Анатолий ГОРЕГЛЯД ПОСЛЕДНЕЕ ТАНГО
Анатолий ГОРЕГЛЯД ПОСЛЕДНЕЕ ТАНГО
В этом году Борису исполнилось шестьдесят девять. Второго декабря за общим столом повариха подала ему шоколадку и большой апельсин. Ни здравиц, ни поздравлений, ни рукопожатий не было. После завтрака засунул гостинцы под просевшую с годами подушку. Оттуда достал папироску "Беломор". Там в портсигаре было аккуратно уложено десять штук. Столько выкуривает за день. Одну взял – осталось девять. Борис еще раз внимательно пересчитал, защёлкнул портсигар и сунул обратно под подушку.
Курили в специально отведенной комнате – курилке. Здесь круглые сутки была открыта форточка. Но было столько дыма, что с трудом можно было различить лица. Курить здесь – дело принципа и привычки! Кто регулярно курит и пьёт крепкий чай – в почёте! Остальные – на побегушках. А какие побегушки в клинике для немощных? Раньше их, кажется, психбольницами называли, дурдомами, психушками. Но это раньше. А теперь – не шути! Клиника! Уж для каких больных – дело другое. Но клиника!
А что! Здесь и палаты с железными койками на десять-пятнадцать человек. На каждой – матрас, одеяло, подушка. И как положено – бельё меняется. В баню водят раз в неделю. Кушать? Пожалуйста, по расписанию! Таблетки, врачи, нянечки – всё есть! Э, брат, нынче демократия! Вот и телевизор в коридоре поставили. Кажить плохо, но понять кое-что можно. А раньше такое было? Ни в жисть!
Раньше только радио и танцы по праздникам. Но только под гармошку.
Борис вышел в коридор. Коллеги и товарищи с озабоченным видом сновали взад-вперёд. Некоторые, как Шурик, ходили важно, заложив руки за спину. Они напряжённо о чём-то думали. Решали сложные вопросы. Это, может, со стороны кажется, что там люди ничем не занимаются. А копни глубже – утонешь в проблемах! Это нам, "нормальным", всё ясно и понятно. Утром встал, морду ополоснул, на бабу цыкнул, яичницу проглотил и вон с хаты, на службу. Там, на работе – бумаги разные, подписи, заключения, приключения, игроки и свинство. Обед. Если на восемьдесят рублей умудришься отхарчиться – двадцатник, считай, на пиво выправил. А это всё – полчасика со своими на ветру потрепаться о несладкой жизни. О том, что раньше, бывалочи, зайдёшь в пивнушку, возьмёшь две полные по двадцать четыре копейки и стой хоть до ночи. Нет, брат. Теперь как в Европе! Взял банку железную и стой на морозе. Стой и трепись о чём только хочешь. Но трепаться уже ни о чём не хочется. Хочется бабе по рылу дать или в начальника гранатой швырнуть. Вот как в Чубайса. Жаль, что не попали.
Однако трепаться так можно долго и всё без толку. А мы ведь о Борисе заговорили. Вот. Борис сидел на деревянной, отполированной больничными пижамами лавке и курил уже не табак, а бумагу. Здесь так принято. Если "Беломор" – то до бумаги. Сигареты – до конца. Поэтому пальцы у всех коричневые, как у бывших профессиональных фотографов.
Товарищ, что рядом сидел, – Толик – оставил половину майонезной банки чая. Смак – одна заварка! Борис в ответ что-то буркнул, обхватил банку двумя руками и начал жадно цедить через остатки зубов мутную жидкость. Допил быстро. Рассиживаться некогда. Пора утепляться – и на прогулку,
Прикид у Бориса был не слабый. В отличие от других, от которых родня отвернулась, у Бориса был брат двоюродный. Из самой столицы гостинцы возил. Ну и ясно – шмотки, денежки подбрасывал. Поэтому Борис, в свои неполные семьдесят, иногда смотрелся лучше, чем кое-кто в тридцать. Ну и девки к нему не то чтобы липли, а так, были снисходительны. Любил он им подарки делать. Ну а с Галькой, которой двадцать восемь было и которая медицинскую сестру "замочила", вообще "роман" случился. Они даже жениться собирались. Но это так, к слову.
