ЧАША С ЦИКУТОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЧАША С ЦИКУТОЙ

Не верь тому,

кто Родину не любит,

Кто в суете забыл

про свой народ.

Настанет час — он

и отца забудет,

И мать родную

по миру пошлет.

Не верь ему!

Ни праведник, ни лекарь

Не исцелят души его вовек

Коль чувство Родины

ушло из Человека,

Напрасно все —

ушел и Человек!

(Борис Гунько)

На факультете заметили: нравится Галине Сережа. В его присутствии девушка громко смеялась, часто гляделась в зеркальце, блистала обширным знанием иностранных языков. А увалень этот, недотепа, ноль внимания на шуструю однокурсницу. Однажды Галя, осерчав на безразличного к ней парня, начала вдруг шумно двигать столами, стульями… К ней подошла Катерина и попросила:

— Тише, пожалуйста, голова уже болит!

И в ответ услышала неожиданное:

— Заткнись, гнида!

Бурное комсомольское собрание было на курсе только по одному поводу: сирота из детского дома Леня, поступивший на факультет журналистики, украл у Олега, соседа по комнате, стипендию нескольких студентов. Леню с позором выгнали с факультета, а одна из однокурсниц, мать которой работала директором комиссионного магазина в Москве, хотела было и вовсе подвести под судьбой Лени черту:

— Я таких из автомата расстреляла бы…

А вот Катя за кражу ее человеческого достоинства никому ничего не сказала и пожалела сироту: ведь у Галины мать неожиданно покончила жизнь самоубийством в тот день, когда девушка 1 сентября пришла домой после первого же учебного дня в МГУ.

Простили Гале на факультете и ее участие в антисоветской демонстрации, устроенной сионистами на площади Маяковского. Мало того, она получила хорошее распределение после окончания факультета — на радио, в редакцию иновещания. «Возможно, в Советском Союзе и были некоторые успехи», так мыслили диссиденты того времени, но на Западе ведь лучше! Там даже воздух курортный, там рай, свобода!

Реальная жизнь Галины на тот момент — комната в центре Москвы, хорошая работа, командировки по всей огромной стране! Мало кому в начале трудовой жизни такая удача выпадает. Но Галя… ох уж эта ее неугомонность и неуправляемость… вдруг по израильской визе улетает из Советского Союза. И для многих из нас следы ее потерялись. Ведь улетел человек фактически на другую планету, о которой мы по тому времени кое-что слышали, но ничего еще толком не знали.

Прошло много лет, и вот Галя за моим столом пьет чай, а я уже знаю из ее прошлых встреч с однокурсницами, что в Риме, где была ее первая пересадка, лишь выйдя на трап самолета, девушка душой уловила, что мир, в который она вдруг попала, вовсе не ее мир. Хотела было шагнуть назад, но стюардесса тонкой рукой закрыла ей возврат на Родину.

На второй день переселенцы в лагере с юмором обсуждали между собой, что писать в заявлении, почему они покинули СССР? Респектабельные доценты медицинских кафедр, элитные пианисты, певцы, получившие в стране бесплатное высшее образование и жилье, пользовавшиеся бесплатной медициной, нагло писали, что в Советском Союзе их преследовали. Каким образом? То и дело, видите ли, кричали им в спину: жид! Прямо целый хор, видите ли, за ними гонялся!

Что было чистокровным враньем, хотя бы потому, что за подобные выкрики в стране жестко наказывали.

Но американцам хотелось в это верить, и они верили, и охотно сажали на свою спину наших обормотов.

Куда делась потом гора этих заявлений, в каком архиве они находятся, чтобы познакомиться с ними? Особенно после того, когда уже знаешь, что таких же великолепных должностей мало кому из них на Западе и в Израиле выпало, и квартир им там никто бесплатно не дал, и десятилетиями жили они потом в съемном жилье, но зато упорно писали своим бывшим друзьям в Советский Союз о том, как превосходно живут там… где нас нет.

Что писал в своей бумаженции Анатолий Алексин, которого у нас печатали куда больше, чем русских писателей? Что писали летчики, певцы, которые потом в Израиле работали дворниками? Что писала моя одноклассница Мира, семья которой имела в центре города немалое подворье с большим количеством комнат в доме, а у папы работа — завскладом по распределению продуктов всем ресторанам города? И мать никогда не работала. Что писала она, как ее, комсорга класса, притесняли?

