Православие от Нови-Сада до Петрозаводска

Православие от Нови-Сада до Петрозаводска

Я ношу православный крест. Русские спрашивают меня с любопытством и недоверием, почему я это делаю и какие отношения у меня с религией.

Как так вышло, что я стал православным? Я был крещен в России. Русская подруга рассказала мне о «сложном комплексе того, кто интегрируется и переусердствует в этом деле» и кто хочет ассимилироваться таким образом в русском обществе. Она сказала: «Стать православным — выбор тяжелый. Ты уверен?» Мы не должны носить православный крест только потому, что «так исторически сложилось». Еще одна моя подруга сказала: «Истинный христианин может быть только православным».

Мои предки со стороны отца были православными, и в моей семье последний православный был окрещен в 1892 году где-то на Балканах, недалеко от Дуная. Судьба хотела, чтобы я родился 85 лет спустя на юго-западе Франции. Как и многие мои соотечественники французы, я не был крещен в детстве. Сегодняшняя Франция имеет католическую культуру, но общество является светским. Мы называем Францию старшей дочерью римско-католической церкви, но во многих французских семьях нет никакого религиозного воспитания. Современная Франция была создана светской и в сегодняшней Европе отказываются признавать христианские корни европейской конституции. Хотя Россия является светской федерацией, религия выдвигается на первый план. Русские чиновники часто утверждают, что Россия является православной страной.

Я пришел к православию сам. Для меня все началось в 1999 году в Сербии. Я был частью одной из немногих французских ассоциаций, которые собирали средства, чтобы помочь сербам после окончания бомбардировок НАТО. Во Франции Слободан Милошевич считался главой зла на Балканах, и гуманитарные ассоциации помогли не сербам, а только противникам Милошевича. Мы с другом сопровождали конвой, везущий мелкое медицинское оборудование и препараты для сербского детского дома. Средства массовой информации во Франции и во всех западных странах в течение долгих военных лет выступали против Сербии и сербов, и я хотел знать, что случилось, увидеть реальность своими глазами.

Когда машины вернулись во Францию, я остался в Нови-Саде. Тогда я три недели путешествовал по стране, разговаривал с людьми — и понял многие вещи. В результате бомбардировки, которая продолжалась 87 дней, погибло много мирных жителей, атаки не были нацелены только на сербскую армию. Они систематически били по мостам через Дунай, по электростанциям и заводам. Речь шла не только о разрушении власти Милошевича, но и о подрыве экономики последнего союзника России на Балканах.

Красивым летом 1999 года послевоенная атмосфера была невероятной. Заводы не работали, люди не работали, царила атмосфера горя и отчаяния. Тем не менее в Нови-Саде люди купались в реке, как и каждое лето, и на берегу играла музыка. Ночью на зажигательных техно-парти сербская молодежь танцевала босиком на песке, свободно и, может быть, беспечно. Прямо за ними громоздилось то, что осталось от моста Свободы, разорванного на куски бомбами, и бетонные плиты свисали в Дунай. Этот праздник рядом с руинами завораживал меня. Незадолго до этого тысячи таких же молодых людей захватили последний мост в Нови-Саде и главный мост Белграде, чтобы спасти их от натовских бомбардировок. И днем и ночью закрывали мосты собой, выступая как живые щиты. В один день они надели на себя черно-белые мишени, а ночью зажгли свечи. Однажды бомбардировки остановились.

Не могу объяснить, что случилось со мной тем жарким и прекрасным августом 1999 года. Может быть, повлияла странная послевоенная атмосфера, а может быть — спокойствие православных священников, которые занимались своими делами, несмотря ни на что. Нас, французов, сопровождавших конвой, несколько раз приглашали на обед в монастыри неподалеку от Нови-Сада. С одного такого обеда я вернулся немного позже, долго разговаривал о православии с одним из священников, и его духовность показалась мне простой и легкой. Пока мы разговаривали, пили сливовицу; старый священник по-английски рассказал мне о богословии, внутренней жизни православного монастыря, а еще он говорил о России.

Сербия в 1999 году была похожа на Россию в 1991-м, сказал он мне, разобранная и разбитая империя, чье сердце и религиозная система пытались любой ценой сохранить свою социальную модель и внутреннее спокойствие на территории.

Я был изумлен и очарован православием. Оно привлекло меня своей простотой и светлостью, высокой чистотой своих литургий, красотой и эстетичностью контрастов. Иконы с ликами святых действительно приближают верующих к Богу. А скромность православных монастырей показалась мне милее колоссальности католических соборов.

Однажды вечером я сидел на террасе в центре Нови-Сада, наблюдая за прохожими. Я думал о тех разговорах, и одна мысль поразила меня. Сербская культура, религиозная самобытность и единство православного народа формируют своего рода фундаментальный триптих в этой стране. Это было важно, даже в послевоенной Сербии, я понял, что эта ментальная структура выжила и выживет и что Франция свой подобный триптих утратила.

Я вернулся во Францию с новым взглядом на потребительское и светское общество. Я начал чувствовать, что хочу жить в Восточной Европе, на православной земле. Возвращаться во Францию в мой личный и светский мир было трудно. Формула жизни западной страны перестала меня устраивать.