Короче, надел Борис пальто драповое, шапку слегка облезлую, зато – норковую! Шарф клетчатый – и к дверям, на прогулку! Санитар – Славик, козёл патентованный, – тормознул на выходе. Стой, Боря! Сейчас вся команда соберётся. Разом во двор и выйдете. А так – считать замучаешься. Маяться пришлось недолго. Народ вяло подходил, но быстро собрался. Санитарка Вера пересчитала головы и распахнула дверь. Санитар Славик записал цифру в журнале и дверь захлопнул. Гулял праздный люд в небольшом загончике, что примыкал к обшарпанному четырёхэтажному келейному корпусу бывшего монастыря. Загон огорожен был досками разных размеров. На другой стороне заборчика, в таком же загоне, отдыхали дамы. Они чинно прогуливались, держа друг друга под ручки. Иные оживленно разговаривали. Кое-кто просто и бессмысленно созерцал унылый пейзаж холодной зимы.
Мужчины всё больше суетились. Группировались кучками. Живо что-то обсуждали. Перебегали от одной группки к другой. В общем, здесь шла своя насыщенная и интересная жизнь.
Борис обошёл все компашки. У кого-то прикурил, у кого-то отлил чая. Тем временем женский коллектив он держал в поле зрения, И как только Маринка приблизилась к забору, он тут как тут.
– Марина Васильевна – наше вам здрасьте.
– Здрасьте, – проговорила девушка и стала кокетливо крутить платок в руках. На вид ей было не больше тридцати.
– Ну, что вы скажете, Марина Васильевна? Как ваша жизнь протекает? – Борис докурил папиросу и очень эффектно двумя пальцами послал её через забор, на женскую половину.
– А что вы мне сегодня принесли, Борис Нилыч? – Марина широко открыла свои большие глазки и игриво посмотрела на Бориса.
– А когда Мариночка меня поцелует? – Он наклонил ухо к забору, как бы слушая ответ.
– А вот в субботу будут танцы – и поцелую, – улыбнулась девушка.
– Ну, тогда получите! – Борис ловко вынул из кармана брюк красную стограммовую пачку "Майского чая". – Держите, сударыня.
Марина быстро схватила и спрятала коробку в пальто.
– А покурить, Борис Нилыч?
– Два поцелуя, считайте, сударыня! – Он опять ловким движением, но из другого кармана извлёк пачку сигарет "Ява". – Курите, барышня! Для вас все прелести мира! – Он низко поклонился и пятясь отошёл от забора.
Никто на его фокусы уже давно не обращал внимания. Никому это было не интересно. Борис Нилыч был из другого времени. И для него это была игра и, если хотите, – жизнь.
Отойдя от забора, он заложил руки за спину и стал чинно мерить шагами крошечный загончик. Мужчины по-прежнему суетились в своих немыслимых телогрейках, в облезлых шапках, в расстёгнутых ботинках. Некоторые вышли в полосатых больничных штанах. Ну и что? Не на свидание ведь! Так, воздухом подышать, тишину послушать!
До обеда ещё время было. Оно, время, шло медленно. Кто-то ходил по кругу. Кто-то короткими перебежками старался обойти всех. Некоторые просто стояли, изредка меняя позы.
Борис ощущал сегодня внутренний подъём. Ещё бы! Значит, любят его ещё бабы! Ну, не за пачку чая, действительно, к нему на свидание идут. Нет, брат! На своём веку он повидал разных дамочек. На зоне за одну затяжку сигаретой можно было получить всё разом. Нет, здесь другое. Он поправил шапку, подтянул воротник, заложил опять руки за спину. Так он гордо, но не вызывающе прохаживался вдоль неровного частокола, что отгораживал их от женского населения. Краем глаза, конечно, видел, как дамочки, сбившись в кучку, курили и на него пальцами показывали. Приятно! Не на кого другого, на него! А Маринка, та всё больше исподлобья косяка давила. Как бы боялась, что кто-то уличит её в связи с Нилычем. Игра, забава! Кто же её уличит? Если ни мужа, ни любовника у неё давно уже нет.
А так привычка! Куда деться? Уже за тридцать! Вот и кривляется. И ладно б если только здесь, в загоне для не совсем здоровых. А то – везде. Как это? А так! Страна-то наша – тот же загон. И тоже рядом с монастырём. А играем в те же игры. Только думаем, что мы здоровые. На самом деле – больные, неизлечимые. Вот и кривляемся друг перед другом. Здесь-то хоть только свои видят. А у нас? А у нас – врубай "ящик" и смотри эту глупую и вредную бесовщину сутки круглые. А-а, плевать! Сколько можно болтать об одном и том же!
