Глава 3 ПОД ДАВЛЕНИЕМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

Глава 3

ПОД ДАВЛЕНИЕМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

В канун Пасхи, 14 апреля 1533 года Франсиско Писарро вышел из Кахамарки, чтобы приветствовать своего партнера Диего де Альмагро, который со свежими силами — его отряд насчитывал 150 испанцев — двигался в глубь страны. «Оба старых друга и компаньона встретились, изъявляя взаимную любовь. Маршал [Альмагро] немедленно нанес визит Атауальпе, поцеловал его руку с великой почтительностью и дружески побеседовал с ним». Атауальпе было нечему радоваться, так как вновь прибывшие кардинально изменили баланс сил в Кахамарке.

Хотя Альмагро и болел в Панаме, он выполнил свою часть партнерского соглашения: экипировал вооруженный отряд из 153 испанцев и 50 лошадей, построил корабль «с двумя топселями», заполучил корабли Эрнана Понсе де Леона и знаменитого мореплавателя Бартоломе Руиса — они незадолго до этого вернулись из Перу — и пошел на кораблях на юг вдоль Тихоокеанского побережья. Альмагро, как и ранее Писарро, высадился на побережье Эквадора, и его экспедиция выбилась из сил, ведя поиск вдоль него. Он двинулся к Тумбесу, но местные жители не шли с ним на контакт; и только когда один из его кораблей доплыл до Сан-Мигеля, он и его люди узнали о таком успехе их соотечественников, о котором нельзя было и мечтать. Писарро со своей стороны послал своего секретаря Педро Санчо и других, чтобы поджидать Альмагро на побережье. Он даже хотел послать золото для вновь прибывших, чтобы заплатить за их корабли, так как ходили нехорошие слухи, что Альмагро, возможно, попытается начать свой собственный завоевательный поход.

Небольшая группа Эрнандо Писарро возвратилась в Кахамарку спустя одиннадцать дней после прибытия Альмагро. Таким образом, силы испанцев в городе почти удвоились и вооруженный отряд чужестранцев принял очертания авангарда агрессоров. Инка немедленно заподозрил, что он никогда не откупится от испанцев. «Когда приехал Альмагро со своими людьми, Атауальпа стал испытывать беспокойство и страх, что его ждет смерть». Он спросил, намереваются ли испанцы основать постоянное поселение и «как должны быть поделены индейцы между испанцами. Губернатор сказал ему, что каждому испанцу будет отдан один касик. Атауальпа спросил, собираются ли испанцы поселиться со своими касиками. Губернатор ответил, что нет, что испанцы будут строить города, в которых они будут жить все вместе. Услышав это, Атауальпа сказал: „Я умру…“ Губернатор разубедил его, пообещав отдать ему лично провинцию Кито, а христиане займут территорию от Кахамарки до Куско. Но так как Атауальпа был умным человеком, он понял, что его обманывают, и стал очень ласков с Эрнандо Писарро, который пообещал, что никогда не согласится на то, чтобы Инку убили».

Атауальпа лелеял надежду, что договор насчет выкупа был еще в силе, хотя он теперь понял, что испанцы с одинаковым нетерпением ждали как прибытия Альмагро с подкреплением, так и золота для выкупа. Теперь караваны с сокровищами приходили все чаще, и 3 мая Писарро приказал, чтобы накопленное к этому времени золото и серебро было переплавлено. А 13 мая вернулся первый из трех испанцев, ушедших на разведку в Куско. Он принес захватывающие вести о золоте этого необыкновенного города, которое уже находилось в пути в Кахамарку. Спустя месяц Эрнандо Писарро уехал из Кахамарки в Испанию, взяв с собой для короля отчет об успехе экспедиции и 100 тысяч кастельяно золота (1 кастельяно = 4,55 г).

Теперь у испанцев было огромное количество изделий из драгоценных металлов, скопленных с момента их первой высадки в Перу. Все сокровища тщательно охранялись стражей Писарро, и ни один испанец не мог что-нибудь взять себе. В конце концов, 17 июня губернатор издал указ о распределении серебра, а также о переплавке и апробировании золота; распределение золота не проводилось до 16 июля. Индейские кузнецы осуществляли переплавку в девяти кузнечных горнах под — руководством слуги Писарро Педро де Пинеды. Переплавка серебра и золота продолжалась с 16 марта до 9 июля; в течение многих дней кузнецы переплавляли по 60 тысяч песо — более 600 фунтов золота. Свыше 11 тонн золотых изделий было скормлено кузнечным горнам в Кахамарке; из них получилось 13 420 фунтов 22,5-каратного «настоящего золота». Изделия из серебра после переплавки дали около 26 тысяч фунтов «настоящего серебра». Большей частью это были вазы, статуэтки, ювелирные украшения, домашние принадлежности, шедевры, сделанные руками кузнецов-инков. Уничтожение этих художественных изделий было невосполнимой потерей. О великолепии того, что было уничтожено, мы можем судить лишь по качеству керамики и тканей инков, а также по немногочисленным уцелевшим предметам из драгоценных металлов.