О чем еще говорили в Риме эти добровольно ставшие бездомными люди, я узнала из выпускаемой в Канаде газеты «INFO» (январь 1998 г., с. 15), опубликовавшей рассказ некоего Саши Бородина «Переходите к водным процедурам»: «Ну, разве можно забыть совершенно гениальную фразу из не менее гениального рассказа „Инструктаж в Риме“, в которой повествуется о событиях двадцатилетней давности, когда в столице осели полчища наших соотечественников, вырвавшихся из „Совка“ по израильским визам и просившихся в США и Канаду. Фраза эта звучит столь же энергично, сколь и кратко: „Американцы не воняют!“».

Оказывается, им в нашей стране все воняло: подъезды, магазины, метро, наши люди… Но жизнь наказала потом этих потребителей, желавших по всему миру иметь лишь права на самое лучшее. Особенно тех, кто поселился в чужих съемных квартирах канадских небоскребов. Здесь уже не кошками подъезды воняли, а из-за скверной вентиляции таким смрадом несло из мусоропроводов, что по длинным коридорам приходилось им пробегать, лишь зажав нос.

Инструктаж в Риме, однако, пришелся по душе не всем иммигрантам. В те дни, когда мы думали, что наша однокурсница гордо шагает по бульварам какой-то очень свободной страны, наша Галя, оказывается, ночевала на вокзале в Риме, подстелив под себя газеты. Она, как и малое число некоторых переселенцев, врать не хотела и сбежала из того лагеря. И целый год потом плакала и ругала себя за то, что покинула страну, именно Советский Союз…

Но жизнь, будто солнышко на небосклоне, зимой и летом крутится по спирали отведенных нам судьбою дней. И голод — не родная мама, потому наша однокурсница оказалась-таки в Израиле, где вдруг выявилось, что еврейка она неполноценная, ибо отец — еврей лишь на половинку, мать и вовсе русская, то есть сразу же столкнулась с расизмом: все блага иудейского государства на мелких и нищих полукровок тут не распространялись. Это тебе не СССР, в котором медицина для всех, образование для всех. В Израиле блага — только для господствующей нации. Остальные — заткнитесь. Не нравится? Еще раз заткнитесь, надо было думать, куда ехали.

По огромному и непомерному самолюбию Гали это был мощный удар. Еврейкой на прародине отца ей стать не позволили. С иудейской точки зрения наша однокурсница была лишь получеловеком. На Израиль, пожалуйста, паши до умопомрачения, но в остальном… что найдут нужным кинуть тебе как подаяние. И даже после смерти — те же неприятности. Полукровок хоронят не на иудейском кладбище, а где-то далеко в пустыне. Где хоронят заодно и всякую живность.

Галина назло подобным устроителям государства поселилась в мусульманской части Иерусалима, вышла замуж за ассирийца. Но… рано или поздно оказалась в Нью-Йорке с маленькой дочерью на руках. Одна. Жить по мусульманским установкам, бесчеловечным по отношению к женщине, тем более, к образованной женщине, видимо, тоже не получилось. Тут гордыня пришла на помощь. Впервые она оказалась полезной.

В Америке тоже жизнь медом не выстилалась. Мыла окна в небоскребах, работала машинисткой за гроши. Печатала тексты на русском языке в НАСА.

При этой информации Галя сразу же поднимает ладонь: нет, проверку в ЦРУ не проходила, специального допуска для работы в НАСА не было, мол, и не нужно было его иметь. Что печатала, не понимала.

В этом коротком тексте Галина соврала, по меньшей мере, два раза.

«Такую проверку, какую нам устроили в ЦРУ, КГБ даже не снилось, — рассказывала, помнится, мне одна жительница Торонто русского происхождения, сына которой взяли на работу в посольство Канады на территории США. — Интересовались даже, как мальчик отнесся к Кубе во время туристической поездки, хотя ребенку было лишь… пять лет. ЦРУ очень боится влияния социалистических идей».

«Что печатала на русском языке, не понимала»… Быть такого не может. Что можно печатать, сидя в офисах НАСА? Скорее всего, украденные у Советского Союза военные и космические секреты, либо политические донесения.

Потом Галя работала переводчицей на собеседованиях с теми, кто прибыл в США из Советского Союза.

— Ненавижу я их всех, этих евреев, оптом и в розницу. Наглые, как кабаны. И вранье в каждом слове. Спрашивает одну семейку работник агентства, на что же вы живете, если никто из вас не работает? Отвечают, что «вывезли из России двести тысяч долларов, поместили их в американский банк. На проценты и живем».