Борис докурил последнюю папиросу, ловко пульнул её через забор и медленно пошёл к обшарпанной служебной двери. Скоро обед. Это свято! Папиросы, чай и харч – положены по закону! Здесь если и украдут, то малость. Да и то вряд ли. Ну кто возьмёт на себя смелость у них, у убогих, воровать?
Борис разделся, прошёл в свою палату, лёг на спину. Соседи как замороженные ходили взад-вперёд. Его редко кто беспокоил. До обеда оставалось с полчаса. Нилыч прикрыл глаза, и приятная истома разлилась по телу. В субботу будет целоваться с Мариной. И ничего, что она почти на сорок лет моложе. Он ещё хоть куда! Правда, волос на голове почти не осталось. Четыре зуба – на весь рот, и не в лучшем виде. Но разве в этом дело? Душа, душа ликует и поёт. В свои шестьдесят девять Борис чувствовал себя на тридцать пять, а то и моложе. Шустрый, юркий, лёгкий на подъём, он всегда всё успевал. Правда, в жизни не повезло! Нилыч повернулся лицом к стене, задумался.
Жизнь-то ведь уже прошла. А что видел? В войну в Питере попал в шайку карманников. Ремеслу обучили за полгода. А потом пошла карусель! Зона, воля, пьянки, гулянки. Опять посадка, отсидка. Там, на зоне, и подсел на иглу. Выкарабкивался долго. На зоне и женился. Родилась дочь. Жену выпустили раньше. Ему продлили срок за поножовщину. Своего отца Борис видел два раза до войны. Большой начальник был. Но когда Бориса посадили – испугался. Отказался и от жены, и от сына.
Мать умерла, когда в шестой отсидке парился. Тогда же и комнату коммунисты отняли. А без комнаты – кому он нужен? Жена нашла другого, а дочь, похоже, и не вспоминает. Это его не угнетало. Давно свыкся и забыл про них. Родных больше нет. Хотя как это? А двоюродный брат, что приезжает? Ну да, приезжает. Это здорово! К другим – никто, никогда. Все ведь в основном после тюряги здесь кантуются, свой век доживают. Кому они нужны? Никому! С ними одни заботы и неприятности.
– Нилыч! Обед! – Зычный и противный голос Славика заставил вздрогнуть.
– Иду, – нехотя процедил Борис и сунул кряжистые ступни в изрядно потёртые кроссовки. Новые стояли на складе, для особых случаев.
Борис занял своё место в середине большого стола. Справа от него сидел Васёк с лесоповала. Там по его вине бревном придавило бригадира. Вот он и помутился рассудком. Слева – Витёк из местных. Запил парень. Молодой, неопытный. Вот его горячка и прихватила. Да так, что второй месяц выбраться не может. По ночам по палатам бегает, от жены и бандитов прячется.
Тётя Нюра бухнула целый половник похлёбки.
– Ешь, Нилыч! А то, говорят, женишься скоро! Укрепляй здоровье! – Теётя Нюра звонко рассмеялась и пошла хлюпать половником дальше.
Борис приуныл. Значит, опять сука какая-то слухи про него распускает. "Да хер с ними. Возьму и женюсь на Маринке!" Борис хлебал щи, закусывал чёрным хлебом и исподлобья зло наблюдал за столом. Похоже, никто на замечание поварихи не обратил внимания. Здесь у каждого столько заморочек! Компот нынче был сладким. Большое дело! Сразу настроение у людей поднимается. Ну, это как бы если на воле премию к празднику дали. Вот как здесь такие случаи расценивают. Немудрено! Все имеет свою цену и стоимость.
Борис выудил из стакана остатки мятых яблок. Допил последние три капли и весело поднялся. "Беломорина" уже в руке. В курилке присел у стенки на корточки, запалил цигарку, затянулся. Бла-го-дать! Ну что, что нужно ещё человеку для счастья? Разве только бабу! Будет, всё будет, накручивал себя Борис. Надо только дождаться субботы!
Неделя в суете и мельтешении пролетела незаметно. Для других. Но не для Бориса. Нилыч считал каждый день, и приятное возбуждение не покидало всю неделю. Врачи и сестры даже отметили хорошее самочувствие больного.
