О государевой службе

О государевой службе

Переходный период от социализма к феодализму (через межеумочный капитализм) сопровождается у нас множеством подстановок и подмен. Так, в частности, обстоит дело и с госслужбой. Государственная она или государева? Это ведь большая разница. И не суть, какая из них лучше, какая хуже; они разные — и функционируют тоже по-разному.

Государственного служащего контролирует гражданское общество. Как и государственную службу в целом. Он получает приличное вознаграждение, имеет определённые привилегии и обеспеченное будущее. Выполняет обязанности, опираясь на существующее законодательство, а если не справляется, его отправляют в отставку. В противоположном случае он медленно поспешая растёт по служебной лестнице и уходит в предписанном возрасте на пенсию.

Государев человек живёт куда веселее. Он вооружается большой ложкой и гребёт под себя лопатой. На общество ему наплевать, на закон — тем более. Он помнит изречение римского императора: «Друзьям — всё, остальным — закон» — и стремится оставаться «другом» своему государю. Или как минимум преданность имитирует. Он ни за что не отвечает — вся ответственность лежит на верховном правителе страны. И если ему приходится уйти — он просто пересаживается из кресла в кресло, на заранее заготовленное тёплое местечко. А если не заготовил такого впрок, ему подбирают. И всё же государев человек сплошь и рядом оказывается эффективным работником. Почему?

Ответ не прост, а очень прост: потому что в случае провала его не отправляют в отставку (отправляют, бывает, по другим причинам) — ему рубят голову. Не обязательно, конечно, рубят, но могут и отрубить — и он не забывает об этом ни на мгновенье. Он вертится. Он прилагает сверхусилия. Он знает, что голова его принадлежит государю — и тот может отсечь её когда вздумается. Отсечь, имея на то основания или нет. Поступая так, государь не обязан объяснять, за что и почему. У них негласный, но освящённый тысячелетней традицией уговор: ты живёшь весело, но голова твоя принадлежит мне, и я могу распорядиться ею (а заодно и головами твоих близких, а заодно и твоим имуществом) как мне заблагорассудится. Но, конечно, ты должен исходить из предположения, что проживёшь дольше, если будешь работать лучше.

И государев человек работает. Барахтается лягушкой в молоке. Прилагает сверхусилия. Распространяет те же правила и принципы на собственных подчинённых, а те — на своих. И государственная машина худо-бедно (а то и не худо! а то и не бедно!) функционирует. Так было дело при Петре. Так — при Сталине. Так — при любом абсолютном властителе, заботящемся о стране и о подданных (а как он понимает свою «заботу» и их интересы — вопрос отдельный).

Не симпатично? А кто говорит, что симпатично? Важно понять, что функционирует госмашина так и только так. И в нарушении этого правила сбоит, а затем и разваливается (как произошло в СССР в результате «водяного перемирия», заключённого после смерти Сталина и казни Берия). Если это нам не нравится, надо создавать гражданское общество — только не на словах, а на деле. Хотя и не понятно как. А если мы по-другому не умеем, то с государевыми людьми надо обращаться так, как вели себя с ними настоящие (а не виртуальные) государи!

Сибаритствующая элита — это ещё куда ни шло, хотя ничего хорошего нет и в ней. Но сибаритствующая власть, сибаритствующая бюрократия, сибаритствующая опричнина, которым всё как с гуся вода, — это национальная катастрофа. Государев человек служит государству (а значит, и государю), только пока осознаёт, что в любую секунду может потерять всё. Не пост, не деньги и уж подавно не августейшее доверие — а всё до последнего. В связи с недавней чередой трагедий заговорили о возможных отставках, а говорить надо — о трибуналах! Тем более что в стране война. А трибуналы непременно окажутся «басманными» и беспрекословно выполнят государеву волю. Была бы воля.

Нет, я не призываю к казням и расправам. Останемся гуманистами. Истолкуем всё вышесказанное в переносном смысле. Но сложившаяся у нас система иначе работать не будет. И, кстати говоря, уже не работает.

2004