Глава 5. Живая бомба, или Религия с точки зрения физиологии и социологии
Глава 5. Живая бомба, или Религия с точки зрения физиологии и социологии
В 2010 году на международной конференции в Дубне, посвященной будущему науки, было сделано одно интересное признание. Ведущий мировой специалист по психологии массового поведения и человеческой агрессии, доктор наук, философ и психолог, один из основоположников социальной синергетики Акоп Назаретян пожаловался:
— После каждого случившегося теракта меня как психолога, много изучавшего «жареные» события (массовая паника, агрессия, слухи и прочее), осаждают журналисты из газет, радио и ТВ с просьбой об интервью. Их интересуют оперативные приемы устранения напряженности. Однако все мои попытки обсудить фундаментальные проблемы, связанные с таким катастрофическим явлением, как терроризм, из текстов интервью аккуратно вырезаются. Предлог: редактор боится конфликта с религиозными учреждениями…
У нас привыкли прогибаться перед религией, а точнее, перед темными массами, имеющими право голоса. В этом — минус всеобщей демократии. Впрочем, о вреде демократии мы еще поговорим, а сейчас послушаем то, чего не желает слушать угодливая пресса, затыкающая рот правде. Что же такого ужасного сказал Назаретян? Он хотел всего-навсего донести до широкой публики тот факт, что связь между психологией террориста-смертника и религиозным сознанием была продемонстрирована в науке не только психологами, но даже и физиологами.
Великий физиолог Павлов, лауреат Нобелевской премии и «собакомучитель», однажды провел такой эксперимент. Перед тем как дать собаке пищу, ее слегка били током. Не опасно для здоровья, но ощутимо. Вскоре у пса выработался условный рефлекс — на удар током выделялась слюна и радостно вилял хвост. После этого силу тока стали постепенно увеличивать — вплоть до ожогов. И все равно, даже несмотря на такую боль, собака не переставала радоваться и капать слюной.
После того как эти павловские опыты увидел английский физиолог Шеррингтон, он заявил, что теперь понимает необычайную стойкость первохристианских мучеников, которых, как известно, пытали, кидали львам, а они только радовались да песни пели. Это радость шахида.
— В истории раннего христианства, — информирует Назаретян, — описаны эпизоды, когда толпы его приверженцев осаждали резиденцию римского наместника, умоляя бросить их на арену, на съедение голодным львам. Мучительная смерть за веру гарантировала скорое переселение души в Царство Христово, и предвкушение неземного счастья радикально изменяло валентность эмоций, связанных с раздиранием тела когтями и клыками хищников под шум улюлюкающей толпы. Переживание боли и страха окрашивалось восторженным ожиданием, превращаясь в своеобразное наслаждение.
…Именно отсюда и рождается понимание того, что происходит в мрачной душе религиозного террориста. У нас в России власть заняла ошибочную позицию, полагая, будто «плохой» ислам можно вытеснить «хорошим». Типа, есть правильный ислам и ваххабитский, давайте налегать на правильный и вытесним неправильный. Полнейшее непонимание психики верующего человека!
— Я много десятилетий изучаю политические технологии, — делился с коллегами по конференции Назаретян, — имею опыт практической работы в разных странах и как профессиональный психолог готов утверждать следующее. Если перед нами не ряженый, не политик-конъюнктурщик, «пиарящий» себя со свечкой перед телекамерами на потребу доверчивым избирателям, и не философ-доброхот с рассуждениями о «трансцендентальных силах», а человек, буквально верящий в загробный мир, то при определенных условиях превратить его в живую бомбу — технологически элементарная задача. В этом отношении различия между иудаизмом, христианством, исламом и прочими религиями второстепенны. В какого именно из богов, в которую из книг и райских картин человек свято верит — все эго имеет значение исключительно с точки зрения подбора реперных точек для манипуляции. Субъект, накачанный возвышающей мотивацией священной войны и нацеленный на скорое перемещение в мир иной (например, для воссоединения с любимым), в ожидании смертной муки испытывает эмоциональный восторг предвкушения подобно собаке в эксперименте Павлова. Поэтому работа против терроризма не будет эффективной до тех пор, пока она не опирается на масштабную систему атеистического образования и воспитания. Совершенно необходимая предпосылка для освобождения общества от терроризма и ненависти состоит в том, чтобы формировать с детства цельную светскую картину мира, воспитывая вкус к критическому мышлению и строя на его основе нравственные принципы…
Оно и понятно: неверующий в результате самоубийственного теракта теряет все. Верующий же все приобретает. Именно поэтому прелый религиозный гумус в голове паствы — лучшая подстилка для взращивания суицидальных идей. Мифология помогает хитро обойти естественную защиту организма в виде инстинкта самосохранения.