Золото и серебро, вышедшее из переплавки, было официальным образом промаркировано королевским клеймом, чтобы показать, что оно было переплавлено на законных основаниях и что королевская пятая часть уже уплачена. Сокровища были педантично описаны армейскими нотариусами и королевскими чиновниками, прибывшими с Альмагро. Доля всадника составила около 90 фунтов золота и 180 фунтов серебра, а пешие солдаты получили половину этого количества. Себе Франсиско Писарро взял долю, почти в семь раз превышающую долю всадника, и получил «в подарок» трон, на котором путешествовал Атауальпа: он был сделан из 15-каратного золота и весил 183 фунта (83 килограмма). Эрнандо Писарро получил долю в три с половиной раза большую, чем доля всадника, а Эрнандо де Сото — в два раза большую. Переплавщик и клеймовщик получили один процент от общего количества, а пробирщик — премию. Королевская казна получила пятую часть всех сокровищ, и чуть меньше половины всей этой суммы Эрнандо Писарро уже повез в Испанию. Священнослужители получили меньшую долю, чем пешие солдаты, и всего лишь символические награды были вручены испанцам, только что прибывшим с Альмагро, а также тем, кто оставался на побережье в Сан-Мигеле.

«Когда Атауальпа услышал об отъезде Эрнандо Писарро, он зарыдал, сказав, что раз Эрнандо Писарро уезжает, то его теперь убьют». 13 июня, на следующий день после отъезда Эрнандо из Кахамарки двое испанцев, наконец, вернулись из Куско, приведя небывалый караван из 225 лам, навьюченных золотом и серебром из храмов этого города; и еще 60 лам, везущих золото более низкого качества, прибыли спустя несколько дней. Невозможно оценить стоимость этого выкупа в современных условиях. Покупательная способность золота и серебра изменилась со времен XVI века, изменилась и относительная стоимость товаров и услуг и потребность в них. В Перу сокровища стоили значительно меньше, чем в Европе. И тем не менее интересно узнать, на сколько потянул бы выкуп Атауальпы на современном рынке ценных металлов. Золото стоило бы 2 570 500 фунтов стерлингов (6 169 200 долларов), а серебро — 283 850 фунтов стерлингов (681 240 долларов); всего — 2 854 350 фунтов стерлингов (или 6 850 440 долларов).

Внезапное высвобождение таких несметных сокровищ привело к тому, что Кахамарка превратилась в город золотой лихорадки, где цены на европейские товары вызывали головокружение. «Если один человек был должником другого человека, он расплачивался кусочком золота, даже не взвешивая его и не беспокоясь о том, не стоит ли он вдвое больше, чем сумма долга. Должники ходили от дома к дому вместе с индейцем, нагруженным золотом, в поисках своих кредиторов, чтобы выплатить им долги».

Когда Атауальпа увидел, что все сокровища, привезенные в качестве выкупа, переплавили, а он все еще остается пленником, он пришел в отчаяние. Вероятно, теперь у него с каждым днем возрастала уверенность в том, что испанцы и не собираются его освобождать. Ему оставалось надеяться лишь на то, что его освободят силой. Единственный военачальник, который мог сделать это, был Руминьяви, то есть полководец, оставленный удерживать Кито, когда Чалкучима и Кискис направились на юг страны. Возможно, Атауальпа приказал Руминьяви приблизиться к Кахамарке и приготовиться напасть на тех, кто Держал его в плену, и на любых испанцев, которые попытались бы вывезти золото на побережье. Испанцы подозревали, что будет предпринята какая-нибудь попытка такой спасательной операции. Их подозрения вскоре переросли в убежденность. «Не было почти никаких сомнений в том, что он уже отдал приказ своим воинам собраться, чтобы напасть на испанцев. Такой приказ и в самом деле был им отдан, и воины были в полной готовности вместе со своими военачальниками. Но касик [Инка] откладывал нападение только потому, что он сам был несвободен и его полководец Чалкучима также был пленником». Поползли слухи. Вождь Кахамарки пришел к губернатору Писарро и сказал ему, что Атауальпа совершенно точно посылал приказ собрать воинов, находившихся на его родине в Кито. «Все эти воины находятся под командованием великого военачальника по имени Руминьяви, и они очень близко отсюда. Они придут ночью, нападут на этот лагерь и подожгут его со всех сторон. Первым они попытаются убить тебя и освободят из плена своего господина Атауальпу. Двести тысяч индейцев из Кито идут сюда, и среди них 30 тысяч караибов, которые едят человеческое мясо»… Когда губернатор услышал это предупреждение, он от души поблагодарил касика и оказал ему большую честь. Он приказал секретарю записать все это, и секретарь составил для него об этом доклад. Этот доклад передали дяде Атауальпы и другим благородным инкам и женщинам. Выяснилось, что все, что сказал касик Кахамарки, было правдой». Педро Санчо, секретарь Писарро, подтвердил, что испанцы проводили расследование этих ужасающих слухов. «Были получены длинные сообщения от многих касиков и собственных приближенных Атауальпы. Все они добровольно признались и раскрыли заговор без страха, пыток или принуждения». Информаторы даже сообщили, какие трудности были в этой армии с продовольствием. Они сказали, что армию разделили на отдельные вооруженные отряды, но выяснилось, что нужно еще собрать урожай кукурузы и высушить ее, чтобы сделать запасы продовольствия.

