Юник

Израиль. 1998 год.

В какой-то момент я подумал, что еду слишком быстро, но тут же обратил внимание на то, что все вокруг едут еще быстрее – справа и слева буквально пролетают обгоняющие меня машины, чиркая шинами на запредельной скорости, с огнями фар, чертящими сплошную огненную полосу. Вдруг я увидел, что стрелка спидометра показывает только сорок пять, и тут меня пробил холодный пот: сейчас два сорок пять ночи, а я еду совершенно обкуренный в среднем ряду трехполосного шоссе. И хотя мне самому скорость кажется запредельной – настолько, что едва удается удерживать руль двумя руками, чтобы ехать прямо, – на самом деле я едва плетусь.

Подумал, что стараюсь ехать в точности как при проверке уровня алкоголя в крови водителя, когда полицейский просит пройти прямо десяток метров. Ассоциация про алкогольный тест, видимо, возникла не зря – мне еще минут пятнадцать ехать до общежития, я не пристегнут, и в двухстах метрах от меня из припаркованной справа у обочины полицейской машины, как в замедленном кино, выходит мужчина в голубых штанах и рубашке и машет, призывая остановиться. К своему ужасу, вспоминаю, что в нагрудном кармане рубашки лежит еще один нетронутый джойнт.

Скорость такая, что особо сбрасывать ее не приходится – неуклюже напяливая через плечо ремень в попытках пристегнуться, я осторожно выруливаю в правый ряд и останавливаюсь в тридцати метрах позади полицейской машины, панически соображая, куда выкинуть джойнт. Пока полицейский не подошел, через открытое пассажирское окно бросаю джойнт в кусты в надежде, что меня никто не видит, долго не попадаю ремнем в защелку и наконец пристегиваю ремень.

Паинькой, обсыхая от холодного пота на ветерке, сижу минут пять пристегнутый, с руками, приклеенными по обеим сторонам руля, пока до меня доходит, что полицейский, собственно, останавливал не меня. В зеркале заднего вида вижу, что страж порядка занят другой машиной, бегает туда и обратно от нее к своей и в мою сторону даже не смотрит. Включаю левый поворотник и медленно вписываюсь в правый ряд. Дальше еду только в нем, стараясь ничего не замечать, и даже у светофора останавливаюсь на мигающий зеленый. Холодный пот действует отрезвляюще – у общежития паркуюсь совсем без белочек, прилежно держась обеими руками за руль, как во время водительского теста.

Выброшенного джойнта жалко. Я рассчитывал использовать его в целях сближения с новой соседкой Натали. Это русскоязычная девочка моего возраста, иммигрировшая в Штаты примерно в то же время, когда я приехал в Израиль, и решившая провести семестр в Хайфском универе по какой-то программе. Она говорит с английским акцентом по-русски и много курит Marlboro. Неделю назад Натали с негритянкой-толстушкой Коули вселились в соседнюю квартиру, и все эти дни я упорно, но безуспешно пытался подкатить к ней. В лифте я настроен еще оптимистично и надеюсь, что для решения вопроса мне хватит остатков водки в морозилке. В фойе общежития жизнь бьет ключом, как будто сейчас не три часа ночи, а ранний вечер. Дверь в нашу квартиру открыта, и из закрытой комнаты Дани приглушенно бухает ударными тяжелый рок. На ступеньках рядом с лифтом бренчит на гитаре мой сосед по комнате, длинноволосый Оуэн. Он тоже из Штатов, ему за тридцать, и в своих дырявых джинсах, серой майке-алкоголичке и шлепках на босу ногу он выглядит как типичный патлатый вудстокист. Там же замечаю Натали с Коули – взгляд Натали восторженно прикован к Оуэну, она готова зачать с ним детей и создать новую религию. На мое приветствие отвечает только толстушка.