И никакая «религиозная нравственность», о которой все время талдычат попы, тут не спасет. По-настоящему нравственным может быть только умный и неверующий человек. Именно его нравственность имеет ценность, поскольку исходит изнутри, из внутреннего понимания и самоощущения. А не обеспечивается небесной палкой. Не зря Назаретян, да и другие психологи сравнивают верующих с детьми: у последних — в силу недоразвитости — еще не выработаны внутренние запреты, и они держатся на внешних — родительском наказании. Не тот хорош, кто хорошо ведет себя из животного страха перед зверской болью, которую ему обещали в аду. А тот, кто, как писал стоик Марк Аврелий, делает другим добро, исходя из внутренних побуждений.
В 1981 году американский нейропсихолог Роджер Сперри получил Нобелевскую премию за серию интереснейших работ в области функциональной специализации полушарий головного мозга. Он изучал эпилептиков. В самых тяжелых случаях этой болезни нейрохирурги, чтобы пресечь припадки, пытались прекратить распространение волны возбуждения в мозгу, отсекая одно полушарие от другого. Оба полушария связаны так называемым мозолистым телом, которое, по сути, представляет собой толстенный жгут нервных кабелей. Вот этот-то жгут и перерезали. Припадки прекращались, но обнаружился странный феномен — в мозгу человека, в обоих его полушариях, поселялись две субличности. Они спокойно сосуществовали и даже не знали о существовании друг друга. Их удалось обнаружить, только проводя опыты с отсечением подаваемой в мозг информации: скажем, кубик демонстрировался только одному полушарию — левому или правому. Это легко можно сделать, закрыв один глаз. Известно ведь, что левый глаз у нас посылает сигнал в правое полушарие, а правый глаз — в левое.
Так вот, если левому, логическому полушарию показать кубик и спросить, что это такое, человек ответит. Если же показать кубик правому полушарию, человек не сможет ничего сказать словами, поскольку за речь отвечает левое полушарие, а оно кубика не видело и с правым теперь никак не сообщается. Но в этом случае человек сможет из ряда предметов, если его попросить, выбрать именно кубик, потому что кубик-то он видел — одним полушарием, правым, отвечающим за образы! Если бы мозолистое тело не было нарушено, информация с правого полушария поступила бы по нервному жгуту в левое, и человек уверенно вербализовал бы образ. Но в случае нарушения информационного обмена два полукомпьютера разбиваются на две самостоятельные субличности.
Какое это имеет отношение к религии? А самое непосредственное. Выяснилось, что одна из этих субличностей может быть верующей, а вторая нет! Это значит, что вера является чисто физиологическим феноменом. И зависит от строения мозга. А поскольку строение мозга задается генами…
Да, вы уже поняли: религиозность — тоже признак генетический. Кто-то больше к ней склонен, кто-то меньше. Это было доказано в опытах с однояйцевыми близнецами, воспитанными порознь — будучи генетическими копиями, они больше сходны в своем отношении к религии, чем просто брат и сестра. Брат и сестра, повзрослев, могут порвать путы семейного воспитания и изменить свое отношение к религии, брат может стать атеистом, а сестра остаться в лоне церкви. С близнецами же такое происходит в два раза реже. Влияние генетики!
А совсем недавно был найден и один из генов, отвечающих за бога. Это ген, кодирующий белок VMAT2. Его можно было бы назвать «белком бога». За что этот белок отвечает? За транспорт дофамина и серотонина. Узнаете эти вещества? Конечно! Это вещества удовольствия, эйфории, счастья. Потому и говорят, что «бог есть любовь»! Расторчится человек с «внутренних наркотиков», и кажется ему, что Господь на него благодать ниспослал. А всего-то физиология сработала… Надо ли говорить, что церковь восприняла эти работы в штыки и с большой обидой! Как же так — сводить чувство единения с богом, этот кайф необычайный, к какой-то пошлой циркуляции нейротрансмиттеров!
