12 ноября, четверг

12 ноября, четверг

Здание Центрального Комитета на Старой площади стояло лицом к живописному скверу, но сейчас сквер этот выглядел совершенно не живописно — третий день шел то ли дождь со снегом, то ли снег с дождем. Полуснежная-полумокрая взвесь сыпалась с неба на дорогу и таяла, оставляя вместо себя раскисшую неопрятную бугристость. Листья с деревьев облетали и облетали, и, несмотря на то что дворники старательно выметали дорожки, добела выскребали шершавый асфальт, ругаясь, грузили тачки и вывозили обезображенную холодом листву с глаз долой, ее жухлые, изорванные остатки налипали на асфальт, цеплялись к лавочкам, фонарям, урнам, к стволам вековых деревьев, передавая озябшему бульвару цвета неопрятной охры. Ждали снега, чтобы снег стер истлевшие цвета осени, растворил облупившееся пространство, освободил от серо-коричневой накипи воздух, очистил сердца, обелил мысли, чтобы, наконец, прояснилось.

С пятого этажа Никита Сергеевич смотрел на унылую улицу и качал головой — промозгло, сиротливо, грустно. Ощущение безысходного увядания природы угнетало и обескураживало. Здесь, на Старой площади, Хрущев решил сосредоточить центральную власть. Ни одно значимое решение не должно приниматься без участия партии, в этом он был совершенно убежден. Партия власти, единственная партия в стране, должна управлять всеми и каждым. На деле же происходило обратное: власть, как вода, минуя коридоры Старой площади, перетекала в Совет министров, к председателю правительства Маленкову, к его заместителям, к министрам, к руководителям республик, краев и областей, и нечем было эту головокружительную власть удержать. Самое опасное, что многие чувствовали тот невидимый поворот, держали нос по ветру и проходили мимо ЦК, торопясь в Кремль. Двери на Старой площади открывались реже и реже.

Новоявленного Первого Секретаря навестил Микоян, уселся напротив и стал рассказывать об Индии, откуда только вернулся. Рассказал, что договорились с индусами о строительстве мощной гидроэлектростанции, вспоминал, как встречали, как катали на слонах, с каким триумфом провожали, жалел, что в делегации не было Маленкова.

— Неслучайно англичане столько лет за Индию воевали. Индия не просто государство, а по сути — часть света, густонаселенная, по потенциалу не менее значимая, чем Китай. Дружба с Индией сулит огромные перспективы, — подытожил Анастас Иванович. — А мы приехали наскоком и уехали, как-то по-быстрому, нехорошо!

Слушая Микояна, Хрущев мрачнел:

— Интересное дело получается, мы, члены Президиума Центрального Комитета, а про международные дела ни ухом, ни рылом! Молотов внешнюю политику узурпировал и один командует. Мы ему кто — шавки?!

— Успокойся, Никита Сергеевич! Я только мнение высказал, а не для того чтобы кого-то поссорить.

— Не могу успокоиться! Вот и ваша поездка в Индию мимо прошла. Кто о ней что знал? Кто подсказал, что на Индии следует сосредоточиться? Никто! В общих словах, мимоходом, сообщили, что туда делегация полетит.

— Молотов Маленкову ситуацию обрисовал.

— Обрисовал! — присвистнул Хрущев. — Маленкову надо, чтоб к нему чаще заходили, чаще кланялись, хвалили и задушевно смотрели в глаза — вот что Маленкову надо! А мне надо в курсе дел быть, особенно международных! Кто кричал, что все решаем совместно? Они первые кричали, Маленков да Молотов! А на деле, что? Вот ты министр торговли, так мы тебя каждую неделю слушаем, вникаем в детали. По торговле, Анастас, у нас яростные споры возникают, а торговля — это будничные дела, обычные. А Маленков с Молотовым запрутся, келейно пошушукаются и молчок. Что обсуждали, какой вопрос, что решили, зачем? Неясно! Раньше Сталин внешнеполитический курс устанавливал, никто нос туда не совал, а теперь у нас сразу два Сталина завелось. Молотов — Сталин, и Маленков, само собой. Скоро каждый на своем участке Сталиным заделается, и тогда что получится? Бардак получится, одни Сталины, руки в брюки, разгуливать будут! Ну, разве не прав я, Анастас?!

Хрущев возмущенно вышагивал по кабинету. Анастас Иванович перестал улыбаться.

— Что в мире творится — не разобрать, одни перешептывания! Ангола против империалистического ига войну с французами ведет — об этом нет подробностей! Египет короля сбросил, что там, в Египте, кого спросить?! — заводился Никита Сергеевич. — Теперь в Дели делегация отправилась, и, как обычно, мимо это дело проскочило, вроде среди нас есть члены Президиума второго сорта!

Хрущев остановился перед Микояном.