– Хай, Рами! – это окликнул меня Оуэн. Я еще никогда не встречал таких, как он – очень эрудированный, с одной стороны, и наивно доверчивый, с другой. Легко обижается по каждому поводу, надув губы, и тут же, стоит обидчику сделать первый шаг, с радостью восторженно мирится. Иногда может выбежать из комнаты, как большой ребенок. В нашей общаге он появился несколько недель назад с гитарой за плечами и воком в специальном футляре, в руках – армейский баул.

С Оуэном классно поговорить про музыку и американских писателей. Он старше меня на восемь лет, много путешествовал и работал где попало. Кучу всего знает, но иногда кажется, что не знает еще больше. По вечерам, когда все в сборе после пар, Оуэн с удовольствием готовит всем лапшу в своем воке и рассказывает истории из своей американской жизни.

Общаясь с ним, я даже подучил английский – он совсем не говорит на иврите, и невольно приходится подстраиваться. Благодаря ему, к собственному стыду (благо, что, кроме Оуэна, никто не слышал, и никто не слышал, как он смеялся!), навсегда выучил разницу между «Юник» и «юнИк».

Оуэн особенный и настоящий. Если бы Натали смотрела на меня так, как она смотрит на него! Вижу их вместе и понимаю, что рядом с ним я неконкурентоспособен. Подхожу к ним и, чтобы не потерять лицо, кое-как рассказываю на английском про полицейского. Все еще смотрю больше на Натали, но моему рассказу смеются лишь Оуэн и Коули.

«Rami, why don’t you show my girl how you in Israel… – Натали запнулась, понимая, что не продумала до конца свою фразу. Добавляет по-русски: – Ну, слушай, сделай одолжение, погуляй с ней. Мы хотим посидеть одни».

Оуэн продолжает бренчать на гитаре. Коули встает, и за ее спиной он показывает мне «класс» большим пальцем правой руки. Мы поднимаемся на лифте, Коули смотрит на меня, приоткрыв рот, а я только могу думать о том, как Оуэн обнимает Натали, сидя там на ступеньках. Меня совершенно не тянет к Коули, и если не судьба мне быть с Натали, то я бы лучше завалился спать, но мы садимся на скамейке рядом с общежитием и долго пытаемся найти тему для разговора. На эксперименты с английским у меня точно нет сил, и я слушаю, как Коули рассказывает про своего бойфренда в Штатах. Выпытываю у нее, что, собственно, они все еще вместе.

– Я нравлюсь тебе?

– Очень. Но ведь у тебя же есть парень. Он тебя ждет, а я мужчина и должен быть солидарен с ним… – Я очень убедителен в своих доводах.

Если бы я узнал, что бойфренд есть у Натали, это точно не помешало бы мне заняться с ней любовью тут же, на этой скамейке, и гори он там синим пламенем в своем Коннектикуте.

– I don’t care. I’m here now! – Коули прижимается ко мне.

– Коули, я так не могу, – слышу свой собственный голос, как незнакомый. Мне до сих пор не случалось отказывать девушке.

Вскоре мы возвращаемся в общежитие. Уже далеко за четыре. Перед дверью их комнаты быстро целую Коули в щеку и ухожу к себе в комнату. Она не уродливая, просто слишком полная на мой вкус, хотя, возможно, и в этом есть своя прелесть. И у нее очень красивые губы… Думаю об этом и немного жалею. Через несколько минут слышу стук в дверь – чтобы пройти, Коули приходится ее довольно широко раскрыть, и она не ждет моего согласия.

– You see… Owen is there… In our room and I can’t be there. I will not bother you too much! – Коули не ждет приглашения и влезает ко мне под одеяло. Она теплая, и от нее хорошо пахнет. В темноте ее полнота не так ощущается, и ее формы приобретают какой-то совсем новый для меня шарм. Но мне все еще некомфортно, хотя я уже понимаю, что придется провести с ней остаток ночи и утро, и лучше уж получить от этого удовольствие.

– Коули, хочешь водки?

– Нет, милый, I’m good. – Ее губы мягко захватывают мои, и необходимости в водке больше нет. Тону в ней и думаю о Натали…