В субботу, сразу после завтрака и курилки, Борис отправился в кладовку. Здесь из своего кожаного жёлтого чемодана достал двубортный костюм сорокалетней давности, сорочку, носки, майку. Всё как положено! Как принято у людей состоятельных, интеллигентных. Карманник – он ведь вам не сантехник какой. Или не медвежатник с ломом под мышкой. Карманник – это даже не профессия. Это – искусство и призвание. Попробуйте вы, к примеру, двумя пальчиками снять с груди культурной дамочки конвертик, набитый пачкой долларов. Морщитесь? Правильно! Противно? Да нет, милые, не противно. Просто не получится. А у Нилыча – влёт, и бабульки уже не на груди у дамочки, а на попе у Бобрика, в заднем кармане. Факт! Проверено!
Короче, до обеда Борис в комнате санитарок утюжил свои наряды. Отлучался только покурить. После обеда подгонял наряды. Где пуговичка ослабла. Где карман замялся. А на рубашке дырку нашёл. Хорошо – со спины. Зашил, незаметно стало. Дело мудрёное, хлопотное. Но в тюрьме всему научишься. Это вам не в армии – дачи генералам строить да в мирных чеченцев стрелять!
После ужина Борис при сильном волнении одевался там же, в комнате санитарок. К зеркалу приходилось, правда, бегать в приёмный покой. Но здесь уж, как говорится, никуда не денешься!
Прикид получился – атас! Двубортный широкий в полоску костюм сидел слегка с напуском. Брюки – клёш. Плечи – широкие. Ботинки чёрные классические с тупым носком. Да брюки с манжетами. Белая рубашка с запонками. Цветной галстук с защепкой под золото и с камнями под рубин.
Ну чисто сороковые-пятидесятые годы, Париж, Пигаль, где там девочки? Сегодня Борис очень тщательно побрился и остатки седых волос зачесал на прямой пробор. Супер! Картинка.
Танцы проводились на втором этаже в женском отделении. Сбор – в семь вечера. Борис пришёл в половине восьмого. Так, чтобы все собрались. Когда он вошёл в дверь, народ, что сидел на старых диванах, привстал. Вошёл не Нилыч, вошла звезда пятидесятых! Вот уж когда Маринка зарделась и что было сил приподняла грудь. Она, конечно, тоже слегка причипурилась. Но так, дежурно. Ради кого кривляться? Нилыч? Смешно. А оказывается, совсем не смешно, а красиво!
Борис сделал круг почёта по залу. Раскланялся чинно с докторами и сёстрами, подошёл как бы невзначай к Маринке.
– Привет, Маришка! Как дела? – Борис играл папиросой. Ему вообще надо было что-то держать в руках, привык.
– Привет, Нилыч. А ты чё это вырядился как павлин? – Маринка прыснула и зажала рукой рот.
– Дамочка, ведите себя культурно! – Он строго посмотрел на Маринку и собрался идти дальше.
– Нилыч, а шоколадку принёс? – Девушка говорила уже серьёзно.
– Барышня, жантельмены слов на ветер не бросают!
– Ну, так давай её сюда. – Маринка поджала губки, хотела даже отвернуться.
– Отдам, для вас и приготовлено. Но в интимной обстановке.
– А это ещё где? – удивилась Маринка.
– Сейчас решим. – Нилыч резко развернулся и не спеша пошёл по кругу в обратном направлении. Где-то здесь он видел заведующего женским отделением – Гуцириева. Они вместе пару месяцев в одной камере в пересыльной тюрьме сидели. Ни разу никому он об этом не сказал. Да и самому Гуцириеву даже намёка не делал. Но сегодня, кажется, пришёл тот день, когда к нему можно обратиться. Похоже, Гуцириев уже понял, что Нилыч – порядочный человек и с ним можно иметь дело.
Борис остановился на некотором расстоянии от Гуцириева и, чтобы все слышали, заговорил:
– Владлен Давыдович, не откажите в любезности, проконсультируйте прямо здесь. Одна секунда!
Большой и грузный Гуцириев усмехнулся, подошёл к Борису, взял его под руку. Дальше пошли вместе.
– Что тревожит вас, мой друг? – Гуцириев говорил мягко и вкрадчиво.
– Владлен Давыдович, мне на днях исполнилось шестьдесят девять. Скоро Новый год. Праздник. Разрешите с одной из ваших пациенток уединиться в любую комнату. Хочется, знаете, поговорить откровенно, посекретничать. Ну и, понятно, вспомнить молодость, поцеловать ручку.
– Понятно всё, любезный. Сделаем так. Сам я, как понимаете, не могу этого сделать. Скажу старшей сестре. Она подберёт вам тихий уголок, и целуйте ручки хоть всю ночь. – Гуцириев чинно поклонился, освободил руку и вернулся на место. Борис как ни в чём не бывало продолжал важно прогуливаться по кругу.
