического” движения, включая радикальных либералов Межрегиональной депутатской группы.
Очень скоро обнаружилось, что КПСС практически не в состоянии препятствовать появлению самых разнообразных политических воззрений. Страх прошел, публикации, подобные письму Нины Андреевой, после которого ожидались репрессии к инакомыслящим, никого уже не повергали в шок. Наоборот, оказалось, что антикоммунистическая риторика дает любому общественному деятелю шанс попасть в историю или в парламент (что представлялось как одно и то же). Создатели СДА разошлись по собственным партийным квартирам, формируя организации не на основании какого-либо комплекса идей, а “под себя”.
В 1990 году партийный плюрализм развернулся в полном масштабе. После выборов почти мгновенно политическое пространство по оси “коммунизм-антикоммунизм” было заполнено разнокалиберными организациями. Все их можно было расставить в ряд, различая лишь по признаку лояльности к идеям марксизма-ленинизма. Между тем, идентификация партий по их положению на оси “левый-правый” была чисто внешней и не отражала реальной мировоззренческой ориентации партийных активистов. Программное разнообразие подчас исчерпывалось различиями в пересказах положений “Декларации прав человека”. Самоопределение партийных лидеров происходило скорее не на основании продуманных мировоззренческих установок, а по принципу заполнения одной из пустующих ячеек на оси “левый-правый”. В результате при формальном разнообразии политические группировки отличались друг от друга лишь повадками лидеров, но не идеологией.
Идеологическое однообразие позволяло аморфным движениям вытеснять партии из сферы политической конкуренции, что и было с успехом сделано блоком “Демократическая Россия”. Лидеры этого движения не несли перед ним никакой ответственности, позволяя “массам” поддерживать их “путь во власть”. Такая схема оказалась куда более эффективной, чем партийная, предусматривающая ответственность перед осведомленными во многих деталях членами организации.
По мере того как демократическое движение завоевывало все большее влияние, нарастал и энтузиазм партийного строительства. После провала ГКЧП и ликвидации КПСС одновременно и тихо исчезло движение “Демроссия”, в котором номенклатура уже более не нуждалась. Зато на пике послепутчевого энтузиазма партии демократической ориентации стали получать офисы, учреждать новые и захватывать старые газеты. Но, странное дело, получив ресурсы, российские партии начали стремительно терять авторитет.
Кроме того, с 1991 г. в стране “победившей демократии” основные программные принципы партий-победительниц стали частью правительственной программы или элементами ее пропагандистского оформления. Партийным деятелям, фактически лишенным права вкусить плоды победы, оставалось лишь заниматься внутренними “разборками” в собственных организациях. Началась эпоха партийных расколов, через которую без ущерба не прошла практически ни одна партия. Это означало еще большее ослабление партийной системы, которую в Кремле могли уже совершенно не замечать. Там складывалась своя партия — “партия Кремля”, “партия власти”, партия новой номенклатуры. Эта неофициально существующая структура, оформленная в большей степени не единством мировоззрения, а единством административной системы и интересом консолидированной бюрократии, в последующие годы в наибольшей степени влияла на расстановку политических сил и их влияние на положение в стране. Сложенная практически полностью их элементов хозяйственных “верхов” прежней номенклатуры и поглотившая наиболее амбициозных лидеров демократического движения, новая номенклатура постепенно превращаясь в своеобразную суперпартию, несущую на себе ряд черт, унаследованных ею от КПСС.
Объединительные попытки в этот период проваливались именно из-за того, что их пытались использовать либо для того, чтобы въехать в Кремль, либо войти в руководство оппозиционных сил, а через него — тоже в Кремль. Проваливается ряд инициатив создания блока некоммунистической оппозиции: Российское народного собрание, блок патриотов Русский национальный Собор (от Зюганова до Стерлигова и Баркашова), блок “объединенной оппозиции” Фронт национального спасения, “центристы” Гражданского союза (от Руцкого до Шумейко).
К 1993 году в стране фактически была восстановлена однопартийная система. С тех пор в публичной политике лишь КПРФ имеет какую-никакую идеологию и социальную базу. Сравним: численность партийных организаций всех демократов вместе взятых в Москве — оплоте и историческом центре демократического движения — в двадцать раз меньше, чем численность парторганизации КПРФ.
Сферы влияния были поделены между КПРФ и кремлевской номенклатурой в октябре 1993 года. А все промежуточные звенья уничтожены. Система местного самоуправления, представительные органы на местах (Советы), способные стать базой для разнообразных политических структур, были выкорчеваны, вырублены под корень.