— Вот я и спрашиваю: зачем нам такой министр иностранных дел, когда только один он знает, что в мире происходит и какая у нашего государства позиция?! Не нравится мне подобная практика! — он резко развернулся, убежал за свой стол и продолжал уже оттуда: — А так бы сообща ситуацию в мире разобрали, посоветовались, точки зрения высказали, глядишь, и золотую б середину нашли. Не получается, так как товарищ Молотов самолично решение принял! Ну не анекдот ли?

— Я, Никита Сергеевич, в международной политике не силен, — уклончиво отозвался Микоян.

— Поэтому и не силен, что как слепой, ничего не видишь! Если мы могучее государство строим, должны отбросить личную неприязнь, обиды, подозрения, должны вместе общее дело делать, на совесть, чтобы перед людьми краснеть не пришлось! А у нас получается: «А это хто такие? — на молотовский манер выговорил Хрущев. — Пусть лучше лапти плетут, а великие дела мы сами переделаем! Нечего со свиным рылом да в Калашный ряд!» Это про нас, — горько вздохнул Никита Сергеевич. — Мне, Анастас, такое положение надоело, я бунт подниму!

Микоян ничего не ответил, но Хрущеву и без того было ясно, что тот с ним согласен.

— Ты, Никита Сергеевич, маятник не раскачивай.

— Да я уж и что качать не знаю! На прошлой неделе Громыку встретил, два часа с ним проговорил. Он мне про Египет рассказал и про Анголу. Ничего мы с тобой не знаем!

— Не скажи, про Корею в курсе.

После поражения Японии во Второй мировой войне дележ Кореи был простой и нехитрый: с одной стороны — Советы, с другой — американцы. Так и разрезали ее по тридцать восьмой параллели. Северная часть досталась СССР, Южная — США. Раздел на две половины простым корейцам не нравился, тем более, что дележ был жестким, с образованием железной границы, исключающим даже родственные свидания. Переписку и ту практически ликвидировали. Предводитель Северной Кореи Ким Ир Сен, тот самый, кто за несколько лет партизанской борьбы против японцев снискал в народе большой авторитет, убедил Сталина предоставить ему оружие, продовольствие, деньги и военных специалистов, с тем, чтобы собственной армией перейти границу, вторгнутся на американскую половину и повести наступление на Сеул.

Ким Ир Сен доказывал, что сейчас самое время объединить Корею под социалистическим флагом, что победа будет быстрая и легкая. Он утверждал, что южные корейцы готовятся атаковать север и требовалось их опередить. Последний аргумент встревожил Сталина, но открыто вступать в войну генералиссимус не спешил. Сталин передал северокорейской армии всевозможное устаревшее вооружение: танки, пушки, пулеметы, уговорил Мао Цзэдуна поддержать военную компанию, чтобы руками китайца ковать победу. Огромным фактором успеха явилось то, что в авангарде наступления шли ударные части, состоящие из китайских корейцев, закаленных в боях гражданской войны и антияпонского сопротивления в Китае, имевшие немалый боевой опыт, в отличие от подразделений наспех сколоченной американцами южнокорейской регулярной армии.

Наступление было стремительным, войска Ким Ир Сена заняли Сеул и дошли до Пусана, но тут очнулись американцы, высадили в тылу северян массированный десант. Прекрасно оснащенная армия США отбросила упоенных эйфорией победы северокорейских солдат, американская авиация господствовала в воздухе. Ким Ир Сен паниковал. В срочном порядке Сталин перебрасывает Ким Ир Сену 16 истребительных эскадрилий с опытными летчиками, ведь за короткий срок обучить корейцев летать не представлялось возможным, а без поддержки «воздуха» война была бы проиграна. Советским пилотам дали корейские имена и строго-настрого запретили говорить в радиоэфире по-русски.

Сталин убедил Мао Цзэдуна открыто вмешаться в конфликт, хотя существовала опасность, что Соединенные Штаты применят ядерное оружие, на чем до пены у рта настаивали американские генералы. Но в случае вступления в войну Китая это стало бы делом бессмысленным — из за необъятной китайской территории и многочисленного, можно сказать, несметного населения. Но Мао Цзэдуна не надо было уговаривать, он считал, что «схватка с тигром» неизбежна, и тактически верно было бы устроить сражение в гористой местности, что лишило бы американцев главного козыря — тяжелой техники. Москва вооружила десятки китайских дивизий, теперь и в Корею оружие шло самое новое и совершенное. Москва тайно выслала на фронт военных специалистов: артиллеристов, минеров, картографов, связистов, штабных офицеров, бесконечные вагоны с амуницией, боеприпасами, продовольствием, медикаментами, цистерны с горючим, и, конечно же, Сталин не скупился на деньги. Вождь считал разумным поддерживать корейскую войну. Его целью было создание на полуострове тотального напряжения для максимального оттягивания туда сил и средств Соединенных Штатов и их союзников. И хотя генералиссимус выступал за равное распределение бремени войны между СССР и Китаем, основные тяготы все-таки легли на плечи Мао Цзэдуна.

