Хакамада превратила Березовского в сверчка

Хакамада превратила Березовского в сверчка

^12.09.2000

Нам будет не хватать Березовского. Его заиканий и бекасиного блеяния. Его трогательных подскакиваний, под стать шаловливому козлику. Его желтухи — результата неосторожного поцелуя. Перелома бедра — последствия езды на снегоходе. Его запоров, приобретенных на бешбармаках Назарбаева, и расстройств, полученных на дастарханах Алиева. Его закадычной вражды с Гусинским и лютой дружбы с Басаевым. Его вегетарианства и людоедства. Способности надуть генерала Лебедя через соломку Невзорова и тут же схлопнуть его, как перезревший «дедушкин табак». Его несостоявшегося ареста, несостоявшегося убийства, несостоявшегося самоубийства. Его депутатства, которое сначала состоялось, к великому горю черкесов, а потом не состоялось, к безмерной радости карачаевцев. Его крещения, наделавшего переполох в православном мире. Его открещивания от израильского гражданства, после чего осмелели палестинцы. Уголовного дела по «Аэрофлоту», которое закрыли, как дверь в гостинице, чтобы снова открыть. Выемку документов из «Атолла» и съемку показаний с «Андавы». Его умения превращать респектабельных журналистов в животных, а животных и птиц в губернаторов.

Нам будет не хватать его появлений на пресс-конференциях, прямо с борта горящего самолета, тонущего ледокола, подбитой из рогатки летающей тарелки. Когда в последний раз по нему проехал танк и строительные рабочие, приняв его за лист шифера, покрыли им крышу на даче Михалкова, он долго из деликатности не напоминал о себе, и только рост цен на нефть и угроза «русского фашизма» вернули его к политике.

«Тринадцать банкиров», которых он, как двенадцать негритят, водил купаться в море, куда-то делись. Но Примаков, терпевший Доренко, подобно спартанцу, у которого лисенок выгрызал под плащом пупок, как-то обмолвился, что он привык к боли и ему жаль Доренко.

Дружба, связывавшая Березовского с семьей Президента, кончилась отставкой последнего. Усилия, которые Березовский потратил на избрание Путина, завершились раздачей акций ОРТ. Творческая интеллигенция, получившая в управление акции, напоминала дощечки в заборе, мимо которых пробежал спаниель и каждую пометил струйкой. Бенедиктов не мог не взять акции, потому что у него обнаружились руки, растущие прямо из ушей. У многих интеллигентов не оказалось рук, а только четыре ноги, и они брали ртом, прямо с земли. Лацис, у которого не оказалось ни рук, ни рта, подцепил клейкую акцию другим местом.

Директор ОРТ Эрнст, решив устраниться от скандала, просил называть его — Эрнст Неизвестный. На что великий скульптор пригрозил изваять его в виде морковки, торчащей из ноздри Волошина.

На сгоревшей Останкинской башне был личный кабель Березовского, связывающий его с президентами латиноамериканских республик, который не сгорел, потому что был покрыт изоляцией, сделанной из репутации Рыбкина. Когда в кабеле случился разрыв, питерский журналист соединил зубами разомкнутые концы и держал целых шестьсот секунд, позволив Березовскому переговорить с колумбийским другом.

Нам будет не хватать Березовского. В поисках его мы станем обращаться то в Интерпол, то вчитываться в списки жертв холокоста. В одном месте нам скажут, что он, как Маленький Принц, улетел на другую планету, названную именем Евтушенко. Нам даже покажут эту планету, размерами с почечный камень. Не поверим басням Аксенова, верного друга Березовского по подпольной борьбе с режимом. У Березовского иная судьба.

Добрая волшебница Хакамада, как пушкинская Наина, вернула Березовскому его истинные размеры. Оставаясь живым среди нас, он стал просто не виден. Опять превратился в маленького сверчка и был перенесен в деревню Жестылево Дмитровского района, в дом бабушки Палаши, в ее теплый валенок, откуда тихо сверчит. Баба Палаша услышит, достанет Березовского из валенка, выпустит на стол, где тот ползает и ест хлебные крошки. Насытившись, добрый сверчок начнет рассказывать старушке историю своей жизни. Как катался на шестисотом «мерседесе» и входил без пропуска в Кремль. Какие у него были прекрасные женщины из манекенщиц Юдашкина, и он мчался на снегоходе вдоль по Питерской, и при повороте на Тверскую-Ямскую сам Лужков, в батистовом трико и ермолке, принял его за герцога Эдинбургского и послал воздушный поцелуй. Бабуся немного послушает, закручинится и со словами: «Грехи наши тяжкие» смахнет разговорчивого сверчка в темный валенок.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.