В 1993–1995 партийная среда окончательно деградировала. Партии “съеживались” в избирательные штабы лидеров общественного мнения, а группировки, организованные на идеологических основаниях, превращались в маргинальные и невлиятельные обломки многопартийности. Парламентские выборы 1995 года особенно отчетливо это показали — был поставлен рекорд по изобилию ранее никому не известных партий-однодневок и движений-призраков.
Маргинализации партийной системы способствовало обновленное после 1993 г. избирательное законодательство, не ставящее никаких преград нарушению равенства условий предвыборной агитации. Несмотря на попытки создания системы контроля за финансированием избирательных кампаний в 1993 и в 1995 годах, все они были скорее имитациями. Реально в избирательных кампаниях беспрепятственно покупались подписи избирателей при выдвижении кандидатов (в том числе и фальшивые, составленные по базам данных коммунальных или правоохранительных служб), журналистские перья, места в избирательных списках. Причем определенный законодательством порядок формирования избирательных фондов и расходования поступивших в эти фонды средств контролировать было некому. Даже возникший уже после выборов 1993 скандал по поводу участия иностранного капитала в финансировании ряда избирательных объединений не привел к каким-либо последствиям. Правоохранительная система действовала по принципу “победителей не судят”.
Фактически только объем финансовых вложений в рекламную кампанию и личная известность кандидатов в депутаты определяли расклад голосов. Конкуренции идей на выборах не возникало. Все сводилось к примитивно простой дилемме: “за реформы” или “против реформ”. После того, как избранные депутаты занимали свои места в парламенте, даже эта дилемма отходила на второй план.
В 1995–1997 в связи с исключительно финансовой формой политической конкуренции общепринятой стала технология “мыльных пузырей”. Эта технология предполагает создание организаций на базе уже существующих структур путем покупки подписных листов, необходимых для официальной регистрации. В дальнейшем никаких региональных структур не создавалось, и действовал лишь штаб лидера, ведущего непрерывную избирательную кампанию.
Вторая характерная черта виртуальной многопартийности — иллюзия строительства мощных межпартийных блоков. Так, коммунисты, отдавшие победу на президентских выборах своим противникам, создают Народно-патриотический союз России (НПСР), куда входят 150 (!) партий и движений. А.Лебедь, создавая свою Народно-республиканскую партию, говорил о вступлении в нее 50 (!) партий. На либеральном фланге тоже десятками маломощных или мифических организаций непрерывно создаются коалиции. Во всех частях политического спектра организуются союзы “мыльных пузырей”: у демократов — блок “Новая Россия”, ОКДОР, ОДЦ, Коалиция либеральных и правоцентристских партий и движений, Поколение рубежа, РНК и т. п.; у социалистов — СДС, “блок Ивана Рыбкина”, движение “Союз реалистов”; у коммунистов — СКП КПСС, Роскомсоюз, Союз народного сопротивления; у патриотов — социал-патриотическое движение “Держава”, СПНОР. Большая часть этих коалиций рассыпалась.
Еще один признак современной многопартийности в России — бум социалистического строительства. Количество социалистических, социал-демократических, социальных партий превышает все мыслимые масштабы (партии Л.Вартазаровой, И.Рыбкина, М.Шаккума, Ю.Петрова, В.Брынцалова, А.Яковлева, Г.Попова, осколки СДПР, позднее — организации А.Николаева, А.Исаева…).
В зазор между суперпартиями (коммунистами НПСРКПРФ и “партией Кремля”) пытались внедриться многие общественные деятели, не принятые у тех и других. Даже радикально либеральные взгляды для этих целей отбрасывались — ведь либеральная микропартийность с очевидностью потерпела поражение на всех фронтах, образовав целое кладбище провалившихся политических проектов (ПРЕС, ПЭС, “Вперед, Россия!”, движение “Выбор России”, Федерально-демократическая партия “ДемРоссия” и т. п.). Отсюда и возникает суета в социалистическом секторе, конкуренция между многочисленными “поправевшими коммунистами” и “полевевшими либералами”.
Между тем, несмотря на усилия многочисленных энтузиастов, буферной зоны между двумя суперпартиями не возникло. Это обусловлено совершенно различным характером их деятельности. Коммунисты стремятся осваивать чисто политические технологии (все менее успешно), а “партия Кремля” — чисто манипулятивные (тоже все менее успешно). Борьбы за умы не возникает вовсе. Скорее возникают внутренние фракции, порождаемые лидерскими амбициями или экономическими интересами: в КПРФ — “ортодоксы” и “традиционалисты”, в “партии Кремля” — “фракция Старой площади” и “фракция Краснопресненской набережной” (позднее добавилась и третья фракция — фракция московской номенклатуры “Отечество”).
