Провиденциальные анекдоты

Провиденциальные анекдоты

Сборник пьес Татьяны Москвиной и Сергея Носова — один на двоих — назван обескураживающе просто: «Истории». Чего-чего, а историй там как раз нет: только монологи, диалоги, не связанные между собой сценки, внешне реалистические, а на деле — глубоко фантасмагорические; есть стихи, белые и рифмованные, одинаково беспомощные (но такими они и задуманы), есть даже песни. Историй нет. В лучшем случае анекдоты. «Провинциальные анекдоты», как у Вампилова, — а ведь моим землякам (да и мне самому) выпало, родившись в империи, жить в глухой провинции у моря. О чём авторы, оба так называемые «петербургские фундаменталисты», понятно, не забывают. И at last but not at least — анекдоты провиденциальные. На обсуждении только что вышедших «Историй» зашла речь и о том, кому принадлежит идея совместного сборника. Кивнули на меня, но я решительно отверг эту честь. Идею, сформулированную Москвиной, я в своё время принял и благословил, но и только — а пьесы прочитал и вовсе только на страницах уже вышедшей (естественно, в «Лимбусе») книги. Идей, строго говоря, две. Первая носит скорее стратегический характер: пора приучать публику к чтению театральных пьес глазами. Приучать заново, потому что в советское время сборники Сартра, Фриша, Дюрренматта, Теннеси Уильямса и прочих (да и Володина, да и того же Вампилова, да даже какого-нибудь Розова или Шатрова) пользовались ничуть не меньшим успехом, чем сопоставимая по масштабам проза. И существовал, кстати, наряду с литературным, театральный самиздат: Петрушевская и иже с нею. И даже переводной самиздат: Том Стоппард в переводе Бродского, чтобы ограничиться одним примером. Теперь, однако, в театр ходят «на режиссёра» (элита) и «на актёров из ящика» (обычная публика), а пьес не читают вовсе — и эту порочную практику (как минимум в третьем случае) пора ломать. Тем более что чтение пьес — занятие, как сейчас принято говорить, интерактивное. Вы сами в силах мысленно «отдать» её той или иной труппе, а то и собрать собственную антрепризу, выстроить сценическую «коробку», подобрать и специально аранжировать музыку и так далее. Для человека с воображением эта виртуальная игра круче любой компьютерной стрелялки. Тактическая же идея заключалась вот в чём: Москвина сейчас исключительно модный автор, и осатаневшие от несложившейся (или сложившейся, но не так, как хотелось бы) личной жизни тётки неопределённого возраста раскупают за её подписью всё, что угодно; Москвина — «планообразующий автор» двух издательств (маленького «Лимбуса» и средне-большой «Амфоры»), и её пока с избытком хватает на оба. Ну а Носов, раскрывшийся в последние годы как замечательный прозаик, прекрасным драматургом стал ещё раньше — и театральный люд это знает, — но только он. Почитательницам Москвиной его пьесы, конечно, всучат «в нагрузку», но внакладе они наверняка не останутся. Ну и конечно, на этих тётках свет клином не сошёлся. Гипотетическому авторскому сборнику пьес Москвиной (без Носова) я бы дал название «Тяжёлый случай». Потому что главное (и единственное) содержание её пьес — это тяжёлые случаи женской неврастении. Персонажи слабого пола варьируются, но не слишком — героиня, по сути дела, одна и та же: на вид ей тридцать, по паспорту сорок, по семейному положению (или, в некоторых случаях, по его отсутствию) — пятьдесят, по болезням и болезненному их ожиданию — где-то под семьдесят, а обид на мир (и главным образом на мужчин) она накопила лет этак за триста. И, пожалуй, ещё на триста вперёд. Обид — и ярости, истинно москвинской ярости, потому что каждая из этих женщин не столько «сосуд греха», сколько «громокипящий кубок». И в центре каждой пьесы — убийственный и/или самоубийственный монолог очередной героини (даже в диалогах партнёры мужского пола всего лишь подают реплики; даже в пьесе про графа Дракулу лютый вампир, послушав юную якобы дурочку, напросившуюся на ужин и, строго говоря, как раз на ужин намеченную, пускает себе пулю в лоб, причём её рукой).