Установлено, что ген, кодирующий указанный белок, встречается у нашего вида в нескольких вариантах и наличие некоторых аллелей делает человека более склонным к вере в бездоказательные утверждения. А самое интересное, что не только такая вот «врожденная травма» может сделать человека верующим, но и самая обыкновенная травма головы!
В литературе описан интересный случай. Совершенно нормальная англичанка Элен Уайт после травмы головы (сильный удар камнем в лоб) потеряла сознание, а очнулась религиозной фанатичкой.
Выше мы говорили о том, что религиозность сидит в каком-то из отделов мозга. Удалось установить, в каком именно. Бог гнездится в височных долях мозга — тех самых, кстати, перевозбуждение которых приводит к эпилептическим припадкам. Значит, можно сказать, что религиозность — это эпилепсия в легкой форме. А височная эпилепсия — религиозность, перешедшая в патологическую форму.
Сравнительные исследования здоровых людей и людей, больных височной эпилепсией, показали, что кожно-гальваническая реакция эпилептиков при демонстрации им слова «бог» резко подскакивает, в то время как здоровые люди реагируют на этот раздражитель не в пример слабее (реакция на нейтральные слова типа «стол» и у тех и у других была никакой).
Больше того, эксперименты канадского нейрофизиолога Майкла Персингера показали, что электрическая стимуляция височных долей мозга здоровых людей может вызвать у них приступы религиозно-мистических переживаний. Причем стимуляция может осуществляться не только непосредственно электродами, но и внешним магнитным полем, кстати говоря, весьма слабым.
Воздействие такого поля приводило к тому, что испытуемый, находящийся в отдельной комнате, вдруг начинал чувствовать рядом присутствие кого-то постороннего, незримо наблюдающего за ним. И поскольку в комнате никого не было, возникало ощущение, что этот Смотрящий находится как бы вокруг, везде. Это чувство испытывали почти 80 % участников эксперимента.
Исследования позволили экспериментаторам спасти знакомую девочку, которая по ночам вдруг начала испытывать самые настоящие приступы религиозно-мистических ощущений. Причиной оказался подаренный ей на день рождения радиобудильник, который фонил почти в том же диапазоне, что и оборудование экспериментаторов.
Оказалось, колебания геомагнитного поля тоже действуют на височные доли мозга, именно поэтому у сумасшедших и людей религиозных происходят обострения в периоды полнолуний и повышенной солнечной активности. Установлено также, что в режиме медитации мозг меняет электрическую активность, смещая ее от теменных отделов, отвечающих за ориентацию в пространстве, к височным отделам. Именно поэтому наряду с чувством присутствия Кого-то Постороннего возникает чувство потерянности в пространстве и соответственно некоторой потерянности себя перед лицом Смотрящего.
В 1997 году Джеффри Сальвер и Джон Рабин опубликовали в журнале «Нейропсихиатрия и клиническая неврология» статью с характерным названием «Нейрональные субстраты религиозного опыта», которую я бы назвал «В каких отделах мозга притаился бог». Интересный труд, который я мог бы с наслаждением цитировать целыми страницами, но в силу необходимости удерживать себя в объемных рамках, дам только одну недлинную цитатку:
«Предпосылки к нейрональным основам религиозно-мистического опыта могут быть выведены из симптоматики височно-лимбической эпилепсии, опыта терминальных состояний и приема галлюциногенных веществ. Эти психические расстройства и состояния могут вести к деперсонализации, потере связи с реальностью, экстазу, ощущению вневременности и внепространственности и другим переживаниям, поддерживающим религиозно-мистические интерпретации. Религиозные заблуждения являются важным подтипом отклонений при шизофрении, а зависящие от настроения религиозные заблуждения — типичной характеристикой маниакально-депрессивного психоза…
Существующие доказательства предлагают височно-лимбическое происхождение экстатических судорог. Приятные эмоции у людей могут быть вызваны глубинной электростимуляцией миндалевидного ядра (хотя и не всегда), и были ассоциированы с гиппокампально-септальной гиперсинхронией…
Morgan описал пациента, приступы которого состояли из ощущений „отделения“, „глубокого удовлетворения“ и наполнения, визуализацией яркого света как источника знания и иногда визуализации бородатого юноши, напоминающего Христа. Компьютерная томография обнаружила правую переднюю височную астроцитому. После операции (передней височной лобэктомии) приступы прекратились…
Naito и Matsui (52) описали пожилую женщину, приступы которой были охарактеризованы приятными видениями господа и солнца: „Мой разум, все мое существо было переполнено чувством наслаждения“. Интериктальная EEG продемонстрировала пики эпилептической активности в левой передней и средней височной областях…»
Вот такие клинические пироги.