— Я хотела выкрикнуть им в лицо, как же вас там преследовали, если вы вывезли оттуда такие деньжищи? Но не имею я права вмешиваться. Я лишь переводчица.

В общем, по профессии, что, в первую очередь, на Западе считается высшим качеством жизни, Галя не работала ни одного дня. Другие эмигранты создавали в США десятки газет и журналов на русском языке, а Галя ни-ни… Ни одного дня в печати.

Наверно, несмотря на безмерный гонор, таланта и упорства не хватило. Того, что называется от бога искоркой…

Так чем же кичиться? Ради чего человек сбежал из собственной Родины и что сделал серьезного в чужой стране? Неужто лишь во имя пустого и бесстойлового бега по жизни удрала она с Волхонки?

Тяжелейшая работа экскурсовода дала возможность нашей бывшей однокурснице посетить около сорока стран, чем она, кстати, очень гордится. Ну, а я в это время, не расставаясь с журналистикой, посетила более сорока областей Советского Союза. И на Ямале была, на Дальнем Востоке, по Алайским пастбищам на Памире ходила. Даже в Чокурдахе в устье реки Лены была у оленеводов, и прямо в жаркой яранге попробовала вкуснейшую нельму. Я меньше видела, чем Галя?

И вот пора подводить итоги. Мы за эти годы получили от Советской власти неплохие и бесплатные квартиры. У Гали в Нью-Йорке квартира съемная, ей в этой стране лишь разрешили пользоваться чужой собственностью. И платит она за крошечное жилье 600 долларов, хотя пенсия — 992 доллара.

Медицина… В 2008 году Галина сломала ногу. За гипс, рентген, посещение врача заплатила несколько тысяч долларов. Я этом же году сломала руку, и, хотя на пороге у каждого жителя России давно бушует лютый капитализм, советская власть заложила в основы нашей жизни такой прочный запас защиты каждого человека, что и по сей день экстренная и хирургическая помощь у нас бесплатные.

— А страховка как же? — спросила я Галю.

Гостья мнется.

— Понимаешь… Даже если оплачивать ее аккуратно, это не значит, что ты получишь помощь в полном объеме. Лишь какие-то процедуры, за остальное — все равно надо платить. Зачем она мне в таком случае? Ежемесячно терять еще 92 доллара?

— Ну, а роды? — умираю от любопытства я. — За год или два в Америке оплачивают декретный отпуск?

Галина с недоумением глядит на меня.

— Декретный? Какой? Нет его вообще. Все решает страховка. Сколько отложили люди, столько и получили. Даже во время родов.

— Значит, жители США управляются со своими проблемами в одиночку? И что в том хорошего?..

Гостья в ответ молчит.

И еще одно: наши ровесницы ушли на пенсию в 55 лет, а Галина, живущая в центре мощнейшей цивилизации, на 10 лет позже. Нынче же америкосовское цивилизационное превосходство намерено отправлять своих граждан на пенсию в… 70 лет.

Что еще интересного, отличного от нашей жизни, произошло за эти годы в судьбе Галины? Какие книги она прочитала, какие открытия сделала, чему удивилась? Где, с ее точки зрения, разумнее жилось человеку? Ведь каждый год, будто журавль, летит она на родину. Долго стоит на Волхонке во дворе, в котором выросла. Посещает могилу матери. Летит к дальней родне в Кисловодск. Что думает она во время этих многочисленных передвижений, что ее гонит по земле из угла в угол, почему не живет спокойно в той стране, которую по собственной воле выбрала?

И вот, наконец-то, ее откровения… Которые начались с занудливой обывательской жалобы.

— У меня в Москве была лишь комната в 9 квадратных метров! — слышу я в ответ. И на лице однокурсницы такая укоризна, будто ей одной такое в стране тогда выпало.

— А соседи… Вечные скандалы на кухне. Одна из них кричала моей матери, что они у нас все отнимут. Моя же мать знала 13 языков, отец — не меньше. А эти тетки… они нам жить не давали.

Отец, известный советский переводчик, оставил семью, когда Гале было пять лет. Выходит, что он сам уклонился от необходимости заработать жене и дочери на отдельную кооперативную квартиру. Оставалась надежда только на советскую власть, в мощь которой Галина, когда училась с нами, оказывается, не верила. Ей хотелось иметь все и сразу, потому, наверно, мечтала, что другая страна, конечно, тут же все ей предоставит… лишь за красивые глаза. То есть искренне верила, что сразу же попадет в рай.