Испанцы отнеслись к этим слухам предельно серьезно. Писарро приказал выставить вокруг лагеря сильную охрану. «Каждые четверть часа 50 всадников выезжали патрулировать [лагерь], и еще 150 были в полной боевой готовности на рассвете. В течение всех этих ночей губернатор и его офицеры не спали: они проверяли караулы и делали все, что было необходимо. Люди, сменившиеся с постов, спали в полном вооружении, а лошади оставались под седлами».

Писарро предстал перед Атауальпой с убийственными доказательствами готовящегося нападения. Инка решительно все отрицал, говоря, что он никогда не посмел бы приказать своей армии совершить попытку своего освобождения из плена таких могущественных — а также безжалостных — людей, как конкистадоры. А без его приказа никакая армия не двинется с места. «Атауальпа ответил: „Вы шутите? Вы всегда рассказываете мне неправдоподобные вещи. Каким образом я или мои воины могли бы потревожить таких храбрецов, как вы? Перестаньте надо мной так зло подшучивать“. Он сказал все это, не проявляя никакого замешательства, но с улыбкой, чтобы скрыть свое коварство. За время, прошедшее после его пленения, он много раз говорил выдающиеся вещи, показывающие его незаурядный острый ум. Испанцы, которые слышали их, были поражены такой мудростью дикаря». По воспоминаниям одного молодого испанца из отряда Писарро, Педро Катаньо, он слышал однажды, как Инка спорил, демонстрируя мощную логику: «Правда, что если бы какие-нибудь воины должны были прийти сюда из Кито, то это было бы по моему приказу. Но выясните сначала, правда ли это. И если это все же окажется правдой, то я в вашей власти, и вы можете меня казнить!» Несмотря на такие горячие оправдания, Писарро приказал надеть на своего пленника ошейник и посадить его на цепь, чтобы предупредить попытку побега, — было известно, что Атауальпа уже один раз бежал из плена в начале междоусобной войны. По словам Сереса, секретаря Писарро, позже стало известно, что, как только Атауальпу заковали в цепи, он сначала послал Руминьяви приказ остановиться. Но затем он отменил его и «отправил ему указания, как, где и когда его армия должна атаковать лагерь. Ибо он был еще жив, но если они будут медлить, то найдут его мертвым».

Писарро созвал на совет руководителей экспедиции: своих собственных военачальников, Диего де Альмагро, королевских чиновников, включая казначея Алонсо Рикельме, монаха-доминиканца Висенте де Вальверде, нотариуса Педро Санчо, Мигеля де Эстете и других. Споры бушевали в основном вокруг вопроса о том, целесообразно ли сохранять Атауальпе жизнь, а не о том, существует ли армия Руминьяви. Теперь, когда сокровища были переплавлены, всем хотелось уехать из Кахамарки в легендарное место сказочных богатств, которым представлялся город Куско. «Мы строили планы, как везти Атауальпу и какую охрану поставить возле него. Мы обсуждали это и спорили, сможем ли мы защитить его при переходе через ущелья и реки в случае, если его люди попытаются его отбить». Многие чувствовали, что Атауальпа стал уже помехой, — как в свое время Мария, королева Шотландии, — стесняющей будущих правителей Перу.

Сам Писарро и большинство испанцев, которые прожили рядом с Атауальпой эти восемь месяцев, хотели сохранить ему жизнь. Они знали, что пленный Инка — это их гарантии получения сокровищ. Некоторые даже считали, что, раз выкуп был выплачен, испанцы должны выполнить свою часть сделки. Едва ли Инку можно было обвинить в том, что он причинил испанцам какой-либо вред. Единственный испанец, который пострадал с момента прихода Писарро в Перу, был человек, которому один из его соотечественников отрубил руку. Некоторые испанцы, проведя с пленником много приятных вечеров, возможно, даже полюбили его. Вновь прибывшие испанцы были менее сентиментальны. Они горели желанием углубиться дальше в территорию Перу, чтобы завоевать себе богатства, и боялись, что, пока Атауальпа жив, они будут в постоянной опасности. «С его смертью все это прекратилось бы и в стране наступило бы спокойствие».