Объявили первый танец – белый. Маринка, конечно, к Нилычу подошла первой, протянула руку. Кроме них, танцевали ещё три пары. Но те не в счёт. И хоть Маринка специально не готовилась, с Нилычем выглядела вполне прилично. На ней было голубое платье и чёрные сапоги. С причёской у неё всегда был порядок. Волосы вились от рождения. И копна красивых вьющихся волос венчала эту милую взбалмошную голову.
После третьего танца к Борису незаметно подошла старшая медсестра и тихо сказала, что как только танцы закончатся – пусть они идут в седьмой кабинет. Там всё готово. Можно остаться на ночь. Борис принял это как должное, слегка наклонился и отошёл в сторону.
Танцевали под радиолу и пластинки. Так что заказывали всё, что хотели. Борис пару раз попросил поставить танго. Ох, и любил он этот танец, ещё со времен кабацкого Питера. Один раз станцевал с Маринкой, другой – с симпатичной медсестрой из своего отделения.
– Борис Нилович, вы сегодня такой нарядный и неотразимый...
– Ну что вы, Клавочка. Вот раньше...
– Нет, правда, если бы я была не замужем, обязательно вскружила бы вам голову.
– Вы шутите, Клавдия, над грустной старостью!
Танец закончился, и девушка отошла в сторону. Вообще-то по большому счету эти танцы называть танцами можно только с большой натяжкой. В основном здесь – больные люди. Они с трудом понимали вообще, о чём речь. А если и приходили, то посмотреть, что происходит.
В девять часов народ начал расходиться. Радиолу выключили, пластинки убрали в шкаф. Борис подхватил Маринку под руку и не спеша повел её по коридору, как бы прогуливаясь. Девушка не сопротивлялась. Она предвкушала, как сейчас получит свою шоколадку и вечером, перед сном, её съест. Не получилось, увы! У седьмого кабинета Нилыч нажал на ручку двери и потянул Маринку за собой. Шутки ради – пошла. Когда спохватилась, было поздно. Борис закрыл дверь на ключ. А ключ положил в карман брюк.
Это была обычная двухместная палата. Кровати были заправлены чистым бельём. Шторы задёрнуты.
– Дядя Боря, что происходит? Ты куда меня привёл? Мы так не договаривались!
– Мадам, вы должны мне поцелуй!
Борис подошёл вплотную и обхватил Маришку двумя руками.
– Минуточку, – уже тише заговорила девушка. – А где шоколадка?
Борис ловко достал из бокового кармана пиджака толстую плитку и вручил шалунье.
– Это другое дело. – Маринка теперь сама положила руки на плечи Бориса. Только сейчас она почувствовала, что от него пахнет приятным одеколоном. Это её немного позабавило. – Ну что, Нилыч, давай целуй!
– Нет, Мариночка, так не делается. Сначала надо хотя бы присесть, приласкать.
– Ах вот ты куда намылился! А это уже совсем другой разговор, дядя Боря. За такие вещи в Питере сейчас сто зелёных дают.
– Девочка! – Нилыч выкинул вверх руки. – За какие такие вещи? И что такое "зелёные" – я не знаю.
– Ты, Нилыч, не ломай комедию. – Маринка говорила твёрдо и уверенно. – Ты всё знаешь. Вон как вырядился, словно петух заморский. И что, скажешь, у тебя нет ста долларов?
– Нет, девочка моя, нет и никогда не было. Да и вообще, у меня есть только любовь к тебе. И сегодня я хотел сделать предложение.
– Ты чё, дядя Боря, совсем с катушек съехал? Тебе сколько лет? Ещё помнишь?
– Шестьдесят девять, – гордо проговорил Нилыч.
– А мне тридцать пять. Разницу ощущаешь? Дедушка!
– Прекратите, барышня, меня так обзывать!
– Короче, Нилыч, если хочешь того, что задумал, плати бабки.
– У меня их нет, – жалобно проскулил Борис.
– Врёшь, выворачивай карманы!
– Ой, вспомнил, есть, но мало.
– Сколько? – не унималась Маринка.
– Пятьсот рублёв.
– Врёшь, выворачивай карманы!
– Тыща!
– Это другое дело. Давай!
– А если не получится? – опять жалобно заскулил Нилыч.