В период 1993–1999 г. политическое пространство почти без остатка поделено между двумя суперпартиями — КПРФ и “партией Кремля”, действующими каждая в своей особой зоне.
В борьбе за тотальный контроль собственного пространства каждая из суперпартий действует специфическим образом. Коммунисты стараются монополизировать сферу идеологии, осваивают не столько марксистско-ленинское наследие, сколько идейное наследие антикоммунистов начала века, адаптируют его под себя. По сути дела внутри самого коммунистического движения создается буферная зона, в которую втягиваются ранее идеологически неприемлемые группировки. Так, по технологии “мыльного пузыря” рождается движение “Духовное наследие”, да и сам миф о народно-патриотическом движении — НПСР, мирно почивший уже к лету 1999.
“Партия Кремля”, напротив, делает ставку на технологию — создает рекламные концерны для грядущих избирательных кампаний, формирует сеть непартийных фондов, гуманитарных организаций, обществ защиты прав налогоплательщиков и т. д., патронируемых госструктурами и выполняющих их установку на достижение победы в очередном туре борьбы за власть.
Неприемлемость для “партии Кремля” публичных технологий показывает опыт создания и деятельности движения “Наш дом — Россия”. Относительный успех на выборах 1995 года обернулся для НДР образованием крайне аморфной фракции, вопреки ожиданиям так и не ставшей проводником правительственной политики в Думе. Это не удивительно, поскольку на изначальную недееспособность НДР в качестве политической группировки указывало полное отсутствие собственного политического лица. Как поведал лидер движения “Духовное наследие” А.Подберезкин в интервью “Независимой газете”, даже программы НДР к парламентским выборам 1995 года готовили его эксперты. (Данное обстоятельство является также яркой иллюстрацией своеобразного симбиоза двух противостоящих друг другу суперпартий.)
То же самое произошло и с инспирированным из Кремля созданием системы “Народных домов”. Предоставленные ресурсы к 1998 по большей части достались организациям, вошедшим в Коалицию либеральных и правоцентристских партий и движений, настроенных к власти более чем критически.
Спокойное отношение к деятельности экстремистских организаций со стороны властей (а возможно и косвенная их поддержка), по всей видимости, объясняется попыткой пробудить у общества симпатии к основной политической линии власти, пользы тоже не принесла. Даже специально разрекламированный в СМИ съезд РНЕ, собравший более тысячи делегатов, не менял ситуацию — опасностью “фашизма и национализма” были озабочены не более 3 процентов граждан России.
Аналогичным образом можно утверждать, что коммунистическая оппозиция неизменно терпит провал при попытках вторгнуться в область административных технологий. Попытка стать “системной оппозицией” привела к потере несколько влиятельных персон, “ушедших во власть”, а заодно была подмочена репутация КПРФ в глазах радикальных противников современного курса Кремля. В полгода исчерпался ресурс правительства Примакова с сильной группировкой “левых”. Кремль легко расправился с ним.
Падение популярности двух суперпартий, по всей видимости, приведет их к необходимости заимствовать пропагандистский материал у социалистов и национал-патриотов, привлекая идеологические заготовки из соответствующих секторов политического спектра. В 1997–1999 такого рода заимствования делались с нарастающей энергичностью. От этого неразличимость “суперпартий” еще более укрепилась.
Утрата властью контроля за привычными ей рычагами, ставшая особенно очевидной после региональных выборов, а также потеря коммунистами перспектив объединить протестный потенциал общества на президентских выборах 1996, породили многочисленные инициативы “третьего пути”.
Ранее такого рода попытки возникали лишь на периферии политической жизни — в движении “Память”, мелких “русских партиях”, микрогруппировках “русских фашистов”… Вместе с тем практически весь маргинальный слой голосующей публики концентрировался на поддержке ЛДПР как наиболее влиятельной организации в некоммунистической оппозиции. Научившись лавировать между двумя суперпартиями, ЛДПР то и дело меняет облик, становясь то респектабельной силой, то свитой шута.
