Азия и Европа: Различные концепции баланса сил

Азия и Европа: Различные концепции баланса сил

Термином «Азия» принято обозначать мнимое единство чрезвычайно разобщенного региона. До возникновения западных держав в их современном виде ни в одном азиатском языке не было слова со значением «Азия»; ни один народ, в настоящее время составляющий население почти пятидесяти суверенных государств Азии, не воспринимал себя как жителей единого «континента» – или хотя бы как обитателей региона, жизнь в котором требует общей солидарности. Будучи «Востоком», Азия никогда не выступала однозначной «параллелью» Западу. Никакой общей религии, ни даже той, которая раскололась бы на соперничающие конфессии, как произошло с христианством на Западе. Буддизм, индуизм, ислам и христианство – все они нашли себе место на территории Азии. И никакой памяти о паназиатской империи, сопоставимой с Римской. По всей Азии, с северо-востока на юг, преобладающие базовые этнические, лингвистические, религиозные, социальные и культурные различия постоянно усугублялись, нередко – весьма трагично, пограничными конфликтами и войнами.

Политическая и экономическая карта Азии иллюстрирует сложность ситуации. На ней присутствуют индустриально и технологически развитые страны (Япония, Республика Корея и Сингапур), способные конкурировать по степени экономического развития и уровню жизни с Европой; три страны континентального масштаба (Китай, Индия и Россия); два крупных архипелага (не считая Японских островов) – Филиппины и Индонезия, состоящие из тысяч островов и контролирующие основные морские торговые пути; три древних государства с населением, приблизительно равным по численности Франции или Италии (Таиланд, Вьетнам и Мьянма); следует учесть и огромную Австралию с соседкой, пасторальной Новой Зеландией, заселенных преимущественно потомками европейцев; а также Северную Корею, диктатуру сталинского типа, лишенную промышленности и технологий, зато обладающую ядерным оружием. Многочисленное мусульманское большинство преобладает по всей Центральной Азии, в Афганистане, Пакистане, Бангладеш, Малайзии и Индонезии; кроме того, имеются значительные мусульманские меньшинства в Индии, Китае, Мьянме, Таиланде и на Филиппинах.

Мировой порядок на протяжении девятнадцатого столетия и в первой половине века двадцатого был принципиально европейским, сконструированным для поддержания баланса сил между основными европейскими державами. За пределами собственного континента европейские государства создавали колонии, оправдывая свои действия различными версиями так называемой «цивилизаторской миссии». Из двадцать первого века, когда азиатские страны неуклонно увеличивают свое богатство, авторитет и власть, кажется невероятным подобный размах колониализма – и тот факт, что колониализм трактовался как «естественный» инструмент международных взаимоотношений. Одной экономикой этого не объяснить; полагаю, немалую роль сыграли ощущение «великой миссии» и нематериальный, психологический импульс.

Публикации на языках колониальных держав с начала двадцатого века характеризуются исключительным высокомерием – по сути, из них следует, что европейцы вправе формировать мировой порядок по собственной прихоти. Сообщения из Китая и Индии снисходительно поучают представителей «традиционных культур» и призывают приобщаться к цивилизации более высокого уровня. Европейские администраторы при помощи относительно малочисленного персонала перекраивают границы древних государств, не обращая внимания на традиции, чувства и законность.

На заре эпохи, которую ныне именуют Новым временем, в пятнадцатом столетии, самоуверенный, абсолютистский, территориально разделенный Запад приступил к разведке планеты и принялся улучшать, эксплуатировать и «цивилизовывать» новооткрытые земли. Запад оставил глубокий след в сознании народов, с которыми сталкивался, насаждая свою религию, науку, торговлю, управление и дипломатию, сформированные западным историческим опытом, которые считались краеугольным камнем достижений человечества.