И что же нам с этим делать? Ведь если религиозность задается генами, значит, наше дело проиграно?
Нет!
Религиозность генами не задается. Генами задается даже не склонность к религиозности. А чисто физиологические отклонения: большее легковерие, то есть склонность принимать что-то на веру без доказательств, склонность слепо следовать за вожаком и подчиняться, склонность к определенного рода «мистическим переживаниям», связанным с возбуждением и торможением определенных отделов мозга и циркуляцией эндогенных опиатов. Это цивилизация набросила на данные склонности и переживания религиозную рубашку. Но рубашку можно сменить!
Перечисленные выше признаки и склонности образуют сложный комплекс, который успешно корректируется средой. Даже близнецы, как мы теперь знаем, всего лишь в два раза устойчивее к религии, чем обычные браться и сестры. То есть и их жизнь может идейно развести.
И жизнь разводит, уводит от религии не только отдельных людей, но и целые общества. История ставила этот эксперимент неоднократно!
Сытая и цивилизованная жизнь не очень коррелирует с религиозностью. Мы это видим и в исторической ретроспективе, и просто оглядываясь по сторонам. Какие страны терпимы в религиозном вопросе? Где смеются над религией и закрывают церкви, поскольку они банкротятся и более не могут платить за аренду помещений? В развитых странах Европы. То есть там, где высок уровень жизни — в глобальном Городе. Жителям этих стран не нужна небесная палка, чтобы быть приличными людьми.
А где вскакивают и начинают крушить все подряд и убивать людей, едва прослышат (даже не увидят), что в какой-то далекой стране посмеялись над их любимым Мухаммедом? В экономически и ментально отсталых странах с низким совокупным интеллектом, низким уровнем образования, высокой рождаемостью. То есть в мировой Деревне.
Первый удар по мифологическому мышлению был нанесен в так называемое Осевое время, когда социальная эволюция разогнала человечество до довольно заметных высот развития. Антропоморфные боги были осмеяны, на первый план вышла человеческая личность, а на арене философской мысли возникли сначала Сократ и Конфуций, а потом — в эпоху золотого века ислама — философы-зиндики, которые отрицали существование Аллаха, не верили в Магомета и Коран, а верили в мудрость человеческого разума. Они справедливо утверждали, что мораль атеиста не в пример качественнее морали человека богобоязненного и даже говорили, что «если принесенное пророком вероучение противоречит разуму, то его следует отвергнуть, а если согласуется с разумом, то оно излишне».