— Почему мать и я должны были слушать такие оскорбления?

Знала бы Галя, что мне говорили подобное же. Только позднее. На митинге, когда уже не было советской власти. Какой-то высокий милицейский чин, махнув перед моим лицом министерской корочкой, безапелляционно изрек:

— Я из дворян, за моей спиной — Россия. А что у вас, у быдла, кроме высшего образования имеется? Мы все у вас отнимем. Запомни! Отнимем…

Так что отымальщиков в любой эпохе и при любой власти всегда предостаточно.

— Но, Галя, — возражаю я — тогда у нас было мощное строительство. На такой элитарной работе, как редакция иновещания, ты вскоре получила бы квартиру. Притом хорошую. А уж если бы ты еще родила ребенка…

Мои доводы, кажется, не произвели на Галю никакого впечатления. Одиночки мыслить в масштабах страны не умеют, взгляд у них на мир не из широкого окна, а будто из щелочки. Многое ли в таком случае увидишь? К примеру, оказывается, что Советский Союз, по мнению моей бывшей однокурсницы, был жидовским государством.

— Каким? — едва не поперхнулась от удивления я.

— Жидовским! — утверждает она. — Революцию ведь сделали жиды…

— А ты читала Короленко «Историю моего современника»? — спросила я в ответ.

Нет, с такими писателями эмигранты в Америке не водятся. А поскольку Владимир Галактионович — мой любимый писатель, то позволю себе его процитировать. И вот что рассказывает писатель о России посткрепостнической:

«…Социальная несправедливость была фактом, бьющим в глаза. От нее наиболее страдают те, кто наиболее тяжко трудится. И все без различия направлений признают, что в этих же массах зреет или уже созрело какое-то слово, которое разрешает все сомнения… Если общая посылка правильна, то вывод, действительно, ясен: „Нужно отрешиться от старого мира“, нужно „от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови“, уходить туда, где „работают грубые руки“ и где, кроме того, зреет какая-то формула новой жизни» (В. Г. Короленко, «История моего современника». Л., «Худ. литература», 1990 г., т. 4, с. 452–453).

Это честное описание общества девятнадцатого века, искавшего выход из положения, в котором были морально ничтожны миллионы людей. Почему, спрашивается, молодежь тогда не имела права на мечту, жалость по отношению к своему народу, на какие-то действия, которые помогли бы современникам жить лучше, легче и светлее? Что в этом есть еврейского?

Кстати, Короленко за свое честное отношение к событиям той эпохи жестоко поплатился: половину жизни он скитался по каторгам Шлиссельбурга, Глазова, в крошечной северной деревне Починки, в военно-каторжном отделении Тобольской тюрьмы, в Олекминском округе Якутской области.

Студенту Петровской академии Владимиру Галактионовичу Короленко в царской России не позволили доучиться. А за что?

«Некоторые студенты жили в Москве без прописки, — вспоминает в своем романе „История моего современника“ о начале студенческой жизни Владимир Галактионович. — И вот в академической прихожей стали появляться облыжные извещения о получении на имя этих скрывающихся денег или посылок. Когда они являлись, администрация задерживала их и передавала в руки жандармов. Один случай такого ареста в конторе произошел успешно и довольно тихо.

В другом случае студент (кажется, Воинов), заподозрив ловушку, успел вовремя выскочить из канцелярии и побежал через двор к парку. За ним выскочил несчастный долговязый старик-инспектор и бежал по двору, сзывая сторожей. Картина вышла жалкая и отвратительная.

…Начались непрерывные сходки… Составлялся коллективный адрес с протестом. У всех была потребность заявить, что отношения с академической администрацией вызывают негодование.

…Подписав заявление, мы вдвоем объявили, что без дальнейших прений приглашаем подписываться всех, кто согласен с его содержанием, но подадим его, во всяком случае, при любом числе подписавшихся.

…Нас непременно арестуют до двух часов, — уверенно сказал Григорьев.

…Через два часа нас действительно всех арестовали и препроводили в Басманную часть, за Красными воротами.

Через несколько минут мы очутились в зловонном коридоре подвального этажа Басманной части. Так мы просидели довольно долго, прислушиваясь к разнородным звукам, несшимся из соседних камер. Тут были пьяные песни, крики, ругательства… Тогда городовые принимались бить их смертным боем… Впоследствии я много раз писал об убийствах, совершаемых повсеместно в наших участках.