Запад расширялся, демонстрируя очевидные признаки колониализма – алчность, культурный шовинизм, жажду славы. Однако верно и то, что лучшие представители западной цивилизации пытались вести своего рода «глобальное обучение» – посредством интеллектуального метода, который поощрял скептицизм, и посредством целого ряда политических и дипломатических усилий, в том числе установления демократии. В результате неудивительно, что колонизированные народы, после длительного подчинения, потребовали для себя – и обрели в конечном счете – права на самоопределение. Даже в разгар «колониального грабежа» экспансионистские державы, особенно Великобритания, озвучивали идею, что рано или поздно покоренные народы как минимум станут элементами глобальной системы взаимодействия. Отказавшись – не сразу и с трудом – от грязной практики рабства, Запад произвел на свет то, чего не смогла породить никакая другая рабовладельческая цивилизация: всеобщее аболиционистское движение, основанное на убеждении в единой человеческой природе и на вере в права личности. Великобритания, отвергнув собственную приверженность «презренной торговле людьми», возглавила борьбу за формирование новой нормы человеческого общежития – отменила рабство на территории империи и стала перехватывать корабли работорговцев в открытом море. «Знаковая» комбинация политической воли, технологического совершенства, идеалистического гуманизма и революционного интеллектуализма стала важнейшим формирующим фактором современного мира.

За исключением Японии, Азия пала жертвой международного порядка, навязанного колониализмом, не смогла стать полноценным его участником. Таиланд сохранил независимость, но, в отличие от Японии, оказался слишком слабым для вмешательства в баланс сил регионального порядка. Размеры Китая помешали полной его колонизации, однако он утратил контроль над ключевыми вопросами внутренней политики. До окончания Второй мировой войны большинство азиатских стран покорно выполняло «повеления» европейских держав или, в случае Филиппин, указания Соединенных Штатов. Условия, допускающие применение вестфальских принципов дипломатии, начали появляться только в ходе деколонизации, которая стартовала после краха европейского порядка, уничтоженного двумя мировыми войнами.

Процесс разрушения прежнего регионального порядка был долгим и кровавым: тут и китайская гражданская война (1927–1949), и Корейская война (1950–1953), и китайско-советская конфронтация (примерно 1955–1980), и революционные мятежи по всей Юго-Восточной Азии, и война во Вьетнаме (1961–1975), четыре индо-пакистанских конфликта (1947, 1965, 1971 и 1999), китайско-индийская война (1962), китайско-вьетнамская война (1979) и геноцид «красных кхмеров» (1975–1979).

После десятилетий войны и революционных катаклизмов Азия радикально изменилась. Возвышение «азиатских тигров», ставшее очевидным с 1970 года и охватившее Гонконг, Республику Корея, Сингапур, Тайвань и Таиланд, принесло процветание и экономический динамизм. Япония приняла демократические институты и построила экономику, способную конкурировать и в некоторых отношениях даже превосходящую экономики западных стран. Китай в 1979 году сменил курс и под руководством Дэн Сяопина начал деидеологизировать внешнюю политику и проводить экономические реформы, которые, усилиями преемников и продолжателей Дэна, оказали грандиозное влияние на сам Китай и на весь мир.

По мере осуществления этих преобразований в Азии, как кажется, стала оформляться политика соблюдения национальных интересов, основанная на следовании вестфальским принципам. В отличие от Ближнего Востока, где почти все государства пребывают под угрозой насильственного опровержения их легитимности, в Азии государство рассматривается как основная единица международной и внутренней политики. Различные страны, возникшие после колониального периода, в целом признают суверенитеты друг друга и не стремятся к вмешательству во внутренние дела соседей по региону; они соблюдают нормы международных организаций и создают собственные региональные и межрегиональные экономические и гражданские партнерства. Высокопоставленный китайский военный чиновник, заместитель начальника Генерального штаба китайской Народно-освободительной армии Ци Цзяньго, отметил в своем политическом обзоре в январе 2013 года, что одной из основных задач современной эпохи является соблюдение «базовых принципов международных отношений, четко сформулированных Вестфальским договором 1648 года, прежде всего принципов суверенитета и равенства».