Споры зашли в тупик, а затем вернулись к вопросу о непосредственной опасности, исходящей от армии Руминьяви. «Желая узнать правду, пятеро испанцев благородного происхождения вызвались лично пойти на разведку, чтобы выяснить, действительно ли те воины собираются напасть на христиан. В конце концов, губернатор… согласился, и капитан Эрнандо де Сото, капитан Родриго Оргоньес, Педро Ортис, Мигель Эстете и Лопе Велес отправились, чтобы найти тех врагов, которые якобы приближались к нам. Губернатор дал им проводника, или лазутчика, который сказал, что знает, где находится враг. После двух дней пути проводник упал в пропасть и разбился насмерть… Но пятеро всадников продолжали свой путь, пока не достигли того места, где, по слухам, они должны были наткнуться на вражескую армию».

После отъезда этого разведывательного отряда растущая истерия среди испанцев, остававшихся в Кахамарке, не улеглась. Молодой солдат Педро Катаньо заявил, что пришел в сильное негодование, когда впервые до него дошел слух о том, что Инку могут убить. Он поспешил донести свой протест до губернатора; но Писарро велел заковать его в цепи и посадить под замок, чтобы наказать его за самонадеянность и охладить его юношеский пыл. Альмагро навестил его в тюрьме, а Писарро затем решил подольститься к нему и оказал ему честь, пригласив его на обед с ним и Альмагро. Во время обеда Писарро говорил прочувствованные речи, благодаря молодого Катаньо за то, что тот отговорил его причинять вред Инке. Растроганный Катаньо «от имени всех конкистадоров поцеловал руки его светлости за его поступок». Обед закончился игрой в карты. Когда они играли, в комнату ворвался Педро де Анадес, таща за собой никарагуанского индейца. Он объяснил, что этот индеец, находясь в трех лигах от Кахамарки, видел огромное полчище индейцев, направлявшееся прямо к городу. Писарро расспросил индейца, и тот повторил свой рассказ, добавив подтверждающие его подробности. Альмагро взорвался: «Ваша светлость собирается позволить нам всем умереть из-за вашей любви к Катаньо?» Писарро молча вышел из комнаты. Вскоре за ним последовал и Альмагро. Серее и Мена также отметили в своих записях, что в субботу вечером на закате дня прибыли «два индейца, которые находились на службе у испанцев». Они сказали, что встретили других индейцев, спасавшихся бегством от приближающейся армии. Эта армия, которую сами местные жители не видели, «появилась на расстоянии трех лиг и в ту же ночь или на следующую придет, чтобы напасть на лагерь христиан, ибо приближается она с большой скоростью».

Состоялось срочное заседание совета. «Капитан Альмагро настаивал на смертном приговоре [Атауальпе], называя много причин, по которым он должен умереть». «Королевские чиновники требовали смертного приговора, и ученый доктор, находившийся при армии, рассудил, что оснований для этого достаточно». «Против воли губернатора, которому никогда не нравилась эта идея, они решили, что Атауальпа должен умереть, так как он нарушил мир и замышлял предательство, призвав своих людей убить христиан». «Они решили убить этого великого касика Атауальпу немедленно», и поэтому «губернатор с согласия королевских чиновников, военачальников и других людей приговорил Атауальпу к смерти. Из-за того, что он совершил предательство, говорилось в приговоре, он должен умереть путем сожжения на костре, если только он не примет христианство».

Не было ни суда, ничего, кроме поспешного решения Писарро, который поддался авантюрным требованиям Альмагро и королевских чиновников. «Конечно, эти местные вожди не читали законов и не могли их понять, и все же [испанцы] объявили этот приговор ничего не подозревавшему язычнику. Атауальпа зарыдал и сказал, что им не следует его убивать, ибо в его стране нет ни одного индейца, который стал бы повиноваться им без его высочайшего повеления. Раз уж он их пленник, то чего же им бояться? Если они делают это ради золота или серебра, то он даст им вдвое больше того, что уже по его приказу было доставлено. Я увидел, что губернатор плачет от жалости к нему, так как не может гарантировать ему жизнь; он не мог рисковать и боялся того, что может случиться в стране, если его освободить».