– У меня, дядя Боря, осечек не бывает. Всё получится! Давай бабки! Борис Нилович достал из заднего кармана брюк большой кожаный бумажник. Деньги отсчитывать не пришлось. Там лежала одна совсем тоненькая и жалкая однотысячная бумажка. Маринка машинально выхватила её и сразу куда-то сунула.
– Ну, теперь другой разговор. Теперь, пожалуй, присядем, дядя Боря, на кровать. Дверь-то хорошо закрыл?
– Лучше не бывает, – хрипло пролепетал Нилыч и осторожно, как бы чего-то опасаясь, присел.
– Ну что, дядя Боря, начнём или поговорим для порядка? – Девушка хитро поглядела на Бориса. Прозрачные шторы слегка прикрывали окно. В комнате от уличных фонарей было светло как днем.
– А что говорить, любезная? Замуж ты за меня не идёшь. Целоваться тебе вроде как тоже со мной не в кайф. Так что валяй, что задумала. Издевайся над ветераном труда.
– Ветераном чего? – тихо переспросила девушка.
– Ну, давай, давай, без шуток. Бабки получила – поехали! – Борис аккуратно снял пиджак и положил рядом на подушку. Потом расстегнул ремень. Маринка для начала обнажила свои прелести, это чтобы возбудить Нилыча. Когда показалось, что он созрел, улеглась на кровать и занялась своим обычным делом.
Минут через двадцать Борис прокричал громче самого раннего петуха и ещё минут двадцать отлеживался – не мог отдышаться. После этого Маринка помогла ему собраться, поправила пиджак, галстук, причёску.
– Иди тихо. Больше ни к кому не приставай. В следующий раз – накопишь такую же бумажку – шли телеграмму. Ну, если захочешь, конечно. – Для приличия она чмокнула его в щёку и тихо выпроводила за дверь.
"Вот сука! Не иначе ещё кого-нибудь приведёт. Сколько же она за ночь денег заработает? А мой процент? Это я ей комнату на всю ночь организовал". Борис хотел дёрнуться назад, но передумал. Сильно кольнуло в груди. Да и когда с Маринкой резвился, прихватило так – думал, конец. Пронесло!
Нилыч спустился на первый этаж, позвонил в дверь. Дежурный санитар сразу открыл. Борис прошёл в свою палату. Все уже спали. Кое-кто похрапывал. Раздеваться, идти в туалет, мыться не было сил. Хотелось просто отдохнуть. Он подошёл к кровати, поправил подушку и повалился, в чем был, на спину. Приятная слабость разлилась по телу, глаза закрылись, руки опустились.
Утром Нилыча долго будили. Потом пришёл дежурный врач, пощупал пульс и приказал привезти каталку. Так и не раздевая, его отвезли в морг. Там Борису сразу подобрали по размеру гроб и уложили в него.
Хоронили на третий день на своём больничном погосте. Восемь человек по очереди несли гроб. Четверо шли сзади с лопатами. За телом – две женщины: заведующая отделением и Маринка с бумажными цветами. Никаких венков, поминок, отпеваний – не положено! Нет статьи расходов!
Когда гроб засыпали и сделали холмик, стали крест сооружать. Воткнули одну еловую ветку в насыпь, другую – поперёк гвоздиком прибили. А она – поперечная – не держится. Маринка сказала рабочему, чтобы вбил ещё гвоздь. Тот – ни в какую! Не положено! На один гроб по смете – пять гвоздей. Четыре в крышку гроба – "восьмидесятка". Один в крест – "пятидесятка". Всё, точка!
– А если не веришь, проверь. У завхоза приказ есть за подписью Зурабова. Там всё и прописано. Сколько досок, гвоздей и других материалов применять надо. Раньше-то он, Зурабов, говорят, пенсионеров считал по головам. Получалось плохо. Путин дал ему другую работу – дружки! Теперь гвозди на гробы считает – получается!
Маринка смачно плюнула, закурила подаренную Нилычем сигарету, осмотрелась. Зима. Холмиков, считай, и не видно. А кресты – ну какие это кресты? Насмешка над всеми живыми.
"Эх, Нилыч, а самого сладкого-то я тебе и не показала. Ну не серчай, не серчай. Чем-то надо жертвовать. Зато запомнят тебя элегантным, в шикарном прикиде. Да ещё и с бабой последнюю ночь провёл".
Маринка круто развернулась, швырнула окурок двумя пальцами так, как делал Нилыч, и пошла прочь.