…Мои еще недавние намерения и мечты матери, связанные с дипломом, разлетелись прахом… И пусть… Нет, я уже не пойду на службу к этому государству с Ливенами и Валуевыми вверху, с сетью мелкого неодолимого хищничества внизу. Это — разлагающее прошлое. А я пойду навстречу неведомому будущему».

Где в этой описанной Владимиром Галактионовичем реальности девятнадцатого века, в которой было так много хамства, глупости и подлости, еврейское противостояние?

Из-за подачи коллективного письма руководству Академии молодой Короленко оказался на каторге, где встретился с тысячами таких же деятельных честных и талантливых людей, которые не могли спокойно проходить мимо глобальных злодеяний власти: и разворовывания северных лесов, чиновничьего беспредела, и отношения к мужику по-прежнему, как к крепостному… Короленко описал множество исторических лиц, встреченных в тюрьмах, по пути на каторгу, увидел много революционных романтиков, но людей с еврейскими фамилиями, принимавшими активное участие в той борьбе, в романе «История моего современника» мало.

«Только долго спустя я осмыслил себе душевную трагедию этого погибшего… поколения. Жизнь была пересмотрена вся и вся отвергнута… Скоро интерес отрицания был исчерпан до дна». (В. Г. Короленко, «История моего современника». Л., «Худ. литература», 1990 г., т. 4, с. 403).

В журнале «Огонек» (№ 1, 1913 г.) на первом развороте новогоднего номера были опубликованы пожелания поданных Российской империи. Присяжный поверенный Н. Карабчиевский пожелал фажданам своей эпохи: «Взаимное раздражение, злоба и человеконенавистничество — заливают все вокруг. Воздух отравлен запахом крови и разлагающихся трупов. Плен, тюрьма, самоубийства — самые яркие элементы нашей действительности. Тошно и нудно жить, а жить нужно и жить хочется… Давайте же жить дружно и жить давайте другим!».

Статский советник Колесников сказал в 1913 году фактически о том же:

«В жизни России, в ее культурных стремлениях, в ее социальном и экономическом строе, в литературе и искусствах и вообще вопросах, составляющих общую гармонию жизни страны — мало гармонии. Я бы от всей души желал, чтобы вся нестройность слилась в один стройный аккорд».

На сцену вышли исторические силы, пожелавшие эту «нестройность гармонии жизни» превратить в один «стройный аккорд»… Их задачи осветил Г. В. Плеханов:

«Что бы ни говорили явные и тайные, корыстные и бескорыстные защитники капитализма, несомненно, что увеличение трудности борьбы за жизнь и это умножение шансов нравственной испорченности означает ухудшение быта рабочих. В этом отношении XIX век был для них неблагоприятен.

Но он был чрезвычайно благоприятен для них в другом направлении. Он дал им — или, по крайней мере, их передовой, наиболее чуткой и развитой части — то, что для них важнее всех материальных благ и без чего невозможно коренное улучшение их участи: ясное осознание непримиримой противоположности их интересов с интересами эксплуататоров и твердое убеждение в том, что освобождение рабочих должно и может быть делом самих рабочих» (Г. В. Плеханов, «На пороге двадцатого века»).

К этой перекличке голосов того времени подключается Иван Иванович Скворцов-Степанов, в дальнейшем первый переводчик «Капитала» К. Маркса. В своей статье «К Юзовской катастрофе» он пишет: «Капитал уверяет, что он не может отказаться от своего священного права убивать рабочих свинцовой и хлопковой пылью, увечить их зубчатыми колесами и передаточными ремнями. Если от него потребуют затрат на предохранительные сооружения, это разорит отечественную промышленность» («Рабочее знамя», 1908, авг., № 4).

Один к одному — сегодняшний день XXI века. Помните визит Путина в Пикалево… Премьер вынуждает заплатить зарплату рабочим, а владелец «заводов и пароходов» в ответ бурчит: «неэффективно».

Из далекого прошлого отвечает ему Иван Иванович Скворцов-Степанов: «Не сердце, а карман — самое чувствительное место капиталиста».

Если бы эти слова повторил перед телекамерой В. Путин, цены ему в истории не было бы. Но, увы, Путин представляет интересы крупного капитала и следит лишь за тем, чтобы хоть какая-то пайка доходила до простого работяги: смертность в стране и без того так велика, глядь, и без страны останешься. Вот позору будет на все тысячелетия! Мол, был народ, да почему-то дружно, до единого человека проголосовал ногами вперед, вроде как скрылся в водах Онежского озера.