Как только решение было принято, испанцы стали действовать с устрашающей скоростью, как будто боялись, что если они будут колебаться, то могут передумать. Педро Санчо, секретарь Писарро, написал подробный отчет о казни. Она состоялась на печально известной площади Кахамарки в субботу 6 июля 1533 года ближе к ночи. Атауальпу привели из тюрьмы в центр площади под звуки труб, которые должны были возвещать о его вероломстве и предательстве, и привязали к столбу. Тем временем монах [Вальверде] начал через переводчика утешать его и рассказывать о догматах нашей христианской веры… Инка был тронут и попросил, чтобы его крестили, что этот святой отец и совершил без промедления, [дав ему при крещении имя Франсиско в честь губернатора Писарро]. Его наставления пошли [Инке] на пользу. Ибо, несмотря на то, что его приговорили к сожжению живым, его на самом деле задушили с помощью веревки, затянутой вокруг его шеи».

Конкистадор Лукас Мартинес Вегасо описал, свидетелем какой необыкновенной сцены он стал в тот вечер. Когда Атауальпа сидел, привязанный к стулу, с гарротой вокруг шеи, он сказал, что «поручает своих сыновей губернатору дону Франсиско Писарро. Отец [Висенте де Вальверде] посоветовал ему забыть о своих женах и детях и умереть как христианин: если он хочет им стать, то должен принять воду священного крещения. Но он продолжал настаивать на том, что отдает своих сыновей под покровительство губернатора; при этом он плакал и показывал рукой, какого они роста; и слова, и жесты его говорили о том, что они были маленькими и что они остались в Кито. Святой отец снова попытался заставить его стать христианином и забыть о своих детях, ибо губернатор позаботится о них так, как если бы они были его собственными детьми. [Атауальпа] сказал: да, он хочет стать христианином; и его крестили…» Сестра Атауальпы Инес Юпанки подтвердила, что она видела, как ее брат поручил своих сыновей Писарро.

«После произнесенных им последних слов испанцы окружили его со словами молитвы о его душе и быстро задушили его. Да сохранит его Всевышний, ибо он умер в истинной вере христианской, раскаиваясь в своих грехах. После того как он был таким образом задушен и приговор приведен в исполнение, его подожгли, и часть его одежды и плоти сгорела. Он умер поздно вечером, и тело его было оставлено в ту ночь на площади, чтобы все узнали о его смерти. На следующий день губернатор приказал всем испанцам явиться на его похороны. Его несли в церковь с крестом и церковными облачениями и похоронили с такой пышностью, как будто он был самым важным испанцем в нашем лагере. Все вожди в его свите были очень довольны этим: они оценили великую честь, оказанную ему».

Далекие от того, чтобы «оценить великую честь» похорон по христианскому обычаю, сторонники Атауальпы были потрясены его смертью. «Когда его вывели, чтобы убить, все местные жители, которые находились на площади — а их было немало, — распростерлись на земле, упав на нее, как пьяные». Во время похорон были еще трогательные сцены. «Когда все мы находились в церкви на заупокойной службе по Атауальпе и его тело тоже было там, вдруг с громкими криками появились женщины — его сестры, жены и другие, состоявшие с ним в близких отношениях. Они кричали так громко, что прервали божественную службу. Они сказали, что могилу нужно сделать значительно больших размеров, так как, по их обычаю, когда умирает великий господин, все, кто любит его, должны быть похоронены заживо вместе с ним. Им сказали, что Атауальпа умер христианином и его отпевают одного. То, о чем они просят, нельзя выполнить, потому что это грешно и против христианских обычаев: они должны уйти и не прерывать службу и позволить совершить обряд похорон». Педро Писарро вспоминал, что «остались две сестры, которые ходили вокруг с воплями; они били в барабаны, пели и перечисляли деяния своего мужа. Атауальпа раньше говорил своим сестрам и женам, что, если его не сожгут, он вернется в этот мир. Они подождали, когда губернатор выйдет из комнаты, пришли к тому месту, где до этого жил Атауальпа, и попросили меня позволить им войти. Войдя внутрь, они начали звать Атауальпу и искать его во всех уголках. Но, поняв, что он не отвечает, они вышли, испуская громкие вопли… Я вывел их из заблуждения, сказав, что мертвые не возвращаются».

Сото и его разведывательная группа вернулись уже после смерти Атауальпы. «Он принес весть, что никого они не видели и ничего там не было». «Они не нашли ни воинов, ни вообще каких-либо людей с оружием, и все было спокойно… Поэтому, видя, что это была уловка, низкая ложь и явное вероломство, они вернулись в Кахамарку… Когда они пришли к губернатору, они нашли его пребывающим в сильном горе; на нем была войлочная шляпа в знак траура, а глаза его были мокры от слез». Когда он услышал, что Сото ничего не обнаружил, Писарро «очень опечалился о том, что убил его; а Сото опечалился даже еще больше, ибо, как он сказал, — и он был прав, — лучше было бы отослать его в Испанию: он сам отправился бы с ним в море. Это было бы самое лучшее, что они могли бы сделать для этого индейца, так как невозможно было оставить его в той стране».