И не случайно лучшей вещью Москвиной в сборнике оказывается монопьеса «Одна женщина» — три женских монолога, внешне и событийно разных, но, несомненно, сливающихся воедино. А на втором месте — имеющая пока самую счастливую сценическую судьбу (её поставил на театре Станислав Говорухин) пьеса «Па-де-де», особенно её первая часть — «Развод по-петербуржски», — в которой я особо выделил бы замечательную ремарку: «Свет милосердно гаснет» (во многих иных случаях можно будет теперь говорить: «Занавес беспощадно поднимается»). Любопытно, что Москвина — театровед по образованию и, наряду со многим прочим, великолепный театральный критик, — зная законы драматургии и по Волькенштейну (автор уникального учебника для потенциальных Шекспиров), и, главное, по Островскому, — сознательно нарушает, я бы даже сказал, дерзко попирает их всякий раз, когда героине приходит время высказаться с подлинно публицистической прямотой: «Я? Пьяница? Да как ты смеешь? Я самый близкий тебе человек, если со мной что-то происходит, ты должен понять! Какая же ты гадина! Ты мне изменяешь налево и направо! Каждая блядь может торжествовать надо мной. Надо мной! Ненавижу этот мир! У тебя нет души, у тебя там чёрная дыра вместо души! Я с тобой замёрзла совсем, я, горячая, страстная женщина! Мне что — на панель идти? Так поздно, а то пошла бы! А как ты меня трахаешь! Ненавижу! Ненавижу!.. А-а-а-а! Помогите! Он меня убьёт!.. Ты не бутылку разбил. Ты сердце моё разбил». На что наконец «подаёт реплику» муж: «Прости. Прости, если можешь». Носов тоже мастер монолога, но абсурдистского (монолога актёра, ощущающего себя Буратино, которого бросил, а значит, и предал любимый Карабас-Барабас; ср. нижеприведённую цитату). И абсурдистского диалога — как в пьесе «Берендей», лучшей в сборнике. И абсурдистского полилога («Тесный мир»). И вообще он, похоже, прирождённый драматург: его пьесы, ничуть не менее мрачные, чем у Москвиной (а в чём-то даже более безысходные), «духоподъемны» объективно — благодаря буквально искрящемуся в них таланту. На театре это с аристотелевских времён называется катарсисом — и ожидает зрителя (или, увы, не ожидает) в самом конце спектакля. Но с концовками (да и с композицией в целом) у Носова как раз проблемы, что бывает со многими талантливыми драматургами (Генриетта Яновская рассказывала мне, что чуть ли не все пьесы прославленной «новой волны» в композиционном отношении переписал от начала до конца её муж, малоизвестный тогда режиссёр Кама Гинкас), поэтому катарсис в его пьесах — не спасительный укол прямо в сердце, а этакая симпатичная на вкус таблетка длительного действия: катарсис разлит по всему тексту. С теоретической точки зрения это нонсенс, но тем не менее; вот почему, в частности, пьесы Носова так приятно читать (и наверняка — играть), но потрясать публику спектакли по ним — даже с без пяти минут гениальными актёрами уровня Алексея Петренко или Виктора Сухорукова — не должны. И хотя театральная судьба пьес Носова складывается сравнительно счастливо (сравнительно с чем? сравнительно с пьесами Москвиной хотя бы), в острую моду входят другие драматурги, сплошь и рядом куда менее одарённые. Во многом это относится, впрочем, и к прозе Носова — и здесь любопытно отметить, что едва ли не все пьесы, включённые им в сборник, являются парафразами тех или иных линий романа «Грачи улетели».

Вот, впрочем, на пробу «немножко Носова»: Что стало с нашей Прекрасной страной, папа? Мы ведь жили в Прекрасной стране. Небо над нами было просторным, воздух был прозрачен и чист. Птицы на деревьях вили гнёзда, в полях стрекотали кузнечики. Каждый из нас умел смастерить скворечник, каждый знал, что такое календарь природы!.. Мы любили в гости ходить друг к другу и не боялись принимать гостей. Часто рассказывали смешные истории. Если спорили, никто не брызгал слюной. Дурные слова считали дурными. Никто не обижал ближнего — ни землемеры, ни газовщики, ни регистраторы… Ни распространители квитанций, ни контролёры в трамваях!.. А как было прекрасно ехать на поезде! Колёса стучали словно пели песню….А сколько песен мы знали, сколько стихов!.. Даже я… я, который… Когда наша страна сделалась Прекрасной страной, они стали сами запоминаться наизусть, песни, стихи. А теперь я не могу вспомнить ни одной строчки… С концовками же, да и с композицией, да и с сюжетом у Носова (как, увы, и у Москвиной) проблемы потому, что — при всём уважении к авторам сборника, при всём восхищении их разнообразными литературными талантами, при всей личной приязни и горячей симпатии к ним обоим — вынужден констатировать: историй они рассказывать не умеют. Ни тот, ни другая. Они говорящей породы, а не рассказывающей. И не исключено, именно поэтому решили выпустить один сборник пьес на двоих — и озаглавить его так, как ему следовало бы называться в последнюю очередь, — «Историями».

2006