Самый длительный проект “третьей силы” принадлежит Явлинскому, который попытался превратить разнородные региональные организации, составившие движение “Яблоко”, в “демократическую оппозицию”. К 1996 стало ясно, что этот проект не поддержан демократическим движением в целом (которое само находилось в глубоком кризисе) и фактически выродился в одну из мелких социалистических инициатив (соответствующим образом была выстроена программа Г.Явлинского на президентских выборах 1996). В 1999 “Яблоко” выделялось только на фоне полного распада всех прочих “демократических” организаций, оставаясь при этом бестолковым альянсом самых разных людей.
Наиболее заметная попытка игры в “третий лишний” — кампания Лебедя, который умудряется говорить о “третьем пути”, практически ничем не отличающимся от идеологических установок радикальных либералов, объединяя вокруг себя именно таким образом настроенных политиков (наиболее яркой фигурой в этом отношении стал Г.Каспаров, хорошо известный своим радикализмом еще членам ДПР “травкинского призыва” — 1990 г.).
Среди попыток создать “третью силу” есть и вовсе анекдотическая — инициатива В.Шумейко с движением “Реформы — новый курс”, которое в 1997 году переориентировано на создание движения “Россия православная”. Созванное в тайне от православной общественности, оно было нацелено скорее всего на то, чтобы заблаговременно утопить всякие попытки использования православного мировоззрения при решении политических вопросов — точно так же, как были “утоплены” незадолго до того все попытки использования в политике монархических взглядов.
Современная квази-многопартийность в России характеризуется непрерывным дроблением на флангах политического спектра. Вероятно эти фланги (радикальные демократы, радикальные коммунисты, патриоты-экстремисты) будут пребывать в состоянии раздробленности всегда. Единственная польза от них — формирование среды, из которой мобилизуются наиболее здравые молодые профессионалы, получающие наглядный опыт того, “как не надо делать”.
Признак российской партийной системы — надпартийная деятельность лидеров, вступающих в самые причудливые политические союзы и закулисные соглашения. Мы имеем пример Лебедя, сходившего во власть “послужить”, и изменившего за год свои политические взгляды до неузнаваемости, пример альянса Чубайс-Гайдар (аппаратчик с оппозиционером), пример Жириновского, не раз высказывавшегося в поддержку правительства, пример деятельности фракции КПРФ в Госдуме (предельно жесткая критика правительства и мирные голосования за утверждение председателя правительства и за бюджет в течение 1994–1999) и т. д.
По сути дела на верхних этажах политики происходит формирование слоя лидеров общественного мнения, которые лишены серьезных мировоззренческих различий и не связаны никакими идеологиями. Идеологическая обособленность демонстрируется лишь для публики, становящейся объектом манипуляции.
Поскольку инструментом борьбы за голоса избирателей являются избирательные штабы, то в них основную роль начинают играть не идеологи, а аппаратчики, специалисты по избирательным технологиям. Политические менеджеры становятся движущей силой политики, снабжая лидеров новыми рекламными разработками, планируя их публичные подвиги. Идеология превращается в служебный атрибут технологии.
Сложившаяся политическая система России находится сегодня практически в том же состоянии, в котором она была накануне краха КПСС. Партии, лишенные какой-либо возможности участвовать во власти, вынуждены блокироваться с единственной целью — снести старую систему и попытаться занять более достойное место в условиях нового плюрализма.
В сложившейся ситуации, при непротивлении государства и общества сложившимся тенденциям, заложено полное повторение сценария 1987–1993 гг. Ведь блокирование партий идет снова не по идеологическим мотивам и даже не исходя из интересов стоящих за партиями социальных и финансовых групп, а “под лидеров”, которые снова не берут на себя никаких обязательств, меняя свои взгляды и лозунги применительно к обстановке, исходя из текущей конъюнктуры.
Пресечь хождение по кругу может только осознание национальной элитой России своих интересов, которым соответствует эффективная система формирования власти в условиях жестко регламентированной партийной конкуренции. Рекламная конкуренция во время избирательной кампании, не затрагивающая проблем общества по существу, ведет только к пустой трате времени и средств и воспроизводству недееспособной власти. Выгоду из этого могут извлекать лишь те, чьи интересы реализуются в ситуации разложения российской государственности, коллапса российской экономики, распада общественного сознания.
Сказка о многопартийности должна кончится вместе со свободой изобретения новых и новых средств психологической “обработки” общества. Из виртуального мира фальшивой многопартийности мы должны шагнуть в реальный мир политических интересов, политических идей, политического выбора.
А пока вместо многопартийности по стране вышагивают блудливые колонные номенклатуры.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.