А еще была эпоха римского взлета, о которой у всех почему-то полностью превратное представление — с точностью до наоборот…
Люди, хорошо учившиеся в школе, быть может, вспомнят, что времена накануне Великой французской революции и позже, то есть в эпоху бурного промышленного роста и научных открытий, были временами взлета атеизма. Все помнят французских философов-просветителей, их издевательства над религией. С Римом сложнее. Его религиозное разочарование в курсе средней школы если и упоминается, то лишь мельком. Да и то сомневаюсь, поскольку припомнить такого не могу. Поэтому обращусь к источникам посолиднее школьных учебников. Вот, например, как описывает древнеримский атеизм великий историк Самуил Лозинский в книге «История папства», в которой вынужденно касается времен дохристианских, чтобы обрисовать «строительную площадку» христианства. Вот пара весьма красивых и красноречивых отрывков, буквально несколькими мазками обрисовывающих всю картину:
«С давних пор Рим оказывал гостеприимство богам покоренных им народов, так что, не выезжая из столицы мира, можно было видеть даже на многолюдных площадях и улицах Рима, по словам Плиния Старшего и Сенеки, больше богов, чем людей. Плиний объясняет это тем, что больные люди размешают части богов в разных местах, чтобы излечить ту часть тела смертного, какая больше всего нуждается влечении. Сенека возмущается этой массой богов и иронически восклицает: когда же наконец Юпитер, отец богов, перестанет увеличивать свое потомство! Ни преклоннейший возраст, ни законы империи против прелюбодеяния и о благонравии не в состоянии на него воздействовать, — так упорен он в своем распутстве. Но особенно едко высмеивает эту мешанину из римских, греческих, египетских, персидских и иных богов Лукиан в своем бессмертном сочинении „Совет богов“:
„Но Аттис, — о Зевс! — Корибант, Сабазий, откуда еще они у нас взялись? Или этот индиец Митра в персидском платье и в тиаре, который даже не говорит по-гречески, так что и не понимает, если пьют за его здоровье?… Ты, египтянин с песьей мордой (вероятно, боги Тот или Анубис), завернутый в полотно, ты кто таков, любезнейший, и каким образом ты хочешь быть богом — ведь ты же лаешь? А почему этот пятнистый бык из Мемфиса (бог Апис) принимает поклонения, вещает, как оракул, окружен пророками? Об ибисах, обезьянах, козлах и других вещах, куда более смехотворных, мне и говорить-то стыдно — понятия не имею, каким это образом они из Египта попали на небо… Мы даже боялись, как бы кто не схватил тебя (Зевса) и не принес в жертву, пока ты был быком или какой-нибудь золотых дел мастер не пустил бы тебя в работу, пока ты был золотым, и не остались бы у нас вместо Зевса ожерелье, браслет и серьга“».
И, как отмечает автор, «это не были единичные голоса отдельных скептиков», напротив, подобные насмешки и издевательства над религией встречали у римлян бури восторга, поскольку:
«Безверие охватило с I в. до н. э. сравнительно широкие слои римского общества, в особенности его интеллигенцию. Варрон, знаток языческой религии, не без чувства боли и страха начинает свою книгу „Религиозные древности“ грозным предупреждением, являющимся в то же время и предсказанием, что в Риме скоро религия погибнет „не от нападения внешнего врага, а от пренебрежения к ней граждан“, в особенности высшего общества… Еще Катон утверждал, что два авгура без смеха не могут смотреть друг другу в глаза и что эта древняя должность уже давно находится в полном упадке. В театрах и народных собраниях нападки на гадателей всегда встречали шумный успех. Бесчисленные комедии Плавта, в которых плуты, жулики и воры приносили повелителю богов щедрые жертвоприношения за его покровительство их „подвигам“, собирали полный театр, и зрители награждали восторженными аплодисментами каждую выходку Плавта по адресу богов. Не был религиозен и Цицерон. В одном из своих последних писем он говорил: „В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ничего“. Так мог писать даже не скептик, а лишь неверующий, эпикуреец, смотревший на жизнь как на „молнию между двумя безднами бытия“ и руководившийся девизом: sibi vivere (живи, пока живется)».
И далее Лозинский, говоря о Риме, словно бы описывает сегодняшнюю российскую действительность, где власть исполняет реверансы в сторону церкви, изо всех сил возрождая труп религии:
«Безверие образованного римского общества в годы зарождения империи сдерживалось социальным, классовым страхом перед плебейской толпой. Описывая тяжелое положение Рима при вступлении Августа во власть, когда народ представлял собою „скопище вольноотпущенников и чужеземцев“, Светоний утверждает, что при таком положении дел Август вынужден был прибегнуть к своеобразной поддержке государственного здания — к религии. Религия уже давно не удовлетворяла духовных и умственных потребностей образованного общества, однако все более насущной ее задачей было — служить опорой господствовавшему классу для обуздания народного недовольства, народных страстей».
Разница только в том, что сегодня религия нужна властям не для того, чтобы держать рабов в узде, а из электоральных соображений: у Кремля теплится надежда, что главпастырь приведет свою паству к урнам для голосования с правильными мыслями в голове.