Просто удивительно, как меняется отношение испанских хронистов к смерти Атауальпы. Самые первые очевидцы — официальные секретари Франсиско де Серее и Педро Санчо, наблюдатель Мигель де Эстете, Кристобаль де Мена и члены городского совета Хаухи — все они опустили всякое упоминание о разведывательной миссии де Сото и о ее отрицательных результатах. Один Серее что-то туманно написал о двух индейцах-следопытах, которые были посланы на разведку. Эти историографы уже чувствовали некоторую неуверенность. Перед лицом возможной цензуры они сомкнули свои ряды, настаивая на реальности той угрозы, которая исходила от армии Руминьяви.

29 июля 1533 года Франсиско Писарро сам написал императору Карлу V с целью объяснить свои действия. Он написал, что казнил Атауальпу, потому что ему стало известно о «его приказе мобилизовать всех воинов с тем, чтобы они напали на [меня] и других христиан, которые присутствовали при его пленении». Точно такое же объяснение Писарро представил в письме и своему брату Эрнандо, который к этому времени был уже в Панаме. Эрнандо повторил его без комментариев: «Согласно тому, что пишет мне губернатор [Франсиско Писарро], стало известно, что Атауальпа собирал силы для начала войны с христианами; и он сообщает, что они казнили его».

Со стороны последовала быстрая и критическая реакция на казнь Атауальпы. Судья Гаспар де Эспиноза, давний губернатор Панамы, написал королю письмо, которое было отправлено на том же корабле, на котором Эрнандо Писарро путешествовал в Испанию. Реакция Эспинозы была такой же, какую дал и суд Испании, и все просвещенные люди в Европе. Он был ослеплен достижениями Писарро: «Величие и богатства Перу растут день ото дня в такой степени, что в это почти невозможно поверить „…“ это как сон». Но на него совершенно не произвели никакого впечатления те обстоятельства, которые окружали казнь Атауальпы. «Они убили касика [Инку], потому что они утверждают, что он собирал силы с целью напасть на наших испанцев. Поэтому губернатора уговорили — почти заставили — сделать это чиновники Вашего Величества своими настойчивыми просьбами и требованиями… На мой взгляд, вину Инки следовало бы сначала четко установить и доказать, прежде чем убивать человека, попавшего к ним в руки и не причинившего никакого вреда ни кому-либо из испанцев, ни кому бы то ни было». Эспиноза знал, что «жадность испанцев, принадлежащих ко всем классам, так велика, что ее невозможно насытить: чем больше дают местные вожди, тем больше испанцы пытаются убедить своих военачальников и губернаторов убивать или пытать их, чтобы те давали еще и еще… Но со мной у них это не выйдет». Эспиноза считал, что Атауальпу следовало выслать на другую оккупированную испанцами территорию. «Они могли бы выслать его сюда [в Панаму] вместе с его женами и слугами, как и приличествует его положению. У него не было недостатка в золоте, [чтобы заплатить за это]. Здесь мы оказывали бы ему все почести и уважение, как если бы он был высокородным господином из Кастилии».

Император был тронут такими решительными суждениями. Он написал Писарро холодное послание: «Мы получили ваше сообщение о казни плененного вами касика Атауальпы». Карл принял утверждение Писарро, что Инка готовил силы для нападения. «И тем не менее мы недовольны смертью Атауальпы, а особенно тем, что это было сделано именем правосудия, ведь он был монархом… После получения сведений об этом деле мы пришлем наше повеление». Король помнил о святости королевского права помазанника Божьего. А оно серьезно подрывалось действиями такого удачливого выскочки, как Писарро, который безнаказанно смог казнить одного из самых могущественных императоров в мире.

В течение сороковых годов XVI века хронисты отражали это официальное неодобрение действий Писарро в своих нападках на него. Гонсало Фернандес де Овьедо строго осудил убийство «такого великого государя», назвав его «позорным деянием» и «плохой услугой Господу и императору», «актом великой неблагодарности» и «вопиющим грехом». Паскуаль де Андагойя открыто обвинил Писарро и его чиновников в обмане: они «заставили индейских колдунов, которые были враждебно настроены по отношению к Атауальпе, объявить, что у него есть наготове армия, чтобы напасть и убить их. Атауальпа ответил, что все это ложь „…“ пусть они пошлют кого-нибудь на равнину, где, по их сведениям, собирались войска, чтобы удостовериться в этом. С этой целью из лагеря выступил капитан Сото с несколькими товарищами. Но все было подстроено так, что Писарро и его советники убили Атауальпу до возвращения Сото». Хуан Руис де Арсе в личном послании своей семье также обвинил Писарро в том, что «он сыграл на обмане конкистадоров», отправив Сото на поиски химеры.