Азия в нынешнем понимании этого термина возникла как одно из наиболее значимых наследий вестфальской системы: древние народы с богатой традицией исторического антагонизма самоорганизовались в суверенные государства и начали создавать региональные группировки этих государств. В Азии гораздо сильнее, чем в Европе, не говоря уже о Ближнем Востоке, выразились «максимы» вестфальской модели международного порядка, в том числе концепции, которые сегодня ставятся под сомнение на Западе как чрезмерно сосредоточенные на национальных интересах или недостаточно защищающие права личности. Суверенитет, во многих случаях приобретенный только после крушения колониализма, трактуется как имеющий абсолютный характер. Цель государственной политики заключается не в преодолении национальных интересов – что нынче модно в Европе и США, – но в энергичном и жестком их отстаивании. Каждое правительство воспринимает стороннюю критику его внутренних практик как симптом недавно ликвидированной «колониальной опеки». Таким образом, даже если внутренняя политика соседнего государства представляется чрезмерно суровой – как, например, в Мьянме, – это лишь повод для тихого дипломатического увещевания, никак не для откровенного давления, тем более – не для угрозы применения силы.

В то же время в Азии неявно присутствует «фактор риска». Китай публично заявляет – а прочие ключевые игроки на самом деле тоже к этому тяготеют – о возможности использования военной силы во имя соблюдения национальных интересов. Военные бюджеты растут. Соперничество между странами, как, например, в Южно-Китайском море и в водах Северо-Восточной Азии, ведется, как правило, методами европейской дипломатии девятнадцатого века; применение силы не исключается, однако подобного развития событий пока, хоть и с немалым трудом, удается не допустить.

Иерархия, а вовсе не суверенное равенство, исторически являлась организующим принципом международных систем Азии. Власть проявлялась в уважении, которое оказывали правителю и институтам, так или иначе с ним связанным, а не в расчерчивании региональной карты государственными границами. Империи широко раскидывали свои торговые и политические «сети», добиваясь одобрения и поддержки мелких политических единиц. Для народов, которые существовали на пересечении двух или более имперских порядков, путь к независимости зачастую виделся в номинальном подчинении, причем во многих отношениях (это искусство и поныне практикуется в некоторых кругах).

В исторических дипломатических системах Азии, будь то китайская или индийская модели, монархия считалась земным воплощением божественной власти – по крайней мере, своего рода патернализмом; материальная дань полагалась доминирующим народам, а приносили ее народы подчиненные. Это теоретически не оставляло места для двусмысленности в региональных властных отношениях и должно было привести к формированию ряда жестких союзов. На практике, однако, данные принципы применялись весьма гибко и с учетом конкретной ситуации. В Северо-Восточной Азии королевство Рюкю довольно долго платило дань и Японии, и Китаю. В северных холмах Бирмы местные племена добились фактической автономии, посулив свою лояльность одновременно бирманскому королевскому двору и китайскому императору (а на деле вообще не выполняли ничьих повелений). Непал на протяжении столетий умело балансировал на дипломатическом поприще между правящими династиями Китая и Индии – направлял письма и дары, что воспринимались Китаем как дань, но в самом Непале трактовались как общение равных, а затем заключил особое соглашением с Китаем для гарантии собственной независимости вследствие угроз со стороны Индии. Таиланд, рассматриваемый в девятнадцатом веке как стратегическая цель экспансии западных империй, сумел избежать колонизации благодаря еще более комплексной стратегии: он поддерживал сердечные отношения со всеми иностранными державами сразу – принимал иностранных советников из конкурирующих западных стран при королевском дворе, даже отсылая дань в Китай и продолжая допускать адептов индуизма, индийцев по происхождению, к королевской семье. (Интеллектуальная гибкость и умение сдерживать эмоции – необходимые условия такой стратегии выживания – тем более примечательны, что тайский монарх сам считался воплощением божественной власти.) Любая концепция регионального порядка трактовалась как слишком зависимая от сопровождающей его дипломатии.

На фоне столь многообразного исторического наследия сетка вестфальских суверенных государств на карте Азии представляет собой чрезмерно упрощенную картину региональных реалий. Она не в состоянии отразить разнообразие устремлений, которые лелеют государственные лидеры, равно как и сочетание скрупулезного внимания к иерархии и протоколу и ловкого маневрирования, характеризующего азиатскую дипломатию. Такова фундаментальная основа международных отношений в Азии. Но государственность здесь сосуществует с богатым культурно-историческим наследием, причем они переплетены теснее и неразрывнее, чем, пожалуй, в любом другом регионе мира. Это отчетливо проявляется в историческом опыте двух крупных азиатских стран – Японии и Индии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.