Информация к размышлению: Правила выживания в геноциде

Информация к размышлению:

Правила выживания в геноциде

Ну, предположим, попали вы на территорию, контролируемую режимом, который вас и ваших близких полагает унтерменшами, не заслуживающими права на жизнь. Что теперь с этим делать? Вопрос, кстати говоря, не праздный. И не только исходя из всего того, что творится на современном Ближнем и Среднем Востоке, где геноцид – нормальная форма борьбы за власть, но и из ситуации в Европе. Где расизм и ксенофобия никуда не делись и приобретают всё более агрессивные формы. В том числе при поддержке Больших Парней из Вашингтона и Брюсселя – как это происходит на Украине, где антирусская пропаганда зашкаливает при всемерной поддержке властей, на которую их кураторы из Евросоюза и Соединённых Штатов демонстративно закрывают глаза.

Понятно, что для того чтобы не попадать под каток, проще всего отойти в сторону. То есть если существует вероятность того, что власти страны, в которой вы обитаете, объявят загонную охоту на людей той национальности или вероисповедания, к которым относится ваша семья и вы сами, лучше, чтоб вас в этот момент в этой стране не было. А были вы где угодно, желательно подальше. Где таковой охоты объявлено не будет. Далее вступает в действие старый еврейский анекдот насчёт того, нет ли у самого предлагающего в запасе другого глобуса. Но даже если вы родились в цивилизованных Германии или Австрии и жить не можете без айсбайна и венского шницеля, если к власти пришёл или вот-вот придёт фюрер, проще перетерпеть какое угодно количество лет в какой угодно дыре, лишь бы не встречаться с согражданами, полагающими – не важно, искренне или нет, – что все их беды из-за вас и таких, как вы. Иначе шанс уцелеть снижается до минимума.

Имущество продать за полную цену не удастся? Продайте за полцены. Только быстро. Вывезти архив, библиотеку, семейную коллекцию картин, любимую лошадь или скрипку Страдивари нет никакой возможности? Жаль. А дальше оцените, что вам дороже: голова или материальные ценности. И если жизнь дороже – её и спасайте. С пониманием того, что в первую очередь будут заниматься именно теми, у кого есть что брать. И если ценой свободы будет добровольный взнос в виде того, что накоплено предками или собрано вами, делайте его без сожаления. Иначе всё заберут сами, причём совсем не обязательно, что вы не будете превентивно ликвидированы – для гарантии того, что никто не будет предъявлять претензий. И уж совсем не стоит рисковать детьми. Фамильный замок не стоит их прогулки в газовую камеру.

Но возможно, никакого подготовительного периода у вас нет: вот жили вы в стране и никого не трогали, а страну эту – или её часть – захватили враги. Или, как это в настоящее время сплошь и рядом происходит на Ближнем и Среднем Востоке, пришли к вам демократические и цивилизованные оккупанты, которые искренне хотят построить у вас демократическое цивилизованное общество. И первым делом для того чтобы сделать из вашей диктатуры демократию, свергают местного диктатора – уж какой он у вас есть. Тут важно выждать, когда настанет перерыв между боями за взятие столицы (её возьмут) и разгулом партизанской деятельности, и бежать из страны, пока не поздно. То есть танки оккупационного корпуса уже прошли, а убивать и грабить на дорогах всех подряд ещё не начали. Такой короткий растерянный перерыв перед началом войны всех против всех…

Пример йезидов, христиан, мандейцев и всех прочих меньшинств Ирака, судьба Ливии и Сирии говорят именно об этом. И если кто-либо из читателей надеется, что именно в его стране ничего подобного не произойдёт, – надеется он зря. Югославия или Украина были государствами по-европейски провинциальными, ничего подобного там никто не ожидал. Как и в Грузии, в которой Абхазия была почтенной курортной зоной, а Южная Осетия – патриархальной деревенской окраиной. Да и в советской Средней Азии. Чёрт его знает, на какие грабли ещё наступит «мировое сообщество», пока евроатлантическая демократия, на бессмысленной и безудержной экспансии которой, как на дрожжах, вскипают конфликты, наконец-то успокоится и перестанет экспериментировать с тем, что отцы-командиры из Вашингтона и Брюсселя полагают целебной микстурой, хотя применение их рецептов на практике показывает, что это чистый яд.

