Что же это значит – жить хорошо?

Что же это значит – жить хорошо?

О чувстве добра и взаимопомощи

Виктор Кожемяко: Валентин Григорьевич, минувший год для вас прошел под знаком вашего юбилея. Семидесятилетие – дата существенная. Тут хочешь не хочешь, а обратишься, как говорят, мысленным взором на прошедшее. В своих выступлениях вы говорили о чувстве добра, которое вынесли из военного детства и пронесли через многие годы. О том чувстве, которое в труднейшее время помогало жить нашим людям.

И как-то у вас вырвалось: «Разве можно сравнить с тем, что происходит сейчас?» И дальше: «Все доброе куда-то улетело». Причем из того, что вы говорили, следовало: относится эта утрата не только к быту деревни, но и к писательским отношениям: «Как мы радовались успехам друг друга! Мне кажется, нынче у писателей нет такой радости…» Хотелось бы продолжить эту тему – уж очень важна она, по-моему.

Валентин Распутин: Так и получается: о самых тяжелых временах самые добрые воспоминания. В военные и первые послевоенные годы голод свирепствовал и в деревне.

Отчего, казалось бы? Кругом тайга, там ягоды, грибы, орехи, дикий зверь, в Ангаре рыба, в стайке корова, в курятнике куры, свой огород. Но мужиков нет, старики и бабы в плотной, без выходных и проходных, колхозной работе, на корову когда удавалось накосить, а когда и не удавалось. И к весне поджимало так, что едва ноги таскали. Ели крапиву, лебеду, выковыривали остатки мерзлой картошки на колхозном поле.

Но деревня есть деревня. Ничего не таили друг от друга, да и невозможно было утаить. Если многодетная семья окончательно впадала в нищенство, делились последним.

Но в таких случаях и колхоз приходил на выручку. Так, миром, и спасались.

Все миром: и заготавливали дрова на зиму, и били новую русскую печь взамен прохудившейся, и поднимали завалившуюся избенку. Три обозначения было для такой сплоченности: мир, община и колхоз – и они друг с другом нисколько не спорили.

В 1948 году из своей Аталанки, где была четырехлетка, в пятый класс я поехал в райцентр, в Усть-Уду. И дважды за шесть лет учебы квартировал у своих одноклассников. Первая семья по тем временам могла считаться зажиточной, хозяин ее работал в комендатуре (в наших краях тогда было немало ссыльных литовцев), а вторая – едва сводила концы с концами. Но и там, и там мне не позволяли со своими скудными припасами питаться отдельно. За стол садились вместе. Что выставлялось – делилось поровну, и ни разу никто меня за кусок хлеба не укорил.

Разве такое забудешь?

И этот порядок взаимовыручки и общинности, гостеприимства и доверчивости поддерживался в деревне долго, вплоть до 80-х годов. Особенно в деревне со скромным достатком. Там же, где место колхозов заняли леспромхозы и пришла зажиточность, пришли со временем и скрытность, обособленность и, конечно, пьянство. Свою повесть «Пожар» я написал в 1985 году, уже и тогда картина была безрадостной.