От людей, плохо знающих историю, часто можно услышать такую версию: «Падение нравов и распространение безверия привело к упадку Римской империи».
Как видим, этот широко распространенный миф не соответствует действительности. Напротив, власть Рима искусственно пыталась раздувать религиозный пожар. И более того, в конце концов этот пожар разгорелся — в виде новой религии, пришедшей с востока и затопившей ойкумену. Но это не спасло империю от краха. Напротив, было его симптомом.
Вопреки распространенному мнению, римское безверие пришлось на самый расцвет Рима, а не на его упадок! Пробегите еще раз глазами эти имена в процитированном отрывке — Цицерон, Катон, Август. Это римский пик. Это расцвет Рима.
Вывод: именно экономические и культурные подъемы приводят к отходу от религии. А вот падения в экономический даун вызывают в обществе приступы религиозной горячки. Общество ведет себя как отдельный человек: когда ему хорошо, бог забывается, отходит на второй план, а когда прижмет, — тут всякая потусторонщина и вылезает.
«Только твердая мораль может спасти общество от падения и разврата», — говорят не желающие сдаваться представители церкви, имея в виду под твердой моралью почему-то мораль религиозную. А под развратом — почему-то в первую очередь раскрепощенную сексуальность. Видимо, у патриотов и охранителей на эту тему комплексы.
Но мы то с вами знаем, что твердое не гнется в силу негибкости. Растет и развивается только живое и гибкое. Ну, а та «распущенность», в которой часто укоряют Рим и современный Запад, на самом деле есть просто свобода личности, на основе которой и замешивается прогресс. Отчего бы человеку не быть свободным, если он никому не мешает и все происходит по взаимному согласию? Только потому, что это не нравится зашоренным и узколобым?
Именно Рим эпохи расцвета заложил основы нашей цивилизации. А атеистический взлет европейской буржуазной свободы XVIII века был предзнаменованием великих открытий XIX и XX веков, овладения энергией ядра, выхода в космос, генной инженерии… А вот «твердая мораль», царящая в обществе, говорит только о низком совокупном интеллекте нации. О ее забитости. О низких потенциях к развитию. О негибкости социальной системы. О примитивном уровне, на котором находятся люди, технологии и общественные институции.
И значит, совершенно прав был Акоп Назаретян, сказавший, что гуманизм, пришедший на смену религиозности и порожденный атеизмом XVIII века, несет в себе гораздо больший «потенциал добра», нежели искусственный «протез гуманизма» в виде религии, которая требует неукоснительности в повиновении и слепоты в вере, а также разделяет людей ошую и одесную. Безусловно, для нашего сложного мира высоких технологий старые методики регуляции, основанные на сладострастной религиозной жестокости, совершенно не подходят: тот пласт истории культуры, который связан со становлением критического мышления, мог бы служить ресурсом сохранения и развития современной цивилизации, но о нем даже не догадываются наши малограмотные идеологи. Предлагая ввести Закон Божий в школе, где нет времени для преподавания астрономии, они толкают страну в Средневековье. В эпоху, когда люди не знали таких слов, как терроризм, геноцид или ксенофобия, потому что это были столь же обычные явления, как телесные наказания в семье и публичные казни…
Все в нас, как росток из зерна, прорастает из нашей животности. Гуманизм — из эмпатии, религиозность — из агрессии. Но в чем же приспособительный эволюционный смысл религии? Почему она возникла и закрепилась в результате социальной эволюции? Потому что, базируясь на агрессии как на фундаменте, позволяла объединять людей в большие надплеменные и надродовые макроблоки с целью противостояния другим макроблокам. Так работала внутривидовая — социальная и культурная — конкуренция. Потому что естественная любовь к «своим» — к семье и родичам — в больших стадах людей уже не срабатывает, поскольку эта любовь «короткодействующая». Так короткодействующие силы ядерного взаимодействия между протонами не могут сдерживать слишком большие ядра — «ручки не достают», чтобы обнять дальнюю частицу. И тогда дальнодействующие силы электростатического отталкивания разваливают рой частиц на два ядра.