Всё вышесказанное звучит не слишком оптимистично. Но сама тема оптимизма не предполагает. Вопрос: что делать, если никуда бежать вы не успели и неожиданно для себя и окружающих оказались в глубоком тылу. То есть кругом новая власть со своими новыми постановлениями, из которых следует, что нет у неё другой заботы, кроме необходимости извести враждебные элементы. В числе которых вы обнаруживаете категории, под которые подпадаете полностью или частично. И нужно понять, как действовать в данной ситуации. Опыт войны показывает, что попадало в эту ситуацию огромное количество людей. Кто-то не мог оставить больных или старых родственников. Кто-то из живших в сельской местности переживал за скотину, которую с собой не возьмёшь и бросить не бросишь. Включая кур в курятнике, которые на скотину не тянули, но в хозяйстве занимали не последнее место. И так далее.

Опять же, возвращаясь к опыту Великой Отечественной войны, вспомним, что масса людей, особенно на Украине, не ушла в эвакуацию именно потому, что наступавшей стороной были немцы. О которых с Первой мировой и Гражданской войн сохранились, в том числе у евреев, куда лучшие воспоминания, чем об украинских погромных бандах или поляках. Да и о российской царской армии или белых. Поскольку были у кайзеровской армии те же недостатки, что у любой другой, но дисциплина у неё была не в пример всем прочим, и гражданское население она без особой причины не обижала. Достаточно почитать раннего Ремарка и сравнить его с описывавшим ту же войну Шолоховым. Тем более что местечковые евреи с их идишем более или менее способны были объясниться с немцами, которые их с грехом пополам понимали.

Добрый знакомый автора, израильский учёный, переводчик и литератор Велвл Чернин, по совместительству замечательный идишский поэт и один из лучших в мире знатоков и ценителей этого языка, рассказывал, как он в своих путешествиях по Германии в качестве эксперимента разговаривал с местными жителями на идиш. Никто и глазом не моргнул: в их представлении он был, понятно, какой-то деревенщиной из Б-гом забытого медвежьего угла вроде Южного Тироля или баварской провинции, но не более того. И опознать в нём еврея, говорящего на еврейском языке, не смог никто. Напротив – очень удивлялись и отказывались верить. Так что воспоминания о Первой мировой и тех старых немцах во Вторую мировую сыграли с еврейским населением оккупированных областей дурную шутку. Поскольку немцы-то были уже другие. Новые…

Что до выживания – вопрос состоял в том, похожи были внешне евреи на типичных, соответствующих стереотипу еврейской внешности евреев, или нет. Успевали уйти туда, где их никто не знал, и выправить себе чистые документы без признаков фамилий и имён, выдававших их происхождение, или нет. Был в населённом пункте, где они жили, стукач-доброволец, или обходилось без этого (редко, но бывало и такое). Удавалось попасть на доброжелательного старосту, немецкого коменданта, не одобрявшего охоты за евреями, или командира воинской части, который смотрел на наличие подозрительных этнических элементов в районе дислокации его подразделений сквозь пальцы, или нет. И всё это всегда было следствием сочетания непредсказуемых случайностей.

Факторами, помогающими выжить, были нееврейские родственники и друзья – когда и если отношения с родственниками были по-настоящему родственными, а друзья были на самом деле друзьями. Огромное число тех, кого удалось спасти, спасали малознакомые им люди просто на основании того, что были они людьми по-человечески порядочными. И это очень часто были совершенно неожиданные люди вроде церковных иерархов и их подчинённых, которые в обычной жизни вполне могли быть бытовыми антисемитами, но без всякой прибыли для себя прятали евреев – особенно еврейских детей. Причём вне зависимости от религиозной деноминации и занимаемых постов: совесть, как оказалось, присутствует в людях в равной пропорции и вне зависимости от того, к какой именно церкви они относятся и какое положение в ней занимают.