Около 1550 года акценты сместились. Теперь первых завоевателей возвели в ранг овеянных славой, почти легендарных героев. Поэтому хронисты стали искать козлов отпущения и перестали обвинять Писарро и его людей в преднамеренном обмане. Доказательствами предполагаемой вины Атауальпы послужили свидетельские показания местных жителей, допрошенных по поводу армии Руминьяви. Эти допросы были проведены через посредничество индейцев-переводчиков, которых обучили испанцы. Главный переводчик, молодой человек, весьма располагающий к себе, которого ласково называли Фелипильо, был арестован в 1536 году людьми Альмагро и задушен по обвинению в предательстве. Перед смертью он признался и в других случаях, когда он подстрекал местных жителей против испанцев. Агустин де Сарате и шовинистически настроенный Франсиско Лопес де Гомара создали историю, будто Фелипильо намеренно искажал показания местных жителей в 1533 году. А также будто бы его застали в момент прелюбодеяния с одной из жен Атауальпы, и только его ценность как переводчика спасла его от немедленной смерти за этот акт оскорбления его величества; и затем он подстроил казнь Атауальпы, чтобы спасти свою шкуру. Эта версия предлагала необходимого козла отпущения и спасала репутацию конкистадоров. Никто не принимал во внимание, что таких проницательных людей, как Серес и Санчо, вряд ли мог ввести в заблуждение диаметрально противоположный по смыслу перевод таких исключительно важных свидетельских показаний. Поэтому история с фальшивым переводчиком была с радостью принята. Она возникла в пятидесятых годах XVI века и пересказывается и по сей день.

Репутации конкистадоров были также отчасти восстановлены благодаря тому, что казнь Атауальпы состоялась в результате последовательных судебных действий, а не была просто поспешным решением руководящей верхушки. Фернандес де Овьедо непреднамеренно положил этому начало, когда написал, что «они начали судебный процесс, который был плохо организован и еще хуже записан; его главными авторами были своекорыстный, неуправляемый, бесчестный священник, аморальный и некомпетентный нотариус и люди одного с ними сорта». Лопес де Гомара, который в своем труде «Испания Виктрикс» прославлял завоевания конкистадоров, развил эту тему, добавив, что Писарро устроил суд по всем правилам — это должно было воззвать к чувствам испанцев XVI века, приверженных букве закона. Гарсиласо увидел в этом зародыш хорошего сюжета. В своих «Коментариос реалес», опубликованных в 1617 году, он утверждал, что Гомара почти не оценил по достоинству этот суд. Сам он раздул его до размеров «торжественного и весьма продолжительного» действа, в котором принимали участие двое судей, государственный обвинитель, адвокаты защиты, поверенные, много свидетелей (чьи показания были конечно же искажены при переводе). В нем содержалось расследование по двенадцати пунктам, продолжительные дебаты в зале суда, апелляции к императору Карлу V и назначение официального защитника Атауальпе. Обвинительный акт Инки теперь содержал обвинения в убийстве его брата Уаскара, уничтожении племени каньяри и других, в совершении так называемых человеческих жертвоприношений и в кровосмесительной полигамии. Гарсиласо также представил имена одиннадцати испанцев, которые якобы смело выступили в защиту Инки. Таким образом, суд, вымышленный Гомарой, чтобы обелить поведение испанцев, был использован красноречивым Гарсиласо, чтобы усилить драматизм, насмешку и ужас казни Атауальпы. «Суд» Гарсиласо выглядел чрезвычайно драматично, и с этой историей трудно расстаться. Прескотт повторил ее, но с некоторой осторожностью: озадаченный тем, что самый главный апологет инков подчеркивал законность казни Атауальпы, Прескотт заключил, что «где нет повода для обмана, как в этом примере, там, вероятно, можно поверить [Гарсиласо] на слово». Спустя некоторое время историки перестали мучиться сомнениями, повторяя эту версию. Маркхэм, Хелпс, Мине и другие негодовали по поводу этого «убийства по суду». Книга, написанная в 1963 году, даже предлагала сравнение с современностью: «Как в сталинской России нашего времени, судебное разбирательство было проведено с выставлением напоказ правильности процессуальных форм». Маркхэм уделил большое внимание одиннадцати испанцам из рассказа Гарсиласо, выступившим в защиту Инки, назвав их «немногими честными и уважаемыми людьми», чьи имена «достойны памяти». Хайэмс и Ордиш восхваляли «огромное нравственное мужество» этих «десяти процентов» испанской общины в Кахамарке за то, что «они были готовы, перед лицом большинства и истеблишмента, с риском для себя встать на защиту справедливости и милосердия». К несчастью для этого убедительного рассказа, выяснилось, что только двое из одиннадцати доблестных мужей, названных Гарсиласо, действительно находились в то время в Кахамарке. Все свидетельские отчеты на самом деле оставили совершенно другое впечатление. Самые первые хронисты подразумевали, что большинство испанцев были за то, чтобы оставить Инку в живых, или им было все равно. И только определенное меньшинство, возглавляемое Альмагро и казначеем Рикельме, силой заставили Писарро допустить трагическую казнь.