С глаз долой — из сердца вон. Дальний родственник уже почти и не родственник. И потому для успешной конкуренции с другими «роями» нужна новая скрепляющая сила, более «дальнодействующая». Новый клей. Им и становится идеология. В донаучном мире идеология — это религия, то есть система взглядов на мир, которая объединяет людей не по признаку «эллина» и «иудея», а по принадлежности к разделяемой мировоззренческой картине. Поскольку эта искусственная любовь не вытекает напрямую из животной любви к родственникам (детям, родителям, братьям), она уже требует формализации, прописывания основных положений на бумаге и заучивания с проверками.
В семье крепкая любовь к родному оборачивается лютой ненавистью в чужому, который на родного покушается. То же самое и в религии — есть свои (их даже так и называют, используя семейную, более понятную терминологию — «братья по вере» или просто «братья»), а есть чужие. И объединившись на почве идеологии в одно как бы целое, в одну нацию или «семью народов», уже можно успешно противостоять ненавистью другим макроблокам.
Когда религии стали умирать, изгоняться из развитого социума, потому что их глупые картинки уже не соответствовали техногенной сложности социума, но при этом воевать еще было нужно, появились новые идеологии, типа национализма и марксизма, у которых ноги росли уже из нового мировоззренческого фундамента цивилизации — из науки. При этом все прочие «бубенцы», присущие религиям, они имели. Включая, как ни парадоксально, ненаучность. Потому как они лишь выглядели научными на фоне абсолютно мифологических прежних религий.
Но теперь, на излете демографического перехода и уж тем более после цивилизационного фазового перехода, когда население планеты количественно стабилизируется или даже уменьшится, об избыточности демографического ресурса речь не идет. Некем станет воевать. И не с кем. И не за что: научный потенциал с лихвой обеспечит базовые, и не только, потребности людей, как уже обеспечил их в развитых странах. Современный мир слишком сложен, чтобы подвергать его часть военной деструкции. В современном мире дешевле купить, чем завоевать: солдат слишком дорог. Воевать могут только в бедных странах, где человек стоит дешево, ибо ресурса этого там пока еще много. Но когда фазовый переход затронет и эти страны, войны станут нерентабельными. Как нерентабельными стали столетие назад империи: вскоре после того, как стоимость поддержания окраин в своей орбите стала превышать для метрополии прибыль от них, колонии стали отваливаться. Потому что держать их уже не было никакого смысла.
Ну, и зачем в прозрачном, хрустальном мире, о котором так здорово написано в моей книге «Венец творения» и к рассмотрению которого мы еще придем попозже, держать взведенную бомбу? Это похуже слона в посудной лавке! Бомба — это религия.
— Пора осознать, — собирая бумажки, закончил тогда доклад Назаретян перед не очень многочисленным залом ученых, — что религиозные и квазирелигиозные — национальные, классовые — идеологии всегда служили механизмом объединения людей в большие группы за счет противопоставления другим людям. Поэтому их неизменным спутником оставалась реальная или потенциальная война. Исторически востребованными были такие учения, которые обосновывали вражду к чужакам. Священные книги полны прямых указаний типа: «Кто не со Мной, тот против Меня»; «Не мир пришел Я принести, но меч»; «А когда встретите тех, которые не уверовали, то ударьте мечом по шее»… В ментальной матрице «они — мы» единственный прием для пресечения конкретной войны — перенос агрессии на общего врага.
Когда-то ранние христиане считали использование оружия грехом (что не мешало им устраивать погромы и убивать инакомыслящих), но, придя к власти, церковь разработала концепцию священных войн, Блаженный Августин для подкрепления этой концепции нашел множество подходящих цитат в первоисточниках. И вот уже пацифистов церковь начала обзывать еретиками.
Наступает время, когда боевой механизм религии уже негде будет применить. Потому он и отмирает в развитом мире. Когда-то насилие нужно было канализировать, используя в конкурентной борьбе. Сегодня само насилие в прежних масштабах становится деструктивным, грозясь уничтожить глобальный мир. И в этой ситуации сидеть на бомбе с тлеющим фитилем просто опасно. А уж тем более раздувать религиозный огонек, как это делают в некоторых кремлях некоторых россий.