Нерон… лишь Рим угробил, однако не целую страну, как нынешние Геростраты.

«Капитал везде остается капиталом», — заметил Скворцов-Степанов 100 лет назад, и мы сегодня признаем правдивость его слов. На всем пространстве 15 республик как Мамай пробежал: уничтожены заводы, фабрики, колхозы, убита наука, сокращены расходы на образование.

«Вы, сытые господа, — писал Иван Иванович в начале прошлого века, — любите с сознанием своей просвещенности говорить о нашем невежестве. Поостереглись бы, милостивые государи. Это — ведь прямая ваша вина, что школ недостаточно, что наши заработки не дают нам возможности учить наших детей. Прямая ваша вина, что ваши убогие школы не дают знаний. Мы это знаем, между прочим, по этой же причине мы требуем 8-часового рабочего дня, чтобы получить хоть некоторый досуг для расширения своего кругозора. И как раз по этой же причине мы требуем свободы союзов, потому что через них сумели бы организовать курсы, которые дали бы побольше, чем наши жалкие школы. Вы, почтенные фарисеи, морщитесь? Вы теперь видите, как неудобно начинать разговор о нашем невежестве?».

«Вы лжете, г. Коковцев, — писал Скворцов-Степанов в 1908 году, — послушать вас, так выходит, как будто рабочий класс когда-нибудь отрицал необходимость труда. Вы лжете, почтеннейший фарисей. Рабочий класс никогда не отрицал необходимости труда. Напротив, он всегда отрицал право на существование таких бездельников, которые, как вы, живут без труда и отнимают результаты труда у тех, кто работает. Он протестовал против такого строя, когда бездельники захватили себе все блага и поставили рабочих в положение, при котором бесконечный труд едва обеспечивает им голодное существование, грозит преждевременной старостью, увечием, могилой. Но от такого протеста мы никогда не откажемся. Такие катастрофы, как юзовская, могут только вдохнуть новые силы в нашу борьбу за наши собственные интересы, за будущее наших детей, за создание нового общества, где не будет вампиров, высасывающих кровь своих ближних».

И вот эта борьба наших трудолюбивых предков 100 лет назад против своего полуголодного существования, преждевременной старости, против полного бесправия, когда за труд, как и нынче, зарплату не всегда платили, сидящая за моим столом гостья называет еврейской возней против русского народа…

Кстати, не только Галина революцию 1917 года называет жидовской. Белогвардейцы, власовцы многие годы тешили себя тем же. Их газеты, журналы, которые они выпускали за рубежом, читать невозможно: столько в них грязи, злобы, яда, просто диву даешься, как сами этим же не отравились?

— Кстати, — произносит Галя очередную ложь, — власовцы против России не воевали.

— Как не воевали? — твердо возражаю я. — У меня есть книга, в которой сам власовец, летчик Мальцев, рассказывает, как он бомбил Оршу и остальные города СССР.

Показываю Гале эту книгу, зачитываю ее отдельные страницы. Вот они: «Генералу Власову было трудно поверить, что он находится в среде русских летчиков. Молодец к молодцу, прекрасно обученные, дисциплинированные, безукоризненно одетые, идейно перерожденные, воспринявшие дух русского патриотизма, они производили прекрасное впечатление. Власов не переставал любоваться „Мальцевскими орлятами“. Все здесь было в безукоризненном порядке.

Власов познакомился также с полк. Гольтерсом и другими немецкими офицерами и выразил им восхищение высокими качествами боевой подготовки, образцовым порядком и прекрасной дисциплиной летного, технического и обслуживающего персонала авиационной группы. Он сердечно поблагодарил полк. Гольтерса и его офицеров за понимание души русского человека и дружелюбное отношение к русским летчикам-добровольцам. Полк. Гольтерс, в свою очередь, заявил, что он очень и очень счастлив, что судьба свела его с русскими летчиками, которых он ценит за дружественное и чистосердечное поведение, за честную и добросовестную работу. Он похвалил полковника Мальцева и сказал, что только благодаря организаторскому таланту и личным качествам полк. Мальцева удалось создать такую прекрасную авиационную группу. Группа получила высокую оценку главного командования Люфтваффе. Полк. Гольтерс далее заявил, что он прекрасно понимает стремление русских создать свои собственные вооруженные силы и что когда такие силы будут созданы, он сделает все возможное, чтобы русская авиационная группа во главе с полк. Мальцевым была бы переведена в состав РОА во главе с ген. Власовым».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.