Существование армии Руминьяви навсегда останется вопросом без ответа. Есть различные причины верить в нее: показания знатных инков, убежденность многих испанцев в ее приближении, вероятность того, что Атауальпа, отчаявшись, все же призвал ее себе на помощь. Имеется также запись о том, что вскоре после ухода испанцев из Кахамарки в город вошел отряд инков, чтобы перенести тело Инки и разрушить город, ставший свидетелем унижения империи. Руминьяви действительно командовал армией, выступившей против испанцев в следующем году, так что, вероятно, она у него была готова к нападению и в 1533-м.

Но есть также и мощные аргументы в поддержку традиционной точки зрения, что испанцы поддались панике из-за химеры. Показания местных жителей неубедительны: свидетели, возможно, продолжали политику междоусобной войны против Атауальпы; возможно, они думали, что их спрашивают о том, может ли Руминьяви представлять угрозу Кахамарке, или им, может быть, нравилось разжигать в и так явно напуганных испанцах панику. Ни один испанец и ни один индеец, находившийся у них на службе, ни разу не видели какую-либо вражескую армию. Руминьяви, идущий из Кито, почти наверняка двинулся бы на юг по главной магистрали. А если Сото со своей разведывательной группой достиг Кахаса, как это утверждает Педро Писарро, он должен был встретить какой-нибудь воинский отряд.

Наверное, важнее, чем правда, скрывающаяся за слухами, был тот эффект, который эти слухи произвели на испанцев в Кахамарке. Теперь, когда они получили золото и не освободили взамен Инку, они чувствовали себя уязвимыми. Никто из них на самом деле никогда еще не воевал против армии инков, и половина воинов в лагере состояла из новичков, которые даже не участвовали в истреблении индейцев на площади Кахамарки. Возможно, поэтому многие испанцы были охвачены паникой, усиленной паранойей, виной и неизвестностью. Эта паника, внезапно подкрепленная никарагуанским индейцем, могла в один момент исказить оценку происходящего в глазах Писарро.

В обычных обстоятельствах, видя угрозу со стороны индейцев, испанцы вскочили бы на коней и бросились бы на них в атаку. Но это были необычные обстоятельства. Верил ли Писарро в приближение армии Руминьяви или нет, но совершенно очевидно, что он находился под влиянием требований в сложившейся ситуации убить пленного Инку. Атауальпа оказался в точке столкновения двух чуждых друг другу миров. Он был готов к тому, что его убьют немедленно после захвата в плен, и его убежденность в этом стала снова расти, когда он увидел, что вместо того, чтобы уехать с выкупом, испанцы в Кахамарке получили подкрепление в лице своих соотечественников. Некоторые испанцы стали думать, что Инка перестал представлять какую-либо ценность как заложник и послушный им марионеточный правитель. Теперь все испанцы в Кахамарке хотели отправиться в Куско. Люди Альмагро отчаянно стремились разбогатеть. Убийство Атауальпы гарантировало им, что все другие найденные сокровища не будут считаться частью его выкупа, на который они не могли претендовать. Теперь, когда Атауальпа был жестоко и цинично обманут насчет своего возвращения на престол, нельзя было больше полагаться на то, что он станет поддерживать господство испанцев. Во время длительного и трудного похода к Куско присутствие Инки могло бы повлечь за собой нападение на колонну испанцев; а о том, чтобы освободить его и дать ему возможность править в Кито, нельзя было даже и думать. Практическая целесообразность требовала, чтобы Инку убрали, и только она была единственно возможным объяснением его убийства.

Многие поверили и верят в обвинение, которое первым выдвинул Хуан Руис де Арсе: Писарро убедился в необходимости избавиться от Атауальпы и умышленно отослал Сото выполнять бесполезное задание, чтобы удалить главного защитника Инки. Но показания тех, которые при всем присутствовали, свидетельствуют о том, что Писарро в какой-то момент, под давлением аргументов и требований Альмагро и Рикельме, внезапно сдался при приближении ночи в ту роковую субботу. Решение о казни правителя было принято моментально, чего нельзя было делать так поспешно. Писарро знал, что два человека, которые всегда были его двумя главными военачальниками, Эрнандо Писарро и Эрнандо де Сото, воспротивились бы этому. Атауальпу нельзя было обвинить ни в каких враждебных действиях, несмотря на чудовищную провокацию захватчиков. Подлое публичное удушение и лицемерная церемония его похорон ничего не изменили в его смерти. Если бы Инка был политическим узником, было бы лучше избавиться от него в его камере, скрытой от посторонних глаз, или отослать его умирать в ссылке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.