Мне понадобилось достаточно долго времени, чтобы осознать серьезность своих чувств. Я связался с Сербской церковью в Бордо, но действительно не смел все эти годы разобраться в себе и не был в состоянии объяснить, почему. Судьба, конечно, вмешалась, и мои планы переехать в Сербию не увенчались успехом, хотя я провел там много времени в течение последующих лет. Катастрофическая экономическая ситуация была первым тормозом, а потом я встретился с Евгенией, которая открыла мне другую частичку мира: Россию. Почти десять лет спустя с Евгенией в Петрозаводске, на берегу озера, и еще раз — летом я снова проникся тем настроением, которое овладело мной в Нови-Саде. Без сомнения, повлиял небольшой городок славянских православных, относительное спокойствие и, вероятно, ощущение удаленности от современного мира.

Возможно, судьба снова подыграла мне. Прогуливаясь по центру Петрозаводска, я обнаружил небольшую деревянную церковь, выкрашенную в зеленый цвет. Толкнул дверь — та открылась; я оказался лицом к лицу со статным голубоглазым священником, внимательно смотрящим на меня. Я поздоровался по-русски, спросил разрешения посетить церковь, а он ответил мне на отличном французском языке. Я подумал, что он просто знает язык, но священник сказал, что он тоже из Франции, ничего пока не поясняя. Позже я узнал, что это отец Николя Озолин, настоятель одной из самых красочных карельских церквей, Спасо-Кижского прихода. Я рассказал отцу Николя свою историю, в ответ на что он пригласил меня к себе.

Мы шли к нему в дом у озера, и по дороге священник показал мне место, где вскоре построят новый храм.

Приходской дом ремонтировали, уже почти окончив работы. Холл был увешан русскими пейзажами, а лестница украшена «кремлевскими» люстрами.

— Здесь мы учим православию, — сказал отец Николя, заводя меня в просторный компьютерный класс.

В соседней комнате стоял гигантский сканер, почти единственный в мире, перелистывающий страницы книги при сканировании их по одной.

— Это для большой православной библиотеки в Интернете, которую мы составляем. У нас также есть отдельный интранет — это на случай, если электричество отключится.

Я спросил, откуда деньги на все это, и священник ответил, озорно улыбаясь:

— Сначала от Бога, конечно, а потом от того, кто сидит в Кремле.

Выходя из приходского дома, я думал о католических священниках в Бордо, которые тщетно пытаются сохранить свои церкви с помощью только верующих; о пророчестве Фатимы, которая предвещала, что Россия примет католичество; и снова о пустынных храмах Бордо. Бедные католики!

Эта встреча с отцом Николя была для меня решающей. До того как уехать в Россию, я побывал на свадьбе своих французских друзей. Жених был католиком, но не особенно верующим, а невеста — франкоязычной вьетнамкой, тоже вроде как католичкой и тоже не практикующей. Свадьба состоялась в Кодэране, достаточно престижном пригороде Бордо, в мэрии, а не в церкви. Гости собрались перед административным зданием, все прошло очень быстро, примерно за двадцать минут. Вице-мэр дал моим друзьям подписать необходимые документы, и молодая пара вышла наружу под аплодисменты примерно двадцати друзей и членов их семей. Они пошли в ближайший парк фотографироваться, а после был банкет. Я желаю удачи молодоженам, но если честно, эта свадьба оставила у меня небольшое чувство незавершенности. В ней просто не хватало чего-то священного. Эта свадьба типична для атеистического общества современной Франции. В ней нет чего-то сакрального, придающего глубокий смысл и так важному событию.

Как дитя западного тоталитарного атеизма, я хотел самой превосходной свадьбы. Отец Николя, француз, был полностью согласен со мной.

Когда меня окрестили в Петрозаводске, мне было тридцать два, и я чувствовал, что эта церемония стала особенным достижением, моим личным и тайным. После отец Николя предложил провести нашу с Евгенией свадьбу на острове Кижи.

Венчал он нас в церкви Покрова Пресвятой Богородицы.

Кижи являются невралгическим центром русского православия. Дорога из Петрозаводска на остров Кижи на «Комете» уже сама по себе знаменательна как для верующих, так и для простых туристов. Огромные озера, свежий чистый воздух и явление зеленых Кижей среди воды вправду поражают того, кто видит это впервые. «Комета» причаливает, а затем нужно немного пройти, чтобы попасть в церковь.

Отец Николя ждал нас. Литургия длилась примерно полтора часа и была невероятно глубокой. Как только мы с гостями вошли в церковь, всех нас охватило одно чувство: близости настоящего и прошлого, единства традиций. Во время церемонии впечатление отрезанности от современного мира еще усилилось; в этом месте все казалось невероятным. Мои друзья-агностики крестились так же часто, как и практикующие православные. Когда к нам поднесли венцы, я почувствовал себя в центре мира.

Думаю, что нашу свадьбу гости никогда не забудут. Церемония шла на французском и русском языках, место было волшебным, как и невероятная личность отца Николя.

Потом мы вернулись в город, и праздничный вечер закончился в традиционном карельском ресторане. Еда была прекрасной, как и традиционные песни, но больше всего я запомнил восхитительные Кижи с их огромными деревянными церквами между небом и землей и слова отца Николя.