К слову, многим помогли спасти детей деньги, уплаченные за то, чтобы их спрятали до лучших времён люди, недостаточно храбрые и бескорыстные, чтобы сделать это просто так, но достаточно ответственные и деловые, чтобы, получив от родителей названную им плату, не нарушить данное слово. Особенно если они предполагали, что родители выжили и после войны вернутся за своими детьми, – судьба Рейха после Сталинграда была для многих более чем ясной. Спрятанные евреи могли послужить своеобразной страховкой на случай прихода Красной Армии или союзников – и достаточно часто ею становились. А были и ситуации вроде той, в которую попал Шиндлер. Тот самый, из фильма Спилберга. Который изначально просто хотел нажиться на ситуации с евреями, а потом привык к ним и спас всех, кого смог, практически разорившись…

Женщинам – особенно молодым – и детям в Холокосте было проще выживать, чем мужчинам. Как из соображений практических: обрезание выдавало только мужчин, – так и потому, что они вызывали больше сочувствия и готовности их укрыть. Впрочем, в разных ситуациях было по-разному. Бывший лидером позднесоветских евреев-крымчаков Лев Кая, отсидевший своё в ГУЛАГе как «турецкий шпион», сын просветителя, автора крымско-татарской грамматики и директора гимназии Карасу-базара Исаака Кая, в конце 80-х, объясняя автору причину вражды между крымчаками и караимами, вспоминал не столько про времена дореволюционные, сколько о том, как караимы в войну отказывались брать у крымчаков детей, чтобы спасти их от расстрела. Хотя крымские татары детей брали – им он был благодарен по гроб жизни. А караимам ни он, ни его община простить не могли.

Факторами, осложнявшими выживание, было попадание в руки нацистских охотников за евреями в качестве еврея. При этом, если из рабочего лагеря или гетто ещё можно было как-то ускользнуть, концлагерь практически не оставлял никаких шансов. Много зависело от наличия или отсутствия специальности, пола и возраста. У специалистов был шанс протянуть дольше. Как, собственно, всегда в истории: любые завоеватели, от ассирийцев и египтян до викингов и Чингисхана или Тимура, сохраняли жизнь людям, которых могли использовать в собственном «хозяйстве». Разница была в том, что в случае Третьего рейха и преследуемых им евреев жизнь последним сохранялась временно. Исключений не было – получить статус «ценного еврея» могли разве что пользовавшиеся мировой славой учёные и конструкторы, нужные оборонной промышленности Германии.

Тем не менее специалисты экстра-класса, направленные на европейские заводы, могли при случае бежать – режим контроля в странах Западной Европы был значительно мягче, чем в Европе Восточной, и тем более не мог сравниться с режимом на оккупированной территории СССР. Да и физическое уничтожение в первую очередь применялось к евреям на территории Советского Союза и Польши, где и находились лагеря смерти и места массовых казней. Опять-таки знание иностранных языков – как минимум немецкого, а на юге Украины и в Молдавии румынского – позволяло при случае вступить в контакт с охраной либо хотя бы понять, о чём она переговаривается между собой. И то и другое могло дать шанс на жизнь – зыбкий, но отличавшийся от нулевого.

Одиночке было выжить легче, чем человеку, обременённому семьёй. При том что и тут многое зависело от физической формы, смекалки и навыков жизни в полевых условиях – например в лесу (и тем более в зимнем лесу). Маленькие дети выживание осложняли: чем они были младше и чем их было больше, тем сильнее. Уцелеть с престарелыми, тем более не способными самостоятельно передвигаться родственниками было практически невозможно – разве что чудом. Говоря отстранённо – а обсуждать материи такого рода автор может только отстранённо, чтобы не получить инфаркт на месте, поскольку добрая половина его семьи погибла в войну, – Рейх с его расовой теорией и практикой геноцида поставил перед евреями вопрос о жизни и смерти на чисто первобытном, биологическом уровне.

Далеко не все выдержали это испытание достойно – было бы странно, если бы это было не так. В конце концов мы говорим об обычных людях со всеми их достоинствами и недостатками. Ну, о евреях, но это не делало их ангелами и святыми. В советских лагерях ситуация такого рода породила стратегию поведения «умри ты сегодня, а я завтра». О ней много написано у Варлаама Шаламова. Слепящий ужас, который охватывает после того, как вчитываешься в его строки, точно передаёт ощущение ловушки, из которой нет и не может быть выхода, и задача человека – протянуть день или дожить хотя бы до утра. Не более чем. Всё остальное – сверхзадача. По результатам чего в истории Холокоста и появились юденраты, еврейская полиция, капо лагерных блоков и прочие фигуры из этого ряда. Среди которых были оч-чень разные персонажи.