И Сталин и Мао Цзэдун бредили о мировом господстве, а господства без войн не бывает. Война в Корее получилась зверская, увязли в ней все: и Соединенные Штаты, и их соратники англичане, и красный Китай, и покорный отцу народов Советский Союз. Но самым несчастным в этой войне оказался корейский народ. Северную Корею сровняли с землей. На нее было сброшено бомб больше, чем за все время на гитлеровскую Германию. Американские летчики возвращались на базы, не отбомбив, и, пожимая плечами, объясняли начальству, что на земле не осталось ни одного живого места. Бомбы, мины, гранаты, пули изрыли землю вдоль и поперек, мирное население наполовину уничтожено, экономики нет, сельское хозяйство не ведется. Не один десяток лет понадобится изувеченной стране, чтобы подняться на ноги.

В начале лета 1951 года войска противоборствующих сторон перешли к позиционной борьбе по линии боевого соприкосновения проходившей в районе 38-й параллели. Воюющие стороны пришли к выводу о бесперспективности боевых действий и пробовали вести переговоры о перемирии.

В результате Корейской войны Мао Цзэдун приобрел большой вес на международной арене. Он показал не только китайскую силу, но и доказал, что во главе этой неудержимой силы стоит жесткий и бескомпромиссный властитель. Китайская армия остановила американцев, переговоры не дали конструктивных результатов, а значит, война затягивалась, Сталин не отдавал команду ее прекратить, и истерзанные с обеих сторон солдаты стояли с оружием наперевес, готовые убивать.

После смерти генералиссимуса, прямо на похоронах, Чжоу Эньлай обсудил с Молотовым и Маленковым возможность прекращения боевых действий. Война измотала Китай, да и Советский Союз понес ощутимые расходы. Ни Молотов, ни Маленков не видели смысла в продолжении корейского конфликта.

— Одна путаница в международной политике! — не успокаивался Хрущев. — С Кореей кашу заварили, с югославом поссорились, Китай — открытая книга, без начала и конца, а про Европу с Америкой я подавно молчу. Как жить будем, Анастас?

— Ты, Никита, не горячись.

Хрущев обиженно поджал губы.

— Тебе без внешней политики работы мало? — поинтересовался заместитель председателя правительства.

— Мало! — огрызнулся Хрущев.

— Не спеши, Никита, отрегулируем.

— Заели умники!

— Может, на рыбалку съездим? — переменил тему Анастас Иванович. — Отдыхать тоже надо, не сдохнуть же в кабинете, обложившись бумагами. Булганина прихватим.

Хрущев остыл, он выплеснул наболевшее, разрядился.

— Лучше на охоту, что глупую рыбу ловить? Сидишь на берегу как дурачок, клюнет — не клюнет! — пробурчал он. — Охота лучше, там и азарт, и риск — вдруг секач на тебя попрет! — уставился на собеседника Первый Секретарь. — Притаился в засаде, а ушки на макушке! — всем своим видом перевоплощаясь в охотника, изображал Никита Сергеевич: — А рыбалка — дурость!

— Я зверей убивать не умею, — ответил Микоян.

— Звери-и-и! — ехидно протянул Хрущев. — Настоящие звери, Анастас, среди людей разгуливают! — Никита Сергеевич с лукавой улыбкой похлопал Микояна по плечу.

Солнце садилось, в помещении сделалось сумрачно. Хрущев поднялся и включил свет.

— Так веселей, а то сидим, точно в подземелье! Скорей бы осень кончилась, заела слякоть. — Он сел напротив Микояна. — Знаешь, Анастас, скоро праздник, какой великий?

— Какой?

— Воссоединение Украины с Россией! — просияв, объявил Никита Сергеевич. — Триста лет русские и украинцы вместе! Это знаковое событие. Украина с Россией друг без друга существовать не могут, любовь между народами великая! В войну русские с украинцами плечом к плечу стояли. Им больше других от немца досталось. И сейчас Россия с Украиной впереди — и в труде, и в науке. Неразделимые, родные народы! Сколько героев в землю полегло? А ведь герои Украину с Россией не делили, общая Родина у них — Советский Союз! Знаешь, какой Украина была, когда ее от немцев очистили? — продолжал Хрущев. — Страшно вспоминать. Семнадцать тысяч городов и поселков фашисты до основания разрушили, тысячи деревень сожгли! Только трубы кирпичные указывали, что когда-то тут стоял дом. Одна шестая украинского населения истреблена, больше двух миллионов угнано в Германию на принудработы, заводы и фабрики взорваны, мостов нет. Вот когда за голову хватались! Казалось, невозможно нормальную жизнь в таком бедствии наладить — а взялись и наладили! Вместе с Россией, только вместе с ней!

— И России не меньше досталось, — проговорил Анастас Иванович.

— Поэтому-то без преувеличения говорю — братские народы, родные! Надо нам шумный праздник закатить!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.