Есть в исторической социологии так называемый «закон техно-гуманитарного баланса». Он гласит, что культурные нормы, регулирующие насилие, должны быть адекватны техническому развитию цивилизации. Чем выше цивилизация, чем больше ее совокупный коэффициент интеллекта, чем сложнее используемые технологии и больше энерговооруженность, тем менее «кровожадной» она должна быть, чтобы не уничтожить саму себя. Поэтому по мере прогресса общества мы наблюдаем все большую и большую его гуманизацию — вплоть до перегуманизированности современного западного общества, о чем мы еще поговорим. Человечество давно это отмечает и естественным образом приписывает смягчение нравов цивилизованности, а жестокость и варварство относит к темным векам развития человечества и дикарству.
«В осьмнадцатом веке живем!» — восклицает устами актера Высоцкого его герой Ганнибал в фильме «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», возмущаясь чьим-то неприлично диким поведением. И советский зритель благосклонно принимает шутку авторов фильма: ха! знаем мы, что в осьмнадцатом веке нравы-то еще диковатые, не то, что в нынешнем, двадцатом!..
Геродот оставил для нас описание одного из диалогов между персидским царем Киром и его советниками. Последние уговаривают царя переселиться в греческие земли, где климат получше и жизнь полегче. На что Кир отвечает, что «в благодатных странах люди обычно бывают изнеженными, и одна и та же страна не может производить удивительные плоды и порождать на свет доблестных воинов».
Наш современный мир производит удивительные плоды в виде айфонов и ЗD-телевизоров, искусственных спутников Земли и генных технологий. И потому он не может быть жесток (читай — религиозен). Оттого и атрофируется в развитых странах религия, оттого и закрываются церкви в Европе: прихожан нет.
В одной из своих книг я приводил пример с дикими азиатскими племенами, в руки которых из мира цивилизованного попали винтовки. Эти племена, не обладая культурными ограничителями агрессии, соответствующими убойности их приобретения, просто перебили друг друга. Вымерли. Европа, столетиями воюя порохом, столетиями же и вырабатывала принципы гуманного обращения с военнопленными. Напомню вам, какой тяжелый шок пережили солдаты и офицеры наполеоновской армии, когда им пришлось однажды в безвыходной ситуации нарушить данное врагу слово и расстрелять военнопленных. Эта бойня долго стояла перед глазами французов. Расстреливать пленных было неблагородно, неприлично, жестоко, это было варварством. Подобной рефлексии не поняли бы ни Чингисхан, ни Иван Грозный, жившие несколькими веками ранее.
Проведенные специалистами расчеты показывают, что уровень физического насилия в развитом мире снижается век от века. И растет соответственно чувствительность людей к применению насилия.
В общем, как пишут об этом философы, «развитие боевых и производственных технологий требует совершенствования средств культурной регуляции, без чего социальная система теряет устойчивость… Прежние механизмы (религии, идеологии) становятся контрпродуктивными, то есть чреватыми эффектом бумеранга — катастрофическим ростом энтропии». А имплантация в современное общество религиозной регуляции есть не что иное, как одичание и варваризация, внесение в головы людей примитивных паттернов поведения.
То, что работало на уровне арбалетов и мушкетов, перестает работать в мире атомного, химического и бактериологического оружия. Тем паче, что атомным и прочим перечисленным оружием самоуничтожительные возможности человечества сегодня вовсе не ограничиваются. Век нанотехнологий может стать и веком убийственных знаний. Специалисты отмечают:
«Новейшие технологии становятся все дешевле, различие между военными и мирными технологиями размывается, а доступ к знаниям и потенциально опасным умениям облегчается. Соответственно контроль над ними выскальзывает из рук государств и вменяемых правительств, становясь достоянием частных корпораций и компьютерных „гениев“… Имея в виду небывалую доступность современных технологий, американский ученый и программист Б. Джой заметил в 2000 году, что век оружия массового поражения сменяется веком знаний массового поражения…
В этих условиях „религиозно-идеологический ренессанс“, возврат к давно изжитым мировоззрениям является смертельной угрозой для современного мира… если ученые, художники и педагоги не смогут эффективно противостоять засилью идеологов и клерикалов».
Не знаю, сможем ли, но мы, конечно, постараемся…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.