Были приспособленцы, пытавшиеся уцелеть за счёт других. В лучшем случае – дать шанс на выживание собственным близким. Или хотя бы на то, что их отправят на смерть после других. Были откровенные мерзавцы – особенно среди довоенных уголовников, с их трезвым и циничным пониманием того, как устроен мир, и умением приспосабливаться даже в аду. У этих было особенно много шансов выжить – и выживали они где угодно в первую очередь. Что там всплывает в проруби и поверху плавает, а, читатель? Были подвижники, пытавшиеся что-то сделать для других. Но они погибали первыми. Чем более совестливыми они были и чем больше в них было человеческого достоинства, тем неизбежнее была их смерть, как у доктора Корчака, отказавшегося оставить свой «Дом сирот». Ему предлагали уйти из эшелона, который шёл в лагерь смерти, и он вполне мог уцелеть. Но, отправив воспитанников одних на смерть, зачем ему было потом жить?

Как следствие, в числе тех, кто выжил, было достаточно тех, без кого еврейский народ вполне мог бы обойтись. После войны многие из них сделали хорошую карьеру. Из этих людей одним из самых знаменитых стал Джордж Сорос. Другие, не столь известные, выйдя из концлагерей, пристроились в качестве переводчиков, мелких клерков и местных администраторов при войсках Соединённых Штатов, оккупировавших ту часть Германии, которая позднее стала ФРГ. В конце концов, кому было верить американцам, как не «людям с номерами на руке»? Вот на эту роль и пригодились наиболее сметливые и поворотливые из бывших заключённых-лагерников. Бывшие капо, умевшие договориться с лагерной охраной и администрацией, тем легче находили общий язык с союзниками, что в американской армии было много евреев.

Автор застал некоторых из них в зените карьеры – в качестве лиц, контролировавших административные функции и финансы, а также вопросы общения с государством ряда еврейских общин Федеративной Республики Германия. Пробы на них было ставить некуда. Именно с этими людьми были связаны спекуляции недвижимостью и все прочие скандалы, периодически сотрясавшие еврейский мир послевоенной Германии. Они неплохо «инвестировали» свою биографию военного периода, умолчав о многом: кто-кто, но они не были героями концлагерного подполья. Для этого они были слишком хитры и осторожны. Власти ФРГ, как правило, все щекотливые вопросы, связанные с еврейскими общинами, «заметали под ковёр» – и они этим с успехом пользовались. Хотя сами евреи знали, кто в общинном начальстве чего стоит, – и, не стесняясь, демонстрировали им это.

В 90-е годы автора поразила реакция членов берлинской гемайнды – еврейской общины – на смерть одного из наиболее видных её лидеров. Формально всё было более чем пристойно: его похоронили на престижном кладбище, отдав все полагающиеся человеку его статуса почести, произнесли соответствующие речи, поместили в газетах некролог и поставили памятник. Необычное началось потом, когда этот памятник облили чёрной краской. После того как его отмыли, облили ещё раз. И так продолжалось несколько лет – причём, судя по тому, что никаких заметных действий полиция не предпринимала, делал это кто-то из своих. Что сделал в войну этот еврейский начальник тем, кто полагал, что память о его чёрных делах должна его пережить, история умалчивает. Характерно: в общине их не осуждали – скорее воспринимали ситуацию как должное. Чего не бывает между евреями…

Однако тех, кто выжил, попав в немецкие концлагеря, было куда меньше, чем тех, кого там превратили в пепел – ценное удобрение для польских и немецких полей. Ещё меньше было тех, кто уцелел, попав в акцию уничтожения – в Змиевой балке, Бабьем Яре и сотнях других мест, где в оккупационной зоне расстреливалось гражданское население. Не только евреи – цыгане, военнопленные и все прочие, кому не повезло не вписаться в «новый порядок». Но евреи в обязательном порядке и в первую очередь. Из расстрельных рвов выбирались единицы, спасшиеся буквально чудом. Из чего можно сделать простой вывод: для тех, кто попадал в облаву, шансов почти не оставалось. После того как евреев собирали большими группами и начинали куда-то везти или гнать пешком под конвоем, спастись было малореально. Когда же евреи попадали к месту расстрела, ждать было нечего: это была гарантированная смерть.

Отсюда вывод: если пытаются арестовать, надо бежать любой ценой как можно раньше или сражаться. Если конвоируют, особенно толпой, надо бежать или сражаться. С любой точки зрения – если всё равно погибать, какая разница как? Что лучше – быть убитым в упор или сгореть в печи крематория? Быть задушенным в газовой камере (корпорации, которые производили «Циклон-Б» и другие средства умерщвления для концлагерей, до сих пор присутствуют на рынке, успешно работают и процветают)? Умереть в концлагере от голода, холода или пыток? Или в результате садистских медицинских опытов, которые нельзя назвать иначе как вивисекцией? Сгнить в гетто от непосильного труда и побоев охраны? А теперь спроси себя, читатель, сколько было тех, кто так поступал? И сколько тех, кто надеялся неизвестно на что до конца? Или жил, потеряв всякую надежду?

Проще сказать, чем сделать. Обычный, нетренированный и неподготовленный человек может броситься навстречу смерти, если он разъярён до крайности, обладает недюжинной силой воли и бешеным темпераментом. Или привык к схваткам, имеет опыт боя и может мгновенно перейти от спокойствия к готовности убить, сконцентрировавшись на том, как это сделать, нанеся противнику максимальный урон с минимумом потерь для себя. То есть толпа, которая голыми руками может хотя бы благодаря численности проложить себе путь на волю по головам конвоиров, не сделает этого. Просто потому, что состоит из отдельных людей, каждый из которых ощущает себя не частью целого, способного действовать как единый организм, а как мишень. И скорее уклонится от удара прикладом или пинка вооружённого человека, чем бросится напролом.

Причём характерно это на всех этапах существования людей, подвергаемых геноциду, от начала до конца. То есть, даже когда люди понимают, что их будут убивать, они восстанут (если восстанут) лишь в самом конце – и то немногие. Как было в Варшавском гетто. Можно только предполагать, каким было бы это восстание, если оно началось бы не на последнем этапе ликвидации гетто, когда большая часть его жителей была уже уничтожена, а оставшиеся ослабли до состояния, при котором попытка их сопротивления стала для германского командования сюрпризом! Не говоря уже о военных ресурсах, которые пришлось привлечь для подавления этого изначально обречённого на поражение восстания. Но история не знает сослагательного наклонения. Что было бы с Европой, если бы Гитлеру в Мюнхене не сдали Чехословакию?

Очевидно, рецепт, который представляется автору единственно верным, подходит разве что для японских самураев или скандинавских берсерков. Хотя пытаться выжить там, где для этого нет никаких шансов, в конечном счёте оказывается гораздо более болезненным и страшным, чем сделать шаг навстречу смерти. Не случайно японцы – не нынешние, но средневековые, относившиеся к жизни и смерти куда прагматичнее, чем те, кто сегодня живёт в Стране Восходящего Солнца, – говорили, что смерть обходит лишь того, кто её не боится. Однако инстинкт обыкновенного человека (не будем называть его человеком разумным) всегда и везде берёт верх над отстранённой готовностью умереть в любой момент, которая только и спасает в критических ситуациях. И это верно для кого угодно: евреев и цыган, камбоджийцев и матабеле, корейцев и китайцев, хуту и тутси.

В любом случае холодная голова и готовность рисковать, знания и умения, подготовка к неожиданностям и оптимизм в любой ситуации – куда лучшая гарантия выживания, чем паника и покорность судьбе. Человек, который умеет и хочет организовывать свою жизнь, способен изменить даже самую неблагоприятную судьбу и использовать даже случайные стечения обстоятельств. Особенно если на кону его жизнь и жизнь близких. Холокост был не только геноцидом, но и одной из самых показательных и самых поразительных школ выживания человека в критических ситуациях. Жаль, что этот опыт не был суммирован и его так никто и не учёл во всём том, что происходило в мире «после Освенцима». Если бы было иначе, как много хороших людей могли бы спастись! Не случайно евреи говорят, что тот, кто спас даже одного человека, – спас целый мир…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.